частности, в нем не обвинялись. Если девочки попадали под дурное влияние матери, их иногда заставляли быть свидетелями казни, но лишь в редких случаях казнили саму девочку препубертатного возраста. Возможно, власти испытывали некоторую жалость к детям, но это не было свойственно Средневековью. Скорее всего, причиной стало то, что девушка, которая еще не достигла брачного возраста, не рассматривалась как угроза: она не обладала ни numen, божественной силой плодородия, ни чувственной привлекательностью, которая заманивает мужчин и обрекает их на гибель.
В сексуальной психологии ведовства есть нечто большее, чем сосредоточенность на женщинах. Оргиастические элементы пирушек ведьм напрямую сопоставимы с обрядами тантрического буддизма, культа Диониса и других практик, распространенных во всем мире, в которых сексуальное освобождение ассоциируется с экстазом религиозного опыта. Известно, что в переживаниях христианских мистиков присутствует психосексуальный элемент. В ведовском культе пиры, пьянство, танцы, блуд, кровосмешение, даже каннибализм и ритуальный поцелуй могут представлять собой насильственное и преднамеренное освобождение от аскетической и антисексуальной морали христианства[505]. Одной из трудностей, связанных с интерпретацией оргиастических аспектов ведьмовских практик исключительно как доставляющего удовольствие освобождения, являются свидетельства о том, что половой акт женщин с дьяволом обычно был неприятным, его фаллос был холодным и причинял боль. Неприязнь ведьм к тому, что нельзя назвать актом любви с Сатаной, могла быть реакцией из-за вины или страха: нам трудно представить, что, какой бы отчужденной ни была женщина, сексуально подчиняющаяся существу, которое она считает дьяволом, у нее получилось бы полностью расслабиться. Сексуальная одержимость женщины дьяволом может быть сравнима с демонической одержимостью, которая всегда была жестокой и неприятной[506]. Или, разумеется, вся эта идея дьявольской холодности может быть выдумкой охотников на ведьм, которым холод представлялся символом бесплодия и смерти, в то время как тепло обычно считалось мифологическим принципом плодородия и созидания. Опять же, охотники на ведьм, возможно, сочли, что неприятные чувства, вызываемые этим актом, являются подходящим наказанием за ненасытную женскую похоть. Любопытно, что в тех редких случаях, когда в половую связь с дьяволом в женском облике вступал мужчина, обычно этот опыт не был ни болезненным, ни неприятным. Более ранняя традиция отношений как с инкубами, так и с суккубами заключалась в том, что они доставляли удовольствие, как и оргии среди верующих на собрании ведьм. Ритуальное совокупление с дьяволом было относительно поздней чертой образа ведьмы, и холодность его полового органа упоминается в средневековой литературе очень редко и только к концу XV века, хотя это стало обычным явлением в последующие двести лет.
И срамной поцелуй, и пиры ведьм имеют сексуальный подтекст. Непристойный поцелуй в зад или в ногу[507] дьявола имеет множество совершенно неочевидных значений. Поцелуй – это символ вкушения возлюбленного, и поцелуй имел огромное значение в христианском искусстве, литературе и литургии, символизируя, в числе прочего, даже единение Отца и Сына Святым Духом. Непристойный поцелуй может означать своего рода темное причастие, вкушение Бога, полное приятие в себя дьявола. Поцелуй, связанный с формальным отречением от христианства, возможно, также был своеобразным намеком на поцелуй Иуды. Поцелуй – это связующее звено между сексуальным элементом в ведовстве и пожиранием детей.
Социальная психология помогает понять природу охотников на ведьм, а также природу самих ведьм. «Ведьм и охотников на ведьм породило одно и то же заблуждение. Они разделяли одну слепую жажду мести и отражали один менталитет, а также проистекали из одной внутренней необходимости»[508]. Те же элементы человеческой психологии, магического мировоззрения и социальной напряженности, которые создавали атмосферу страха и напряжения, а впоследствии и ведовство, породили также повальное преследование ведьм. Вот почему на протяжении всей этой книги ведовство, независимо от того, в какой степени сами ведьмы в него верили, а в какой степени оно было изобретением охотников на ведьм, рассматривается как единое явление.
Преследование ведовства не может быть приписано исключительно инквизиционным, епископальным или светским судам. Толпы, которые были свидетелями казней, случайные линчевания еретиков и ведьм разъяренными людьми, полное отсутствие какого-либо народного сопротивления репрессиям против ведьм, а также малочисленность сопротивляющихся среди интеллектуалов – все это указывает на широкую поддержку преследований. Действительно, охотники на ведьм не смогли бы проводить публичные казни на протяжении веков и на обширных территориях без поддержки или, по крайней мере, молчаливого согласия общественности.
