Я, конечно, люблю Вас, Катя, остановившись в нескольких шагах от черты, за которой начинаются судьбы, совместности, соучастия в жизни, вещи счастливые и роковые. Я рад, что мы не связали друг друга ничем таким, что никогда не свяжет Вас, и что мы свободны. Целую Вас.
Ваш Б. П.
(Борис Пастернак. Полное собрание сочинений в одиннадцати томах. Том Х. Письма 1954–1960. М. 2005. Стр. 162–163)К. А. ФЕДИНУ
30 декабря 1957, Переделкино
Дорогой Костя,
с чувством радости и счастья поздравляю тебя с близящимся Новым Годом. Для меня истекший год был поразительным, почти чудесным, по благополучному избавлению от болезней, казавшихся угрожающими и неизлечимыми, и от других ловушек судьбы, с виду ещё более неотвратимых... Той же самой природы, того же состава, мои радостные и благодарные чувства к тебе. При чтении тебя и при мысли о тебе испытываешь то же чувство облагораживающей надёжности, достойного будущего, живой животворящей свободы. Другой вариант этой же силы – Ивановы. Как удивительно, что я живу между вами. Это соседство в пространстве даже случайно по сравнению с неслучайности другого соседства – во времени, в назначении, в возможностях и вкусах.
(Там же. Стр. 294–296)Г. В. БЕБУТОВУ
24 мая 1958, Переделкино
Дорогой Гарегин Владимирович!
Долгое пребывание в больнице виною того, что я Вас до сих пор не поблагодарил за книгу. Я не мог ей порадоваться. Я не люблю воспоминаний и прошлого, в особенности своего, будущее неизмеримо больше, я не могу не жить им, мне незачем оглядываться назад...
Простите меня, пожалуйста, и уже не в первый раз, что я так скупо и бледно выражаю свою признательность. Это не оттого, что я стал неблагодарен и освинел. Но все больше и больше мою судьбу относит в сторону мало кому пока известную и доступную: только наполовину даже и мне. Я не знаю, сгладится ли этот paзрыв и откроются ли все тайны при моей жизни.
(Там же. Стр. 326)В этих письмах, написанных по разным поводам и адресованных разным (и каким разным!) людям, поражает абсолютное единство стиля – лексики, фразеологии, интонации. С «гением всех времён и народов» он говорит на том же языке, на каком обращается к любимой женщине, к коллеге, приятелю и соседу по даче, к составителю и редактору своей книги. И во всех этих письмах он – тот же, что в самых интимных своих лирических стихах (слово «таинственности» в письме к Сталину, в обращении к этому адресату как будто бы совсем неуместное, корреспондирует с началом одного из самых пронзительных его лирических стихотворений: «Здесь прошелся загадки таинственный ноготь...»)
А теперь, после этого затянувшегося, но очень нужного мне предисловия заглянем в письма Солженицына.
П. ЛИТВИНОВУ
Февраль 1975
Многоуважаемый Павел Михайлович!
В Вашем письме ко мне смешаны очень разнородные и разномасштабные вопросы. Я отвечу на них раздельно.
К сожалению, Ваши комментарии к моим печатным заявлениям не опираются на цитаты и не обнаруживают стремления точно понять смысл написанного.
1. Авторы «Вех» развенчивали культ героизма – именно, революционную экзальтацию и взвинченность, жертву для жертвы, жизнь – только для революции. Но они же и противопоставили тому – не самоотдачу человеческим слабостям, не приятный спокойный быт, не «рыба ищет где глубже, а человек где лучше», а: христианское подвижничество, самоограничение, а то и самоотречение как форму нравственного существования.
2. Я не предлагал и никогда не осмелился бы предложить никакой «системы нормативной этики». Но вместе со всеми изживая эпоху сплошной критики и всеобширного отрицания («мы – против!», «только – не так!»), я тоже пытался искать хоть какой-то конструктивный путь.
(Александр Солженицын. Собрание сочинений. Том десятый. Вермонт – Париж. 1983. Стр. 158)БОРИСУ СУВАРИНУ
11 февраля 1980 г
Многоуважаемый г. Суварин!
Из-за моего незнания французского языка я только теперь мог познакомиться с полным текстом Вашей статьи «Солженицын и Ленин» (Est et Ouest, 15.4.76). Вы выдвинули обвинения против моей книги «Ленин в Цюрихе» и против моего метода работы. Не предполагая в этих обвинениях никакого личного мотива и не видя в Вашей статье реальных деловых возражений, мне остаётся объяснить её партийной пристрастностью, относящейся к ранне-коммунистическим годам. Но тем более я не могу оставить её без ответа...
Хотя Ваша статья весьма велика, Вы не находите места серьёзно разобрать даже главные положения моей книги: «подробное опровержение показалось бы читателю ненужным и утомительным», – удобная позиция! Вы спорите не со мной, а с придуманным противником.
(Там же. Стр. 381–382)Н. Л. КАЗАНЦЕВУ
25.5.85
Дорогой Николай Леонидович!
