Язык наш запечатлевается в благолепных письменах: измышляют новое, на вид упрощённое, на деле же более затруднительное, – ибо менее отчётливое, как стёртая монета, – правописание, которым нарушается преемственно сложившаяся соразмерность и законченность его начертательных форм, отражающая верным зеркалом его морфологическое строение...
Что до эстетики, элементарное музыкальное чувство предписывает, например, сохранение твердого знака, для ознаменования иррационального полугласного звучания, подобного обертону или кратчайшей паузе, в словах нашего языка, ищущих лапидарной замкнутости, перенагруженных согласными звуками, часто даже кончающимся целыми гнездами согласных и потому нуждающихся в опоре немой полугласной буквы, коей несомненно принадлежит и некая фонетическая значимость...
Язык наш неразрывно сросся с глаголами церкви: мы хотели бы его обмирщить... Наши языковеды, конечно, вправе гордиться успешным решением чисто научной задачи, заключавшейся в выделении исконно русских составных частей нашего двуипостасного языка; но теоретическое различение элементов русских и церковно-славянских отнюдь не оправдывает произвольных новшеств, будто бы «в русском духе» и общего увлечения практическим провинциализмом, каким должно быть признано вожделение сузить великое вместилище нашей вселенской славы, обрусить – смешно сказать! – живую русскую речь. Им самим слишком ведомо, что, пока звучит она, будут звучать в ней родным, неотъемлемо-присущим ей звуком и когда-то напетые над её колыбелью далекие слова, как «рождение» и «воскресение», «власть» и «слава», «блаженство» и «сладость», «благодарность» и «надежда».
Нет, не может быть обмирщен в глубинах своих русский язык! И довольно народу, немотствующему про свое и лопочущему только что разобранное по складам чужое, довольно ему заговорить по-своему, по-русски, чтобы вспомнить и Мать сыру-Землю с её глубинною правдой, и Бога в вышних с Его законом.
(Вяч. Иванов Наш язык. Из глубины. Сборник статей о русской революции. Париж. 1967. Стр. 175–180)
Это рассуждение маститого поэта напомнило мне еврейский анекдот.
У бабушки спрашивают, почему она так горячо ратует за то, чтобы её только что родившемуся внуку сделали обрезание. Она отвечает: «Во-первых, это красиво...»
Солженицын, отрицая новую орфографию, не взывает ни к эстетике, ни к религии (хотя – мог бы). Вступая в спор с создателями и защитниками реформы, он говорит с ними НА ИХ ЯЗЫКЕ. Корифеям русского языкознания (А. А. Шахматову, А. И. Соболевскому и др.), создававшим новое русское правописание и освятившим его своим научным авторитетом, он даёт бой НА ИХ ТЕРРИТОРИИ.
Таких претензий не было даже у Корифея Всех Наук.
Тот, вступая (одной ногой) на ниву языкознания, счел нужным сразу предупредить:
Ко мне обратилась группа товарищей из молодёжи с предложением высказать свое мнение в печати по вопросам языкознания, особенно в части, касающейся марксизма в языкознании. Я не языковед и, конечно, не могу полностью удовлетворить товарищей. Что касается марксизма в языкознании, как и в других общественных науках, то к этому я имею прямое отношение. Поэтому я согласился дать ответ на ряд вопросов, поставленных товарищами.
(И. В. Сталин. Относительно марксизма в языкознании)
Солженицын в своих «Грамматических соображениях» таких оговорок не делает. И к чести его надо сказать, что аргументация его, как правило, убедительна. Но – лишь пока речь идет о критике предложенных учёными и принятых на законодательном уровне изменений. Когда же дело доходит до предлагаемых им способов решения возникающих на каждом шагу затруднений, картина мгновенно меняется:
НАРЕЧИЯ, СОДЕРЖАЩИЕ ПРЕДЛОГ
Слитность или раздельность написания их регулируются ныне правилами, недостаточно убедительными. Привлекается кроме смыслового и фонетический принцип, который здесь второстепенен, и иногда противоречив. Так, «поодиночке» велят писать вместе, а «в одиночку» отдельно (хотя фонетика, кажется, требовала бы обратного). Но вот я столкнулся с фразой: «вызванные в кабинет в одиночку». В раздельном написании (и при общей тюремной теме) может быть понято, что кабинет послужил какое-то время одиночкой (правдоподобный случай), тогда как разумелось, что вызывались не все сразу, а по очереди, – и слитное написание «водиночку» было бы ясней. Нам предлагают «в гору», «в меру», «на лету», «под стать» писать отдельно, хотя это решительно (и часто неосновательно) сдвигает их от наречий к предложно-именным сочетаниям. (Теряется различие: «в меру того, как» и «выпито вмеру».)
Но главное то, что никакой массовый справочник и никакие единые правила не могут упорядочить всего непредставимого бесчислия наречий в русском языке... Решение вопроса всякий раз: в каком виде (отдельно или слитно) наречие будет лучше воспринято глазом, легче понятно, и – каков оттенок его в данной фразе.
