Естественная человеческая потребность – видеть мир осмысленным и справедливым, оправданным. По воспоминаниям жертв сталинских репрессий, их близких, видно, на какие отчаянные ухищрения идет сознание, чтобы объяснить и оправдать происходящее. Но на каких основаниях сравниваются сущее и должное, во имя каких интересов будет осуществлено в их единой плоскости действие? Тотально общая рационалистическая нравственность отбирает у человека обоснование интереса, даже саму возможность такого обоснования и выбора. Человек обязан принять за него выработанную программу, без него принятые решения и реализовать их без сомнений и раздумий.
Л. Г. Ионин видит водораздел между конструктивным и экстремистским поведением по линии «уверенность – неуверенность». Что движет человеком: сомнение в обоснованности предстоящих действий и сознательный выбор в итоге сомнений или наоборот – стремление к самоподтверждению?[91] Но разве Сократ был неуверен в правильности своих действий, в том числе относительно собственной казни? Разве И. Кант, Т. Адорно, К. Поппер – ряд можно продолжать – люди неуверенные? Представляется, что дело не в субъективной уверенности, а именно в стремлении к самоподтверждению. В случае экстремистски-самозванческой мотивации даже неудачи оказываются подтверждением первоначальной схемы – как результат жестокого противоборства сил зла, классовой борьбы и т. д. Утрата собственного авторитета оказывается следствием вражеской пропаганды, очернительства прессы и т. д.
Так или иначе, но человек оказывается абсолютно несвободен в обосновании своих поступков, но зато он полностью свободен от ответственности за его последствия и результаты. Ведь это было не его решение! Он только исполнял приказ, подчиняясь чужой воле. Он всего лишь средство и орудие этой воли – не более. Тем самым рационализм лишает философию нравственности собственно поступка – сознательного и вменяемого действия.
Социум, руководствующийся внешним «надо», оказывается принципиально антигуманным, внечеловеческим, отрицающим человеческое достоинство. И это неизбежно. Как экологическим следствием буквальной технической реализации научных абстракций является разрушение живой природы, так и буквальное отождествление рациональных представлений о природе этического с реальной практикой нравственной жизни превращает социальную жизнь в кошмар бюрократической рациональности. Безжизненные рационалистические абстракции для своего воплощения предполагают административный нажим специального бюрократического аппарата. Рационалистические абстракции в теории оборачиваются бюрократическим рационализмом в жизни. Целью любой рационалистически-бюрократической утопии является внеэтическое законосообразное функционирование общего и отрицание – вплоть до уничтожения – человеческой индивидуальности. Так не только в литературных утопиях Ф. М. Достоевского, А. Платонова, Е. Замятина, Д. Оруэлла, так и в жизни: сталинщина, полпотовский режим и т. п.
Торжествующий гуманизм – источник самозванства. Пан-разумность действительности предопределяет ее внеморальность. Оправданная разумом жизнь – оправдана вне морали, в лучшем случае – эстетически. Поэтому можно утверждать, что гегельянство – источник ницшеанства. Мир предстает как объект воли. Дорога метафизическому самозванству открыта, ее открывает рационалистический разум. «Всякое знание абсолютного бытия, – писал Н. А. Бердяев, – есть акт самоотречения отпавшего разума во имя Разума универсального, и благодать интуиции дается этим смирением, отказом от самоутверждения…». Рационализм, эмпиризм и позитивизм, апеллируя к разуму или чувствам индивидуального субъекта, становятся самоутверждением отпавшего малого разума, его претензией на верховенство над разумом абсолютным. Следствием этого является не что иное, как отрицание реально общего, во имя общего концептуального.
Можно говорить о метафизической вине разума и рационализма. Сознание, совесть и ответственность как факторы личностного поведения, требуют именно личных усилий понимания и осмысления действительности, реализуют личную экзистенцию человека. Разум же бессовестен. Он нуждается только в объективности знаний, их ясном выражении и эффективности оперирования ими. Интимное тождество рациональности и эффективности уже рассматривалось мною специально в книгах «Логика целевого управления», «Разум, воля, успех» и «Проблема осмысления действительности» – не буду повторяться. Рационально то, что позволяет достичь цели и желательно – с меньшими средствами.
Разум способен объяснить что угодно в каких угодно целях. «Ум – подлец», – писал Ф. М. Достоевский, – потому что «виляет». Разум не только бессовестен, но и внеличностен, стремится к обезличиванию знаний, изживанию из них субъективных деталей, страстей, интересов. Более того, рациональность, особенно ее сердцевина – научная рациональность, ориентированы не только на внеличность, но, в погоне за объективностью, даже на вне (бес?) человечность, на максимально возможное вычищение человека из картины мира. Неспроста именно в эпоху Просвещения и прочие эпохи «просветительства» и культа разума возникает стремление вывести разум из-под контроля совести и ответственности. Утверждение просветителя XVIII века Ламетри, согласно которому «… самое важное… это освободить человека от угрызений совести», впрямую смыкается с обещанием Гитлера освободить немцев от химеры совести» и со сталинской сентенцией «Наивно читать мораль людям, не признающим человеческую мораль».
