[84]. Не хочется переходить на личности, но – не любил людей Иммануил Кант!
Для рационализма свободна только воля, следующая долгу, в котором оказывается полностью выражена идея доброй (свободной) воли. Эта нравственная философия есть философия смирения, послушания, свободы воли как воли к неволе. Недавно эта концепция получила несколько неожиданную поддержку в очень эвристичной, пожалуй, даже – излишне, работе Вс. Вильчека «Алгоритмы истории», где антропогенез человека разумного объясняется ущербностью человека как вида[85]. Прачеловек утратил «достаточно надежную коммуникацию с природной средой и себе подобными: инстинктивную видовую программу жизнедеятельности». У человека, в силу каких-то неясных причин угасли, ослабли, а то и утратились верные ориентиры в мире – инстинкты. Он оказался без плана жизни, который имеется от рождения у любого представителя любого вида животного мира. И именно в силу этой ущербности человек оказался изначально обреченным на попытки самому построить такой план – на свободу и на творчество – тяжкое бремя человека.
Эта глубокая трагедия по своему осмыслена в мифе о золотом веке, об изгнании из рая. Но познание – не источник падения и причина изгнания, а наоборот – их следствие. Человек стал вольноотпущенником природы, ее люмпеном. Он становится «первым» – самым могущественным и умелым в мире, ибо он «последний» – самый неприспособленный, самый неведающий как жить. Человек познает свободу, ибо он изгнан из причинно-следственных связей природы и вынужден нести бремя выбора и ответственности – осознанной невольной необходимости, ему надо вклиниться в природные связи самому. Он изначальный маргинал. Эти рассуждения Вс. Вильчека очень остры, проникающи и привлекательны. Но они же позволяют и вытянуть другой корень – не только ответственности и не-алиби-в-бытии, но и самозванства: вынужденность искать самому себе неволю, закон, которому отдаться и следовать. Человек оказывается приговоренным к свободе воли как воле к неволе.
Примерно о том же писал в свое время и П. Я. Чаадаев в своем 3-м письме: «… нет иного разума, кроме разума подчиненного». Человек «всю жизнь только и делает, что ищет, чему бы подчиниться… Вся наша активность есть лишь проявление силы, заставляющей нас стать в порядок вещей, в порядок зависимости. Согласимся ли мы с этой силой, или противимся ей, – все равно мы вечно под ее властью».
Но из этого обстоятельства можно делать разные выводы. Либо в направлении неустранимости не-алиби-в-бытии, неизбывности ответственности и познания ее разумом, либо с помощью разума – ухода от нее, послушания и служения высшей воле. Именно так и поступает И. Кант. «Высшее существо, носитель этой высшей воли стоит вне мира, устанавливает законы безотносительно к чему бы то ни стало, фактически – произвольно». Таким образом, истинной свободой воли обладает в этой концепции только оно. Человеческий же удел – смирение и послушание высшей воле. Именно в самоотречении видит Кант основу самоуважения как сознания того, что ни в чем не нуждается в силу подчинения закону долга, то есть гармонии с самим собой. Отказ от себя и есть самореализация для И. Канта: «Сердце облегчается и освобождается от бремени, которое его постоянно давит исподтишка, когда в чисто моральных решениях… перед человеком открывается внутренняя свобода, способность настолько избавиться от безудержной навязчивости склонностей, чтобы ни одна, даже самая излюбленная, не имела влияние на решение, для которого мы должны теперь пользоваться своим разумом»[86]. Слова Канта звучат вполне в духе буддистской мистики сердца, как самоотречение от себя и изгнание из души всего личностного.
Рационалистическая философия нравственности основывается, таким образом, на самоотречении человека во имя универсального общего закона или категории. Такой подход не только предельно абстрактен, в плане отвлечения от содержания поступка, его условий, но он и абстрактно пределен – в плане оперирования предельными категориями, является своего рода игрой с нравственной бесконечностью. Этот подход не только ригористичен, но и антигуманен. В нем не учитываются и не фигурируют способности, склонности и интересы личности, трактуемой вся как воплощение абстрактно понимаемого долга и растворяемая в абстрактно-общем man.
Можно даже говорить о своеобразном «парадоксе ригоризма» этой философии. Действительно, если нравственно только поведение, выражающее долг как самоотречение, то наиболее нравственным будет полное самоотречение, самоотрицание вплоть до самоубийства. История философии знает случаи такого «практического заключения» – например, австрийский философ О. Вейнингер в 23 года опубликовавший книгу «Пол и характер», в которой он пришел к подобным выводам, покончил с собой. Абсолютно нравственным оказывается самоубийство.
Декларируя свободу как «свойство воли всех разумных существ», Кант понимает свободу фактически как абсолютную несвободу из разумных соображений, как добровольное подчинение. И в этом Кант противоречит самому себе, гордо утверждавшему в «Основах метафизики нравственности», что «человек и вообще всякое разумное существо существует как цель сама по себе… во всех своих поступках, направленных как на самого себя, так и на другие разумные существа, он всегда должен рассматриваться также как цель».