(Александр Солженицын. Собрание сочинений. Том десятый. Вермонт – Париж. 1983. Стр. 562–563)Совершенно очевидно, что такое «решение вопроса» на самом деле – никакое не решение, поскольку оно открывает дорогу полному авторскому произволу: что хочу, то и ворочу.
Но при любом возникающем затруднении А. И. всякий раз предлагает именно вот такое решение. Ничего другого он предложить не в состоянии:
Как правило, мы пишем Государь с большой буквы (как руководитель государства, наряду с Государственной Думой и Государственным Советом), но государыня с маленькой. Так же с малой – его величество, император, царь, августейшая семья, если это не цитата и если по тексту в эти слова не вкладывается повышенный эмоциональный смысл.
Также в зависимости от контекста колеблются у нас написания: Действующая Армия (с самым уважительным смыслом), Действующая армия (более служебно), действующая армия (косвенно, вскользь). То же и: Главнокомандующий и главнокомандующий; Двор и двор; Учредительное Собрание и учредительное собрание.
Слово Бог пишется с большой буквы всегда, когда ему придаётся религиозный и вообще наполненный смысл. Но в служебно-бытовом употреблении, в затёртых словосочетаниях – с маленькой:
окошко не дотягивалось до божьего света;
работа выходила на божий свет;
ей-богу; о, господи (мимоходом)
(Там же. Стр. 565–566)
Итак, слово Бог пишется с большой буквы, «когда ему придаётся религиозный и вообще наполненный смысл». Что значит религиозный – более или менее понятно. А что такое «вообще наполненный» – не очень.
Впрочем, и с религиозным смыслом тоже всё не так гладко. Ведь слово Бог своего религиозного смысла отнюдь не утрачивает, даже если мы поминаем имя Господа всуе, механически, мимоходом:
Образ твой, мучительный и зыбкий,
Я не мог в тумане осязать.
«Господи!» сказал я по ошибке,
Сам того не думая сказать.
Божье имя, как большая птица,
Вылетело из моей груди.
Впереди густой туман клубится,
И пустая клетка впереди.
(О. Мандельштам)
Следуя логике Солженицына, слово Господи в первой строфе этого стихотворения надлежит писать с маленькой буквы, а Божье имя во второй – с большой. Не слишком ли сложно получается?
Но с Богом мы с грехом пополам как-нибудь ещё разберёмся. А вот как быть с действующей армией – совсем уже непонятно.
В одном случае, значит, предлагается оба эти слова писать с большой, заглавной буквы ( Действующая Армия) , в другом – первое слово с большой, второе – с маленькой ( Действующая армия ), а в третьем – оба слова с маленькой ( действующая армия ). Это уже полная каша.
Этот принцип тотального авторского своеволия Солженицын распространяет и на употребление знаков препинания:
ЗАПЯТЫЕ
Могучее средство выражения, но если пользоваться им достаточно свободно, применительно к тонкостям интонации... Наша нынешняя письменность слишком обременена формальными традициями немецких грамматистов.
Запятые должны служить интонациям и ритму (индивидуальным интонациям фраз и персонажей), помогать их выявлять – а не быть мёртво-привязанными для всех интонаций и всех ритмов. Для синтаксиса интонация должна быть ведущей. Школьные пунктуационные правила формальны и не учитывают живое дыхание речи...
Читатель не должен встречать частокол тормозящих запятых, обременяющих фразу...
...Разгрузка от запятых часто настоятельна вокруг вводных слов и оборотов, во всяком случае с одной стороны. В зависимости от темпа фразы не всегда должна вклиниваться запятая после «во-первых», «во-вторых», «например», «конечно». Часто помешны запятые вокруг «может быть», особенно в форме «может». Чаще других обособлены интонацией «пожалуй», «напротив», но отнюдь не всегда...
Перечислительные запятые при однородных членах тоже могут ставиться и не ставиться, или не все – подчиняясь интонации...
(Там же. Стр. 568–569)Он даже и не скрывает, что во всех этих – и множестве других – случаях целиком полагается на свой слух и вкус:
Не могу отказаться от «я» в словах семячки, мятель, мерянный (наряду с мереный – прич.). Эта потеря кажется мне обесцвечиванием.
(Там же. Стр. 567)
Признавая, что многие потери и утраты, порождённые реформой русского правописания, уже невосстановимы, некоторые из них он пытается восстановить, хотя бы применительно к отдельным, исключительным случаям:
В 20-е годы уничтожалась и форма «обеих» (о женском роде говорили «обоих»), позже вернули. Такая же нивелировка мужского и среднего рода прилагательных «-аго, -яго» и «-ого, -его», очевидно, уже неисправима. Бессмысленно стёрты местоимения – личное «оне» и притяжательное «ея». (В редких случаях мы восстанавливаем: «санитарный поезд Ея Величества».)