Самозванство – черта человеческого отношения среди других людей. Поэтому для его понимания главный интерес – специфически человеческие потребности, а значит – потребности социально-культурные. И, наконец, культурный «побуд», его осмысления – это уже и сфера профессиональной философской компетенции. Ход мысли естествоиспытателя – от биологического к человеческому, ход мысли философа – обратный. И это вполне естественно и даже необходимо.
Витальные побуды – источник страдания и ужаса человеческого существования – об этом еще будет повод поговорить – но они не несут спасения. Только третий побуд дает перспективы спасения.
Культурный побуд есть осознанное самосохранение. Он связан самосознанием, осознанием идеалов, ценностей, норм, прорастающих в биологическое и сексуальное поведение, превращающих их в собственно поступки, а иногда даже – в случаях самоотверженного поведения или суицида – пересиливающих витальные потребности.
В этом плане особенно явна природа энергии воли – сопричастности личности единой плоскости желаемого должного и реально сущего. Философически наукообразно это называется нормативно-ценностным синтезом. По своему феноменологическому содержанию такой синтез выражается в идее – интегральном единстве знания реальности, идеала и путей его реализации. Проще говоря, этот синтез суть единство правды-правды и правды-истины. Но без сопричастности личности этому единству, самоотдаче ее ей – невозможна никакая человеческая активность: как в плане мотивации, так и в плане рационального осмысления поведения задним числом, его объяснения и оправдания. Смыслом такой самоотдачи является осознание и переживание личностью своей сопричастности реальности, как природной, так и социальной, отождествление своего опыта с этой реальностью и следование ее закономерностям. Только при этом условии исследователь услышит в пощелкивании счетчика Гейгера уровень радиации, в пятнах на фотографии пузырьковой камеры – траектории движения элементарных частиц, в итогах выборов политик увидит расстановку политических сил в обществе, а мать за капризами малыша распознает его реальные проблемы.
Без такого «столпа и утверждения истины» человек не может действовать. Ему как воздух нужно объяснение, а значит, и оправдание его поступков. Его жизнь и поведение должны быть осмыслены. Это ему нужно как человеку, не как живому организму или «гоминиду», а именно как человеку. И поэтому, закругляя ovo и завершая стартовую печку танца этого раздела книги, необходима констатация главного – интегральной ведущей человеческой потребностью является потребность оправдания, быть оправданным в отдельных поступках и в жизни в целом. Оправданным – значит не лишенным основания, укорененным, принадлежащим какой-то субстанции, быть единым с нею, нераздельно слитным, но одновременно и отмеченным в ней, не забытым, окликнутым.
В. А. Карпунин называет этот синтез «онтологическим импульсом» человеческого бытия, который кратко может быть выражен формулой: «Да будет!». Заклясть желаемое в действительное, а действительное в желаемое – предпосылка осмысленного человеческого действия. Как писал Гете, «жить в идее – значит обращаться с невозможным так, как будто бы оно возможно». Вслед за Л. Н. Толстым эту движущую силу поступков и творчества можно назвать «энергией заблуждения». Человек, которому никак нельзя отказать в знании природы волевого поступка и умении это знание реализовывать в спорте, литературе, борьбе с недугами и в политике, – Ю. П. Власов – удачно выразил сущность этого механизма в названии одной из своих книг: «Формула воли – верить».
Итак, в центре внимания механизм осознанного самосохранения и самоутверждения, основанный на нормативно-ценностном синтезе, на сопричастности и самоотдаче личности тому, чего еще возможно нет, но что представляется должным быть. Сущее даже может отрицаться во имя должного, преобразовываться во имя и по закону долженствующего идеала. Какой бы «побуд» не приводил в действие поступок, он всегда разворачивается и осмысляется и оправдывается в плоскости нормативно-ценностного единства должного и реального. Поиск и нахождение такого единства, которому человек мог бы отдаться и быть сопричастным – главная проблема свободы воли. Отсюда человек черпает силы и импульсы к действиям. Есть онтологический импульс, есть «Да будет!», есть энергия заблуждения и тогда…
Только тогда – любовь – как в песне «если я тебя придумала, стань таким, как я хочу!». Только тогда политик приступает к программе реформ. Только тогда творят художник и изобретатель.
Из этого источника питаются такие важные в плане самозванства социальные эмоции, как гордость и стыд. Из него и любовь, и честь, и измены.