Для самозванца, которому «все ясно», главный вопрос – вопрос о власти. Он один имеет для него смысл. Вопрос о цели для него ясен, главное – заполучить средства достижения. Поэтому единственная мировоззренческая защита от самозванства, фильтр от него – акцент не на власти, а на средствах, гарантия от насилия. Судить не по целям, а по средствам. Не цель – желаемый результат оправдывает средства, а средства определяют и формируют конечный результат. И правы были российские левые эсеры, задолго до Сартра провозгласившие понимание гуманистического общества: «Социализм это свободный поступок». Но кто их тогда понял? и вообще услышал?
Воплощение идеала главного чевенгурского «теоретика» Проши Дванова: «… думает не более одного человека, а остальные живут порожняком и всегда вслед первому… все себя знают, а никто себя не имеет» – практический итог рационалистической философии нравственности. Разум оказывается данным человеку единственно для того, чтобы, говоря современным языком, встроиться в качестве средства, «винтика» в некую целевую программу замысла высшего субъекта. Стремление человека к свободе оказывается послушанием, а свобода воли – волей к неволе.
С человека, отрекшегося от своей воли, снимается и всякая ответственность за совершаемое им. Он действует во имя высших целей, исполняя некую высшую волю. Это не только избавляет от сознания ответственности, но и наполняет жизнь целью и смыслом, которых она до сих пор была лишена. Чем и привлекательна власть деспота и тирана, различные виды фюрерства и дучизма для обывателя. Они приобщают его к истории и «великим свершениям», оправдывая возможно не сложившиеся жизнь и судьбу. Для этого надо сделать так немного – вверить свою судьбу воле вождя. Особенно такая перспектива привлекательна различным маргиналам, личностям неукорененного бытия, несложившихся судеб. Поэтому именно к ним – и маргиналам и люмпенам – апеллирует всегда рационалистический утопизм. И это столь же неизбежно, как и конечный разгром Советов большевиками в 1918 году с помощью комбедов – реальное начало гражданской войны, реальная антисоветская узурпация власти от имени власти Советов.
Рационалистическое – познание, объяснение и оправдание ответственного поступка, абсолютизация его рациональных сторон, отрыв его от вменяемости – ведет не только к самозванству, но и к психологии иждивенчества, духовной апатии, халатности и безответственности – наследию сталинщины в нашем обществе. Здесь кроется одно из объяснений живучести бюрократии, атрибутами которой являются личная преданность в сочетании с полной личной безответственностью, бездушие и «таинство для посвященных» бюрократического аппарата. Тотальная якобы ответственность – громоздкий аппарат контроля, строгая личная ответственность нижестоящих перед вышестоящими, наличие ответственных работников – не может иметь, как уже отмечалось, практическим следствием ничего, кроме столь же тотальной безответственности. Работа делается не для дела, а «для комиссии». Инициатива направлена на поиски ухода от личной ответственности в случае возможной проверки, следствием чего является поиск и обоснование запретов, как «не надо», а не на конструктивное «как надо». Силы и энергия направлены не на решение реальных проблем, а на поиски объективных причин, мешающих их решить. Виноват при этом будет кто угодно – жена, дети, соседи, железная дорога, смежники, суровая зима, жаркое лето, происки врагов – только не сам работник, не сама личность. И такой работник знает, что чем более он будет лично предан руководству, тем большее ему спишется: и начальством и собственной совестью.
Абстрактна и формальная философия нравственности – мировоззрение не только антигуманное, но, фактически, и не действенное в качестве основания поступков. Оно выражается в запретах и заповедях типа категорического императива, которые остаются теоретическими обобщениями, не наполненными действенной силой. В самих заповедях и запретах действенной силы поступка нет и быть не может. Вопреки чаяниям абстрактных гуманистов, люди не спешат руководствоваться «абсолютными» принципами. Даже такой абсолютный запрет, как «не убий», если посмотреть на него исторически, выглядит не более чем заклинанием или даже мольбой жертвы, перевернутым отражением правды жизни, если не издевательством над нею.
Антигуманность и практическая бездейственность абстрактно-рационалистической философии обусловлены тем, что она оторвана от живой ткани бытия, от его источника в сердце души. Ее исходной отправной точкой служит абстрактное понимание категории общего: принципа, закона, императива и т. д. Как в математической теории множеств, социальный человек понимается как элемент некоего множества, объединяемого лишь каким-то общим свойством – в данном случае – подчиняется какому-то принципу или закону. Такая трактовка неизбежна, хотя бы в силу чисто классификационной установки, приводит к утрате идеи движения, развития, действенности. В социально-культурной и политической практике это оборачивается ориентацией не на дело, а на контроль за ним, не на учет живых интересов живых людей, а на насилие над ними. Насилие от собственного бессилия. Дело философов объяснять мир и не дай Бог им браться за его переделку.