Рационалистическая философия нравственности рассматривает человека, фактически, не как цель, а как средство, то есть она в высшей степени антигуманна и бесчеловечна. Поведение человека предопределяется и манипулируется внешними силами. Более того, разум ему оказывается дан именно для нахождения этих сил и подчинения им. Это поведение марионетки, сознательно и ответственно выполняющей свой долг – быть марионеткой или вообще долг – не быть.
Уважение к общему универсальному закону, так или иначе, но ориентировано на определение автора и гаранта этого закона, подчинение его воле, выраженной в законе. Этим высшим субъектом у Канта является Бог, но при других установках, а в условиях практической «земной» нравственности – сплошь и рядом им может быть и лицо, присвоившее себе «божественное» пророчество. В принципе это может быть любой субъект, посчитавший как и Родион Раскольников, что он «право имеет» рассматривать максимы своего поведения в качестве универсального закона.
Субъект – носитель знания общих законов, неизбежно оказывается и всесильным, всемогущим. Зная все причины и все следствия, такой субъект действует безошибочно эффективно, абсолютно рационально. Он оказывается более чем всезнающ и всемогущ – он непогрешим. Человек такими качествами, очевидно, обладать не может. Поэтому если такой сверхчеловек – абсолютный субъект и не Бог, то он претендует на богоподобие. Самозванчество всегда в пределе есть человекобожие.
Так абсолютизация теоретического знания и рациональных концептуализаций оборачивается соблазном непогрешимости и всесилия для носителя этого знания. Все теоретически возможное представляется возможным без ограничений на практике. Субъект начинает считать себя вправе насаждать открывшееся ему, совершая насилие над другими, своего счастья не ведающими, не посвященными в знание – вплоть до убийства. Нравственные тупики одурившего самого себя разума были ярко высвечены Ф. М. Достоевским в духовных исканиях героев его произведений. Достоевский неоднократно подчеркивает «окалеченность» рационалистического сознания, «убивающего и парализующего жизнь», его внеморальность и аморальность, скрытую или явную тенденцию к насилию. «В научных отношениях между людьми… нет любви, и один лишь эгоизм» – эта оценка Достоевского перекликается с наблюдениями современных социологов и методологов науки, а также самих ученых, пытающихся осмыслить природу научной деятельности, что ее необходимым условием является существенная доля эгоцентризма и даже тщеславия исследователя[87]. Запомнились тезисы Минца – крупнейшего специалиста по математической логике, представленные на Всесоюзной конференции по логике и методологии науки 1979 года. Согласно Минцу необходимым и достаточным условием создания и развития научной школы или направления является способность их основателей и лидеров не обращать внимания на критику, какой бы аргументированной она ни была.
В принципе, от рационалистического «гносеологического самозванства», узурпирующего право на знание целей и путей их достижения, всего один шаг до нечаевщины и бесовщины-шигалевщины, описанных Достоевским. Другие люди превращаются в средства реализации целей верховного разума – правителя, единолично определяющего «разумность» поведения каждого. Рационалистическое самозванство буквально берет на вооружение упоминавшийся принцип Бармалея: «всех сделать счастливыми, а кто не захочет…».
Рационалистический догматизм впрямую смыкается с экстремизмом в силу упрощенной схематизации действительности, утопичностью этих представлений и стремления с помощью насилия реализовать эти представления. Это насилие от бессилия, это не «сила есть – ума не надо». Это ум без силы. Но очень хочется. Идея есть. И искушение простоты решения. «Акт насилия есть жест слабости» (Н. А. Бердяев). Скорее – жест отчаянной слабости, слабости лишенного корней и питательных токов жизненной реальности самозванства.
Рационализм уповает на законы, причем законы уравнительные – как орудие против стихийного саморазвития. «Сила вещей всегда стремится уничтожить равенство, – писал Руссо, – сила законов… должна стремиться сохранить его»[88]. Поэтому практика абстрактного рационализма предполагает насаждение законов – стрижку всех под абстрактно-общее нормативного man. А требование равенства и справедливости неизбежно должно выливаться и выливается в диктаторские способы реализации этой справедливости. Но за распределительным равенством оказывается обоснованным и сохраненным фундаментальное неравенство массы и самозванных манипуляторов ею, иерархически распределенных по стратам с соответствующими привилегиями. Что они могут – так это формировать очереди и переставлять в них очередность. Например, инвалидам не гарантируется благо, а гарантируется получение его вне очереди – буде оно вообще в наличии, но сам факт наличия блага их уже не волнует – они не производители, а только классификаторы-инвентаризаторы существующего, данного – как и любые теоретики, жизнью не интересующиеся. А если жизнь не соответствует их концепциям и схемам, то тем хуже для самой жизни.