злом, заключенным в нем самом… Я верю в метод Довженко, но не верю ни одному из его многочисленных учеников.
А у вас есть ученики?
— Нет. Ибо сказано: когда созрел ученик, является учитель.
Но сейчас в Москве, Магадане, Одессе появляются время от времени люди…
— …Которые, прикрываясь моим именем, хотят повторить мой успех? Не верьте! Им, таким розовеньким от смущения — им еще нужно «созреть». Научить этому нельзя.
Но ведь и новичка можно сориентировать, хотя бы в деталях. Подробно расписать: того — не говорить, того — не делать…
— В психотерапии важно знать не то, чего не надо делать, а то, 10 что делать. Определить свою манеру каждый должен для себя сам.
И работать в своей технике, опираясь на свои способности, свой темперамент, свой — выстраданный — метод. Допустим, я могу посоветовать: проводишь внушение — нахмурь брови. А ученик — он в момент такой становится чем-то смешон… «Знаешь, ты по головке поглаживай», — скажу ему, — а у него — влажные от рождения ладони.
Один такой «ученик» как-то объявил мне: «Я на тебе потренируюсь гипнозу». Сел в полуметре от меня, а от него… луком разит! Он должен был сам догадаться, что психотерапевт, ищущий подходы к душе человеческой, не должен повергать ее в смятение своими запахами! Я его прогнал.
Другой «ученик» — он был старше меня лет на десять — тоже хотел брать у меня уроки. Ходил за мной и все время, точно на измор брал, допытывался: «Скажи, как ты это делаешь?» Однажды идем по аллее, а он меня — толк да толк в бок: скажи да скажи! Буквально затолкал меня на бордюр.
Человек, который не видит себя при свете ясного дня, не способен заглянуть в потемки чужой души.
Я тогда ушел — от его толчков да и от ответа ему. Но в один прекрасный день он вновь приходит ко мне и начинает исповедоваться. У него нашли опухоль, злокачественную. Предстоит операция, тяжелая. Наверное, ему уже не встать с операционного стола…
Передо мною стоял растерянный, с потухшим взором человек. Раньше я ему не раз выговаривал: почему растишь живот? Почему с прессом не работаешь? Почему не сражаешься — с собой?! Сейчас мне сказать ему было нечего. Я произнес тогда страшную фразу: «Умри красиво». Сам не знаю, почему так сказал. Может быть, потому, что я видел много смертей. У меня на руках умирали эпилептики, алкоголики. Умирали некрасиво, плохо. Цеплялись ногтями за жизнь близких, осыпали упреками тех, кто остается жить.
…Он застыл, оцепенел на мгновение. А потом вдруг встрепенулся: «Это идея. Всю жизнь я прожил некрасиво. Был лентяем, бонвиваном, не достиг ничего, словом, проболтался… А вот концовку сделаю, как ты говоришь, на „5“». И действительно, на операции вел себя мужественно. Укол — он даже не морщится. На стол лег чуть ли не с песней. Прооперировали — выжил! Стал другим человеком…
На одном из телесеансов вы объявили: те, у кого болят зубы, завтра могут их безболезненно удалить…
— …И пришло две тысячи сообщений об успешно, без наркоза проведенных операциях. В одном случае было удалено семь зубов — без всякой заморозки, в другом — вскрыт абсцесс, в третьем — удалена липома. Я всем своим нутром чувствовал, знал: эффективность телелечения будет невиданно высокой. Недаром же я четверть века отпахал среди психически больных, провел свыше полутора тысяч выступлений в клубах, на стадионах, во дворцах, на выставках — от Жмеринки до Сахалина. Выражаясь образно, я вычислил доселе неизвестный элемент таблицы Менделеева. Но как доказать, что он и на самом деле есть?
Опять вернемся к поэзии: психотерапия без нее невозможна.
Некрасов, кажется, сказал: «Дело верно, когда под ним струится кровь». То есть сколько ни говори, не поверят. Убеждает кровь.
Тут меня как раз пригласили выступить в Тбилиси, а там предложили провести телемост Тбилиси — Киев. Но только так, «чтобы Москву переплюнуть».
Необычную операцию с обезболиванием на расстоянии Минздрав Грузии предложил провести хирургу с полувековым стажем Г. Д. Иоселиани из Института экспериментальной и клинической медицины. Телевидение предоставило на ночь рабочий (не программный) телеканал.
Претендентов на телелечение отобрал из своей группы здоровья, в ней у меня занимались желавшие похудеть. Обратился как бы в шутку: кто хочет пооперироваться? В смысле — не надо ли кому чего-нибудь отрезать?..
Поднялось несколько рук, и я стал выбирать. «Улыбнитесь!.. Ага, у вас красивые зубы — берем». «Нет, у вас трое детей, с вами на всякий случай мы дела не имеем». В конце концов отобрал двух кандидатов: в одном случае удаление матки, в другом — операция по поводу грыжи.
За день до условленного срока неожиданный звонок из Тбилиси: «Для двух столь сложных операций не хватает ни инструментов, ни аппаратуры. Подберите либо две матки, либо две грыжи…»
Легко сказать «подберите», когда на дворе одиннадцать вечера! К полуночи, впрочем, нашел замену. Очень «выигрышная» пациентка: Леся Юршова, 115 килограммов веса, с четырежды оперированной грыжей, две операции заканчивались аллергической реакцией с неукротимой рвотой и расхождением швов, две — клинической смертью. «Ради вас — поеду», — сказала тогда Леся.
