росто так» – нет.)
Слух к языку гениальный. Вкус, на мой взгляд, недостаточный. Иногда на его суждениях видишь печать провинциализма, дурного воспитания, убогой среды.
Анна Андреевна когда-то говорила мне: «– Лев Толстой, конечно, был полубогом, но иногда в него вселялся дух одной из его тетушек».
Так и тут. Гениальный ум – и вдруг вы чувствуете душевные и умственные навыки, суждения, всосанные с молоком матери в провинциальном южном глубоко обывательском городе. И становитесь в тупик от неожиданности и досады...
Живет он трудно, очень жестоко к себе и доблестно. Оторвавшись от работы, приезжает в Москву по делам и старается в 3 дня прокрутить то, на что надо по меньшей мере дней 10. По улицам не идет, а бежит, с друзьями говорит скороговоркой: ему некогда, он торопится обратно, к прерванной работе, домой. От спешки и городской жизни, которую он не переносит, у него постоянно повышается давление, он перестает спать...
Всё это я пишу Вам , только Вам, дорогой друг, потому что я уже имею опыт, уже видела, как самые простые вести о нем превращаются в глупых устах в черт знает что и глубоко его ранят. А ран у него и так довольно, и без яда сплетен.
Если бы я верила в Бога, я молилась бы за него. А так – только могу беспрерывно тревожиться – и то про себя... Вслух – запрещено.
(Там же. Стр. 283–285)Как уже не раз было говорено (да и из этого её письма это видно), Солженицына Л. К. боготворила. Но, будучи человеком исключительной правдивости, солгать (даже веря, что это будет «ложь во спасение»), не могла.
Эта нелицеприятная характеристика её кумира интересна вся, целиком, со всеми её ответвлениями и подробностями. Но сейчас я хочу выделить только одну её фразу:
Слух к языку гениальный. Вкус, на мой взгляд, недостаточный.
Фраза, по правде говоря, странноватая.
Не сама по себе, а именно применительно к Солженицыну, у которого многочисленные провалы вкуса, часто вопиющие, связаны как раз с полным отсутствием вот этого самого «слуха к языку».
Обладая таким слухом, он не смог бы, – рука бы не повернулась! – написать, что «государь облегчился». Разве только, если бы хотел сообщить, что у его императорского величества в тот день хорошо работал желудок.
Или вот такой его языковой перл:
...русские за границей усачиваются в чужеземную почву.
(Угодило зёрнышко промеж двух жерновов)
Обладая не то что гениальным, а самым элементарным «слухом к языку», можно ли не услышать, с каким русским глаголом невольно сопрягается – по звучанию – это выдуманное им уродливое словечко: «усачиваются».
И это не отдельные, более или менее редкие, случайные проявления некоторой, скажем так, причудливости его слуха к языку .
Это у него – система :
К навирным речам присоединил свою рецензию и знакомый нам Роберт Кайзер.
Очунаюсь : да может, эта пустоголосица в чём-то и наставительна?
...сколько в разных местах покозырено...
...звучат переливы от соединившихся трёх ручьёв – тут, рядом, в тёмном приглубке.
...как собаке в мороз вместо печи служит своекожная шерсть...
Одного только эти злопышники не понимают.
Надо... приучаться смотреть на земные дела – полупосторонним, окротевшим взглядом.
...поворотливые, лживые, выхватливые, сиюминутные, – однако они все вместе обдают – что там меня! – целую Россию валами облыгания ... Так ещё и это взять на взвал ?
...сидели в отшельстве ... Мы сидели – так охуждатели не сидели.
...спасибо за выболт , без вашей бы болтовни вас и за хвост не схватить.
Облиховщики мои злорадно тычут и язвят.
...я как раз был... в заглоте подготовки к «Марту».
В той дореволюционной либерально-освобожденческой традиции господствовал напуг
...считая коммунизм безоговорочным и даже единственным врагом, долго совершал кадетские прихромы .
Медицински говоря, назойливое втолакивание «прав человека» есть программа независимого одноклеточного существования.
...после пенок рот утря – да рыгнуть всё той же гнусной, беспросветной, беспощадной советской идеологией.
...сколько ж ещё лет перекоренеть в изгнании? Все когда-то начатые нити – подхватить из оброна...
...вся его слюнобрызгая брань...
...он извильчиво ответил...
И я поверил ему, испросачился...
Вся полемика сбивается на кривое залыганье...
Чего ж этот враждолюбец от меня хочет?
...третьеэмигрантская пресса уже отказывалась печатать шныря Белоцерковского, – но напрытчился он...
Так требовало неунимчивое сердце...
И вот, после неразгибных семнадцати лет...
...надо уйти в свою работу. Уйти в неё, иначе никогда её не взнять...