Поведение властей вполне объяснимо. Прежде всего во времена быстрых социальных перемен, например в XIV–XV веках, правители чувствовали угрозу своему статусу и безжалостно действовали против тех, кого они боялись. Еретики, ведьмы и евреи были наиболее очевидными нонконформистами, и эти три группы подвергались самым жестоким преследованиям в тот период. Преследователи оправдывали кровавое уничтожение ведьм, а также еретиков и евреев, их расчеловечивание. В средневековой мысли не существовало концепции прав личности, выходящей за рамки идеи о том, что каждый человек имеет свое надлежащее место в христианском обществе. Свобода воспринималась с точки зрения обязанностей, относящихся к должному положению человека. Те, кто сознательно отделял себя от христианского общества, не имели никакого положения и, подобно преступникам, не имели никаких прав. Утверждалось, что, поскольку раскольники отсекли себя от мистического тела Христова, они стали последователями Сатаны и их можно с чистой совестью отправить на костер или в петлю. Инквизиторы даже утверждали – и многие из них с искренним убеждением, – что преследование ведьм было проявлением милосердия, поскольку, добиваясь признания и раскаяния от ведьм и при необходимости применяя пытки, они, как предполагалось, спасали их души от адского пламени, даже если тела их и сгорали в огне костра. Следует помнить, что если существовали ведьмы, которые верили в то, что они делали, то как минимум намерения их были преступными, а если их действия действительно были реальными, они могли быть законно привлечены к ответственности.
Преследование ведьм, как и преследование евреев и еретиков, возникло в результате двух процессов, развивавшихся на протяжении XI и последующих веков. Поскольку в те годы христианское общество стало более упорядоченным, Церковь могла переключить свое внимание с простого выживания на построение жестко контролируемой иерархической системы, организацию внутренне связного свода канонического права и создание репрессивных инструментов. Народные движения в отношении реформ также спровоцировали широкую поддержку крестовых походов, еврейских погромов и ненависти, иногда жестких расправ над еретиками. Растущее внутреннее умиротворение в Западной Европе, как правило, позволяло сфокусировать враждебность на тех, кто не вписывался в рамки общества. Иногда, конечно, это были личные счеты: кто-то обвинял другого в ведовстве, потому что тот был его врагом, или инквизитор осуждал человека, чтобы конфисковать его имущество в пользу инквизиции.
Тем не менее, как убедительно показывают Чедвик Хансен и Э. Уильям Монтер, большинство тех, кто выступал в защиту судебного преследования ведьм, были здравомыслящими людьми. Монтер считал, что абсурдно считать тех, кто верил в опасность и реальность ведовства, глупцами, безумцами, злодеями или суеверами. Не было никакого парадокса в том факте, что Жан Боден (1530–1596) был одновременно блестящим философом и врагом ведовства: действительно, его вера в ведовство была полностью обоснованной и согласной с остальной частью его философской системы[509]. По нашему определению суеверие – это верование или набор верований, духовных или материальных, естественных или сверхъестественных, которые не вписываются в обоснованное и последовательное мировоззрение. Исходя из этого определения, большинство философов, защищавших реальность существования ведьм, не могут рассматриваться как суеверные люди. Но тот факт, что охотники на ведьм и их сторонники не были ни безумными, ни суеверными, не делает их позицию разумной даже с точки зрения их собственных целей. По мере того как преследование ведьм усиливалось, число ведьм не уменьшалось. Напротив, предложение росло, чтобы удовлетворить спрос. Самой явной причиной этого, конечно, было то, что обвиняемые под пытками часто сообщали о предполагаемых сообщниках. Последовавший за этим рост числа обвиняемых был затем воспринят охотниками на ведьм как доказательство того, что практика ведовства растет. В результате народная истерия по поводу ведовства увеличивалась, и, как следствие, все больше людей убеждали себя в том, что они ведьмы. В своих ведомых ложными целями попытках сохранить рамки христианской ортодоксии охотники на ведьм открыли одну из самых позорных страниц в истории христианства, эпизод, который завершился только в середине XVIII века. Бесполезно судить охотников в индивидуальном порядке, но их политику следует считать бессердечной и во всех отношениях разрушительной.
Феномен ведовства – говорим ли мы о преследователях или ведьмах – был результатом страха, выраженного в сверхъестественных терминах в обществе, которое мыслило сверхъестественными терминами, и подавляемого обществом, которое было нетерпимо к духовному инакомыслию. Во многих отношениях ведовство, которое представляло собой разновидность или, по крайней мере, следствие ереси, было одним из проявлений отчуждения в средневековом обществе. Подобно ереси, его значение росло по мере того, как перемены в обществе XI века провоцировали проявления инакомыслия, а церковная организация становилась достаточно сильной, чтобы более энергично преследовать еретиков. Как и ересь, ведовство становилось более опасным по мере того, как средневековое общество начинало приходить в упадок и распадаться в XIV и XV веках. Продолжение развития этого феномена – с нарастающим рвением – в течение почти трех столетий после окончания Средневековья указывает на то, что его значение выходит за рамки времени и места. Европейское ведовство невозможно представить себе иначе, чем в той форме, которую оно обрело под влиянием христианской теологии и мифологии. Но в более глубоком смысле ведовство проистекает из враждебности и насилия, свойственных человеческой природе во все времена. Когда институты оказываются в кризисе, люди обращаются к собственным формулировкам символического порядка. И снова, оказавшись вне рамок последовательной рациональной системы, человек все больше становится жертвой пропаганды, нигилизма и бессмысленного насилия. Теперь же догматичные и неразумные идеологи готовят нас к новому роду ведовской одержимости, выраженному в светских, а не в трансцендентных термин