Когда пациентки уехали в Тбилиси, почувствовал неуверенность… Как бы узнать, чем все это закончится?.. Прислушался к себе… «Должно быть нормально», — нашептывает интуиция, — «А процент на ошибку?» — «Будет победа, — убеждает внутренний голос. — Хотя и с большим трудом».
Раз победа, значит волноваться не к чему. И больше об этом не думал, пока не оказался в студии. И здесь неожиданно снова стал себе говорить: «Еще поражения нет, еще только через два часа будет…» И тут увидел на экране двух своих красавиц. Их везли на каталках: они лежали… нет, прямо-таки возлежали на каталках: при полном макияже, в серьгах, кольцах, причесанные, даже заколки в волосах! Похоже, что настоящая женщина и на казнь пойдет — накрасится, если узнает, что это будут показывать по телевидению.
Видеоклип третий.
Телемост Киев — Тбилиси. В кадре взволнованные лица пациенток, потом — крупно — два их подготавливаемых к операции живота…
— Тут я сразу же перепутал — где чей? — прокомментировал кадры Кашпировский. — Встревожился, но, слава богу, на экране вновь появилось бледное лицо Олеси. 12 — Отключись, — в своей, как всегда, грубоватой манере сказал он.
Больная послушно прикрыла глаза. Через полминуты поворачивается и говорит укоризненно в камеру:
— Не отключаюсь…
Начало опять неудачное. Все замирают, ждут, что будет дальше.
— А ну-ка, отключись! — не слишком изобретательно повторяет он команду.
Не отвечает. И не спит!.. («Я увидела его глаза на экране, перед моим лицом, — скажет потом Леся. — В них была тревога, она мне передалась».)
Чтобы не проиграть первый раунд, психотерапевт переключается на Ольгу Игнатову.
— Закрой глаза, — властно говорит он.
— Ой, у меня ноги дрожат! — совсем по-детски, чуть не плача отвечает больная.
— Не дрожат! — почти кричит Кашпировский. — Отключайся! Не отключается.
— Резать!! — бахает он кулаком по столу. — Закрыть глаза!.. Поплыла!!!
Заминка у операционного стола.
— Скальпель тупой, — неожиданно заявляет хирург Зураб Мегрелишвили. — Дайте другой.
Делает разрез — больная молчит. И многочасовая операция началась.
— Никто из медперсонала в транс не впадает! — подстраховывается на всякий случай Кашпировский.
— Не забирайте глаза, Анатолий Михайлович, — обращается Игнатова в телевизор. — Все время смотрите на меня.
Судя по всему, оперируемая по-прежнему боли не чувствует. Иногда даже комментирует свои ощущения. Вдруг становится слышна музыка (она включена давно), в действиях хирургов появляется своего рода внутренний ритм.
(Голоса за кадром: «Пупочная грыжа… приросла к тканям… надо иссекать…»)
— Печет внутри, — вдруг жалуется больная, — Что-то колет, жжет…
— Кому приятно, когда у тебя копаются в кишках, — в тон ей отвечает Кашпировский. — От этих ощущений тебя и сам господь Бог не избавит. А впрочем, может попробуем?.. Вот что: давай, прогуляемся к морю. Ты любишь море?.. Представь: ты на его берегу… Подставляешь солнышку лицо… Кожу освежает легкий ветерок… тебе хорошо, приятно.
Оля «поплыла». Стала грезить:
— Я чайку вижу!
(Голоса за кадром: «Кровотечение… Приготовиться к электрокоагуляции».)
— Чайка на живот села, — сообщает больная. — Ой! Живот клюет…
— Не волнуйся, — успокаивает Кашпировский. — Сейчас мы ее отгоним.
— Мне плохо, — говорит через минуту больная. У нее как-то вдруг бледнеет лоб, заостряется нос…
— Что плохо, Оля? — переспрашивает врач.
— Тошнит… голова кружится…
(Голоса за кадром: «Похоже на шок… Давление?.. 80 на 40…»)
— Оленька, слушай меня внимательно, — обращается к больной Кашпировский. — Берешь на плечи мешок — тяжелый, сто килограммов! И пошла с ним на третий этаж. Да поживей!.. Как давление, Тенгиз? (Голос за кадром: «140 на 90!»)
— Бросай мешок, Оля. Отдыхай…
Все. Операция закончена, и кажется, что силы также закончились. Но ждет очереди Леся Юршова…
— Слышала, как мы тут с Олей разговаривали? — спрашивает Кашпировский.
— Слышала.
— Ну так что — остаешься на столе или слезаешь с него?
— Остаюсь, — не сразу ответила она.
— Хорошо. Тогда закрой глаза. Отключайся.
В последний момент колебание обнаруживает профессор Иоселиани. Перед тем как сделать надрез, он касается острием скальпеля кожи пациентки.
— Не надо пробовать, профессор, — жестко останавливает его Кашпировский. — Работайте без проб.
Хирург делает разрез, показавшийся бесконечным: сорок сантиметров длиной! Реакция оперируемой непредсказуема: «Я думала, что будет бо-ольно!» Ее лицо на мониторе светится радостью…
…Третий час длится эта тяжелая, кажущаяся бесконечной операция. Но как на протяжении часов поддерживать контакт с больной, которая нет-нет да и норовит от него ускользнуть!