Судьба современных русских книг: если и выныривают, то ущипанные. Так недавно было с булгаковским «Мастером» – перья потом доплывали. Так и с этим моим романом: чтобы дать ему хоть слабую жизнь, сметь показывать и отнести в редакцию, я сам его ужал и исказил, верней – разобрал и составил заново, и в таком-то виде он стал известен.
И хотя теперь уже не нагонишь и не исправишь – а вот он подлинный. Впрочем, восстанавливая, я кое-что и усовершил: ведь тогда мне было сорок, а теперь пятьдесят.
Написан – 1955–1958
Искажён – 1964
Восстановлен – 1968
(Александр Солженицын. В круге первом. М. 2006. Стр. 5)
Этим предисловьицем Солженицын предварил самое полное, тщательно выверенное издание своего «Круга». Вышло оно в 2006 году в академической серии «Литературные памятники». Серия эта предназначалась для произведений уже почивших корифеев мировой литературы. Но для Александра Исаевича, как живого классика (Великого Писателя Земли Русской) было сделано исключение.
В этом – восстановленном и «усовершенном» полном варианте «Круга» было 96 глав, и потому он именовался автором «Круг-96». В отличие от киндер-варианта, в котором было на девять глав меньше и за которым поэтому закрепилось наименование «Круг-87». У самого автора и близких ему людей, посвящённых в историю создания романа, были в ходу ещё и другие обозначения этих двух его вариантов. Полный вариант назывался у них «атомным», а искажённый, усечённый – «лекарственным».
– Мы знаем, что версия «Круга первого», которая была опубликована, – неполная. В книге «Бодался телёнок с дубом» вы пишете, что были вынуждены сократить роман на девять глав. Мы прочли одну главу в «Континенте». Когда можно будет прочесть другие, ещё не опубликованные главы?
– Я должен сказать, что версии «Круга» не просто различаются девятью главами... Истинный роман, оконченный мною много лет назад, имел настолько взрывчатое содержание, его совершенно невозможно было даже пустить в Самиздат... и тем более предложить Твардовскому и «Новому миру». Так и лежал у меня роман, и вот я увидел, что часть глав можно было бы предложить, а часть – невозможно. Тогда я должен был разбить готовое здание на кирпичи и начать перебирать по кирпичам, как бы снова сложить другой роман. Для этого я должен был сменить основной сюжет. В основе моего романа лежит совершенно истинное и притом, я бы сказал, довольно-таки историческое происшествие. Но я не мог его дать. Мне нужно было его чем-нибудь заменить. И я открыто заменил его расхожим советским сюжетом того времени, 1949 года, времени действия романа. Как раз в 49-м году у нас, в Советском Союзе, шёл фильм, серьёзно обвинявший в измене родине врача, который дал французским врачам лекарство от рака. Шёл фильм, и все смотрели, серьёзно кивали головами. И так я подставил в замену своего истинного сюжета этот открытый сюжет, всем известный. Но из-за этого изменилась разработка многих действующих лиц, многие сцены, так что изменился и сам сюжет. И вот такой «Круг», такой роман я предложил Твардовскому, и потом он пошёл в Самиздат и оказался на Западе. Поэтому мне теперь не только надо добавить девять глав, но мне надо вернуть истинный сюжет. Ну, а кроме того, я с тех пор доработал его в художественном отношении, так что это во многом уже другой роман Я надеюсь его через несколько лет в новом виде полностью опубликовать. (Пресс-конференция в Париже. 10 апреля 1975. Александр Солженицын. Публицистика в трех томах. Том третий. Ярославль 1996. Стр. 239–240)
И в смягченном, компромиссном («лекарственном») варианте романа, и в полном, так называемом «атомном», завязка его сюжета была в сущности одна и та же: Государственный советник второго ранга, то есть подполковник дипломатической службы Иннокентий Володин решается на поступок, который неизбежно должен его привести (и в конечном итоге приводит) к гибели. Звонком из будки телефона-автомата он предупреждает тех, кому звонит, о готовящейся государственной провокации. Разница лишь в том, что в смягчённом варианте он звонит на частную квартиру врача – профессора Доброумова и разговаривает с женой профессора, а во втором – в Американское посольство.
Сравним эти два варианта.
Из первой главы «Круга-87»:
Полузамкнутым двориком министерства пройдя мимо памятника Воровскому, Иннокентий поднял глаза и вздрогнул. Новый смысл представился ему в новом здании Большой Лубянки, выходящем на Фуркасовский. Эта серо-черная девятиэтажная туша была линкор, и восемнадцать пилястров как восемнадцать орудийных башен высились по правому его борту. И одинокий утлый челночок Иннокентия так и тянуло туда, через маленькую площадь, под нос тяжелого быстрого корабля...
Он ещё колебался – откуда звонить, чтоб не стучали ребром монетки в стекло. Но искать отдельную тихую будку – даже заметнее. Не лучше ли – в самом водовороте где-нибудь, только чтобы кабина была глухая, в камне? Он ещё думал, что глупо плутать и брать шофера в свидетели. Он ещё рылся в кармане, ища пятнадцать копеек.