А может, Вы устроитесь в главный штат «Марти»? – это было бы хорошо. Вообще Ваш переезд в Соединённые Штаты на постоянку я считал бы правильным шагом, уж слишком Аргентина бесперспективна.
Будут ли успехи в устройстве – сообщите.
Не поможете ли Вы мне в одном поиске? А. Дикий в своей книге приводит две статьи, и я не сомневаюсь, что они приведены точно, однако не худо бы иметь ксерокопии подлинников...
По американским библиотекам и не ищите, нету, проверено. Это можно найти только по старым связям, у кого-то в домашнем хранении или в прицерковной библиотеке.12.4.94
Дорогой Николай Леонидович!..
В Москве могу – Вам и для Вас – сообщить такой адрес: ул. Тверская, 12, кв. 169 – это та квартира, из которой меня в 1974 году арестовали на высылку, а теперь мы её отвоевали для «литературного представительства С-на» и конторы Фонда.
Разумеется, они работают только по будням. Если когда будете в Москве – загляните туда, там есть секретарша Мунира. Ей назовите себя, она свяжет Вас со мной.
Посылать «Нашу Страну» по почте – бессмысленно (и в Вермонт со средины мая – также). Но сразу сколько-то номеров кто угодно от Вас может завести, оставить Мунире. Это – в самом центре, внутренний дом «бахрушинских» домов, рядом с магазином Елисеева...
Мы уезжаем в конце мая. Сейчас усиленно собираемся, а Н. Д. уже в четвёртый раз в Москве, хлопочет обо всех устройствах. Внезапно умер её 32-летний сын, не болев перед тем, тяжёлый, оглушающий удар.
Всё-таки после октября 93, как там ни бранятся патриоты с коммунистической окраской, – а достигнуто впервые подобие стабильности: если бы не скинули Верх. Совет – Россия распалась бы в ближайшие к тому месяцы, если не недели: обе враждующие стороны заискивали перед сепаратизмом «республик», а области, негодуя – объявляли себя республиками. Нет, Россия ещё не потеряна, хотя так нравственно разбросанно ещё никогда не было...
Крепко жму руку. Ваш
Солженицын21.6.98
Дорогой Николай Леонидович!
Не упускаю Вас из сердечной памяти.
К сожалению сейчас, после уже второго инфаркта, предписан мне долгий покой.
Поэтому повидаться нам ныне не удастся.
Но слежу и за Вашей газетой...
Посылаю Вам свою последнюю (во всех смыслах) публицистическую книгу. Может быть, Вам хотелось чего-то активней – но низверженное русское положение указывает нам крайнюю умеренность.
Из этой книги можете печатать в газете любые главы, только каждую – полностью, не сокращая.18.5.93.
Дорогой Николай Леонидович!
А я собирался Вам написать ещё в начале года – и не был уверен, что Ваш адрес не изменился. Так и есть – изменился. Но – как это связано с изменением Вашей жизни? Отчего не пишете? Где семья? Как сыновья?
Спасибо за вырезки – чувства Ваши хорошо понимаю. Да Вы уже не раз и были в России. Боль – невыразимая, опасностей – лавина, а как помочь?
Как хоть людей вразумить, чтобы понимали? Патриоты сошли с ума – вступили в союз с коммунистами. Сегодня не осталось в России ни одного чистого (от этого союза) патриотического движения, партии, – только рассеянное множество честных людей.
(Николай Казанцев. Монархическая карта Солженицына)В этой связке (А. И. сказал бы «сплотке») тоже собраны письма, написанные по очень разным поводам и очень разным людям. И они тоже отмечены тем же единством стиля, что и приводившиеся мною письма Хлебникова, Платонова и Пастернака. Но этот – эпистолярный – стиль Солженицына разительно отличается от стилистики его художественных творений. В его письмах, кому бы и по каким бы поводам ни были они написаны, нет и следа того «словаря языкового расширения», который он так щедро использует в своей художественной прозе и где эта языковая краска сплошь и рядом становится уже доминирующей.
И вовсе не пренебрегает он тут лексикой и фразеологией тривиального интеллигентского жаргона, над которой он так глумился ещё в своей статье 65-го года – «Не обычай дёгтем щи белить, на то сметана»:
...разномасштабные вопросы...
...психологический тип и характер Ленина, его внутренняя жизнь и бытовое поведение ...
...развенчивали революционную экзальтацию...
...самоограничение, а то и самоотречение как форма нравственного существования...
...игнорирование художественной природы моей книги...
Та его статья была резким полемическим ответом на статью академика Виноградова («Литературная газета» от 19 октября 1965 г.), и начиналась она глумливыми нападками на «авторскую речь» академика:
Он не ищет выразительных, ёмких слов и мало озабочен их гибким русским согласованием. Говорить о великом предмете нам бы стараться на уровне этого предмета. Если же «Заметки о стилистике» начинены такими выражениями, как «общесоциальные и эстетико-художественные перспективы», «структурно-стилистические точки зрения», «массовые коммуникации в современной мировой культуре», «в силу значительной интеграции»... – то такие «Заметки» угнетают наше чувство языка, затемняют предмет, вместо того чтобы его разъяснить, горчат там, где надо сдобрить.