...не впервь и не впоследне
На сковыре Никиты...
...проходили и во сто раз худшие издевательства и в миллион раз толпянее
...даже и не узнавал ничего, кроме искажённого наслуха .
...перерубали нашу дружбу на самом первом взросте.
...какую-то потяготу к движению стал я испытывать.
...охватило меня волнение старого огрызчивого лагерника...
...я не мог предусмотреть точно всех задёвок...
...миновать этих объяснений нельзя, а назвать – ещё нельзее .
Так всегда и получалось у нас с A. T., так и должно было разъёрзнуться...
Вот самая страшная опасность: защем совести...
...не безмятежное небо над нами – огромное зреймо КГБ – и мигнуло...
...ничем не припутан, на гребне девятого вала, в раздире лёгких от ветра...
...и сосморкано наземь собственное одинокое горделивое устояние главного редактора.
...не давая взнимку...
...под дёготный зашлёп .
...упрекали меня, что быстротою своего выскока я помешал...
...почтенный священник, под 80 лет, в череде молений грудно придыхает...
Неумело, разбросанно, нервно, в запуте прожил я на Западе свои первые месяцы...
Я ещё не представлял нынешней слабости эмиграции, её растёка этнического...
О Рое Медведеве он говорит, что тот:
...то и дело догадливо выпереживается перед властью.
О Твардовском – что он:
...ещё топырился по-курячьи в надежде отстоять своё детище от коршунов.
О присужденной ему Нобелевской премии, что она
...пришла и сравняла все ошибки нераскрыва .
О Троцком:
Какие они с Лениным разные – и как же злоспешно друг друга дополнили.
О редакторском даре жены:
Пристальность к тексту, меткий глаз, чуткость к любому фонетическому, ритмическому процарапу...
Эта собранная мною небольшая коллекция солженицынских языковых перлов могла бы быть большой и даже огромной. Не пожалев времени и трудов на выписку этих слов-уродцев из тридцати томов его сочинений, ими можно было бы заполнить сотни страниц, потому что они у него – не исключения, а правило. В сущности, этим вымученным, искусственным язком написана вся его зрелая проза. Не только романная («Красное Колесо»), но и мемуарная («Бодался телёнок с дубом...», «Угодило зернышко...»).
Во всяком случае, не рискуя ошибиться, с уверенностью можно сказать, что, раскрыв любую из этих его книг на любой странице, тотчас обнаружишь там несколько таких словесных уродцев.
Но собрал я эту коллекцию совсем не для того, чтобы уличить Солженицына в отсутствии того «слуха к языку», который Л. К. Чуковская почитала у него гениальным.
Собрал я её и вообще решил затронуть эту тему только лишь потому, что в основе этой – самой яркой – краски его литературного стиля лежит не такое или сякое (хорошее или плохое, недостаточное или искаженное) чувство языка, а всё та же энергия заблуждения .
Эта стилевая напряженность солженицынской прозы сильно затрудняет взаимоотношения автора с читателем.
Случай вообще не редкий в литературе.
Есть писатели, читая книги которых словно летишь по хорошо накатанной лыжне. А есть другие, до смысла едва ли не каждой фразы которых читателю приходится добираться, совершая некоторое, иногда довольно большое усилие. (И хорошо, если это усилие окупается.)
Усилие, которое читателю приходится преодолевать, вступая в общение с текстами Солженицына, не просто повышенно. Оно – чрезмерно.
У него к смыслу этих его словесных красот читателю приходится продираться по бездорожью. Через непродёр , как он сам выразился бы в подобном случае.
В этом тоже нет ничего необычного.
С таким же эффектом мы нередко сталкиваемся, читая прозу и стихи самых выдающихся русских писателей и поэтов ХХ века: Андрея Белого, Хлебникова, Платонова, Пастернака, Цветаевой, Клюева. (К стихотворным текстам последнего в двухтомном собрании его сочинений приложен даже специальный «Словарь местных, старинных и редко употребляемых слов», без которого современному читателю до смысла этих стихов было бы не добраться. Такой же словарь был приложен и к публикации клюевской «Погорельщины» в «Новом мире».)
Особенно трудно дается читателю (во всяком случае, давался, – сейчас это, кажется, уже не так) – Платонов.
Сам он однажды так высказался на эту тему в появившемся на страницах журнала «Литературный критик» коротком отклике на рассказ молодого Виктора Бокова):
У автора есть ещё то, что можно назвать творческим отношением к русскому языку. И есть способность преодолевать шаблон речи, способность совершенствовать и оживлять язык, но в таких его органических пределах, в каких это свойственно языку без сокрушения его природы, и в пределах, приемлемых для читателя.