Но все это становилось уже не главное. В истекшие минуты Иннокентий внезапно успокоился: он ясно почувствовал, что другого решения нет. Опасно или не опасно, но если этого не сделать...
Чего-то всегда остерегаясь – остаемся ли мы людьми?
Перед светофором в Охотном ряду его пальцы нащупали и вытянули сразу две пятнадцатикопеечных монеты – знак удачи!..
Только надо стараться как можно быстрей. Как можно короче сказать – и вешать трубку. И тогда опасность минимальная...
Среди деревянных наружных кабин была пустая, но Иннокентий пренебрег ею, прошел внутрь.
Здесь четыре, углубленные в стену, были все заняты. Но в левой кончил какой-то простоватый тип, немного пьяненький, уже вешал трубку. Сменяя его, Иннокентий быстро вошел, тщательно притянул и так держал одной рукой толсто-остекленную дверь, другой же рукой, подрагивающей, не стягивая замши, опустил монету и набрал номер.
После нескольких долгих гудков трубку сняли.
– Вас слушают, – сказал женский голос как бы с одолжением или с раздражением.
– Скажите, это квартира профессора Доброумова? (Он старался изменить голос).
– Да.
– Будьте любезны, попросите, пожалуйста, профессора.
– А кто его спрашивает? – голос дамы был сыт и ленив, она наверно, сидела на диване, никуда не торопилась.
– Видите... Вы меня не знаете... Это не так важно. Мне крайне необходимо. Позовите, пожалуйста, профессора!
(Много лишних слов и все из-за проклятой вежливости!)
– Но профессор не может подходить и разговаривать со всяким неизвестным человеком, – оскорбилась дама.
Тон её был таков, что она могла сейчас повесить трубку.
За зеркальным стеклом, чуть поодаль от ряда кабин, неслись, торопились, обгоняя друг друга. Кто-то стал уже в очередь к кабине Иннокентия.
– Кто вы такой? Почему вы не можете ответить?
– Я ваш доброжелатель! У меня важное известие для профессора.
– Ну, так что? Почему вы боитесь назвать себя?
(Как раз было ему время бросить трубку. Не надо иметь бестолковых жен!)
– А кто – вы? Вы – жена его?
– Да почему это я вам первая должна отвечать? – взвилась дама. – Скажите мне вы!
И сейчас бы он нажал рычаг! Но ведь не об одном профессоре тут шло... Уже вскипая, уже не удерживаясь изменять голос или говорить тихо, Иннокентий стал возбужденно уговаривать трубку:
– Слушайте! Слушайте! Я должен предупредить его об опасности!
– Об опасности? – так и осел голос дамы. Она прервалась. Но не пошла за мужем, нет. – Так тем более я его звать не могу! А может, это ещё неправда? Как вы можете доказать, что вы скажете правду?
Под ногами Иннокентия горел пол будки, и трубка черная с тяжелой стальной цепью плавилась в руке.
– Слушайте, слушайте! – уже отчаиваясь, вскрикнул он. – Когда профессор был в командировке в Париже, он там обещал своим французским коллегам кое-что им передать! Ну, препарат. И на днях должен передать! Иностранцам! Понимаете? Так вот этого делать не надо! Иностранцам – ничего не передавать! Вокруг этого затевается, может быть, целая провокация...
Но – щелкнуло глухо в трубке, и наступило ватное молчание, без шорохов и гудков.
Кто-то разорвал их линию.
(А. Солженицын. В круге первом. Париж. 1969. Стр. 9–11)
А вот – из той же, первой главы «Круга-96»:
Полузамкнутым двориком министерства пройдя мимо изогнутого Воровского, Иннокентий поднял глаза и вздрогнул. Новый смысл представился ему в новом здании Большой Лубянки, выходящем на Фуркасовский.
Серо-чёрная девятиэтажная туша была линкор, и восемнадцать пилястров как восемнадцать орудийных башен высились по правому его борту. И одинокий утлый челночок Иннокентия так и тянуло туда, под нос тяжёлого быстрого корабля.
Нет, не тянуло челноком – это он сам шёл на линкор – торпедой!
Но невозможно было выдержать! Он увернулся вправо, по Кузнецкому Мосту. От тротуара собиралось отъехать такси, Иннокентий захватил, гнал его вниз, там велел налево, под первозажжённые фонари Петровки.
Он ещё колебался – откуда звонить, чтоб не торопили, не стояли над душой, не заглядывали в дверь. Но искать отдельную тихую будку – заметнее.
Не лучше ли в самой густоте, только чтоб кабина была глухая, в камне? И как же глупо плутать на такси и брать шофёра в свидетели. Он ещё рылся в кармане, ища пятнадцать копеек, и надеялся не найти. Тогда естественно будет отложить.
Перед светофором в Охотном ряду его пальцы нащупали и вытянули сразу две пятнадцатикопеечные монеты. Значит, быть по тому...
Высохло в горле, во рту – тем высыханьем, когда никакое питьё не поможет...
Сейчас не видел смертник своего линкора, но грудь распирало светлое отчаяние.