Человек – от рождения самозванец – ищет, чему бы себя отдать, к чему прислониться, в чем найти оправдание своей жизни, свое назначение. В конечном счете он такой выбор делает – сам. За обществом остается только оценка – плохой или хороший выбор был сделан, нравственный или безнравственный. Но на самостоятельность этого выбора человек обречен изначально. Так же как и на оценку, на бытие-под-взглядом, на окрашенность этого бытия, на его интонирование признанием (гордость) либо его отсутствием (стыд).
Для человека нет ничего страшнее быть лишенным этой сопричастности, суда и оценки, хотя бы надежды на них. Недаром П. А. Флоренский называл ад не иначе как «тьмой кромешной» и «абсолютной неуслышанностью», а Т. Манн сравнивал ад с гестапо, где человек лишен надежды быть выслушанным и справедливо рассуженным, с глубоким звуконепроницаемым, скрытом от Божьего слуха, погребом. Лишенность бытия-под-взглядом, неуслышность – вот ад. Потребность в них онтологически присуща человеческому сознанию. Подтверждением этого являются описания феноменов сознания людей, переживших состояние клинической смерти: устремленность через темный тоннель к светлому существу, от которого исходит полный и справедливый суд всей жизни индивида. Обстоятельство это связано, очевидно, с тем, что последними в поэтапном угасании сознания и отключении функциональных систем в головном мозгу, вызванным прекращением его кровоснабжения, отключаются именно системы, связанные с потребностью в оценке поступков человека, в бытии-под-взглядом. Последний феномен человеческого сознания – угасание этого взгляда.
«Правда почему-то потом торжествует. Почему-то торжествует. Почему-то торжествует правда. Правда, потом. Людям она почему-то нужна. Хотя бы потом. Почему-то потом. Но почему-то обязательно», – написал А. Володин на закате жизни в своей нравственной автобиографии[15].
Да и на своем жизненном пути человек переживает три возраста своих отношений с другими, своих запросов к ним. Первый возраст – «ты со мной играешь, или ты со мной не играешь?». Второй – «ты меня понимаешь, или ты меня не понимаешь?». Но рано или поздно приходит третий возраст – «ты меня уважаешь, или ты меня не уважаешь?».
В этом плане сознание «я» не принадлежит индивиду исключительно, не является его собственностью, а является собственностью социальной. Богатство и полнота содержания реального «я» – суть выражение богатства и полноты социального бытия личности, системы ее социальных сопричастностей. Когда человек говорит «моя жизнь», «мой Пушкин», «наша эпоха», «моя работа», «мои убеждения» и т. д., он ссылается на свое участие, на свою сопричастность определенным социальным мирам и отношениям в них. Ответить на вопрос, «чье сознание «я»?», значит указать, к какому пункту и к какой части социального целого нужно отнести это «я». Факт социальной природы сознания традиционно признавался в русской философской мысли. Так, С. Н. Трубецкой отмечал, что «я по поводу всего держу внутри себя собор со всеми». Однако, говоря о соборности сознания и самосознания, важно помнить, что для человека важно не только «собор со всеми держать», а и найти свое место в соборе. «Я» не изолированная сущность, не бездомно и не заброшено в мир – оно через систему сопричастностей укоренено в мире. Но оно и не растворено в нем. «Обнаруживается, что “я” не отрезано или не отвешано только по объему, а вплетается как “член” в некоторое “собрание”, в котором он занимает свое, только ему предназначенное и никем не заменимое место. Предназначение имярека в целом – в конечном итоге, во всецелом, в «мире» – предопределяет его haecceitas, хотя еще не решает вопроса о невозможноти его quidditas»[16]. Или, как писал Г. Зиммель, «…развитие каждого человека… является как бы пучком разной длины линий развития, расположенных в различных направлениях. Однако не в этих частичных совершенствованиях, но лишь в значении их для развития или, скорее, как развития непреодолимого личного единства – состоит процесс культуры человека. Выражаясь иначе: культура – это путь от замкнутого единства через развитое многообразие к развитому единству»[17].
Но личность может застревать на частичных совершенствованиях, замыкаться в замкнутых единствах. И тогда сопричастность и энергия заблуждения становятся ловушкой. Человек начинает жить и действовать от имени и во имя. Им начинает двигать «осознанная необходимость», долженствование внешнего надо. И человек оказывается неответственным за происходящее, в том числе и творимое лично им самим. Так надо! И человек невменяем. Он отгораживается от вменяемости и вменения. Его разум тратится на то, чтобы доказать, что рассуждать нечего, раз надо. Надо делать то, что надо. Так создается питательная среда самозванства.
Сопричастность становится представительством, следствием чего является не ответственность мыслей и действий, а обратное. Как писал М. М. Бахтин, в этом случае поступок становится «неоправданно горд»[18]