В конечном счете сам разум оказывается вещью сомнительной и весьма проблематичной. Так, несмотря на отстаиваемую им идею разумности доброй (свободной) воли, Кант подчеркивал, что разум не дает пути к счастью, наоборот – уводит человека от «истинной удовлетворенности» в мир все большего «количества тягот и забот». Поэтому, отмечает Кант, «у многих людей, и притом самых искушенных в применении разума, если только они достаточно искренни, чтобы в этом признаться, возникает некоторая степень ми-зологии, т. е. ненависть к разуму… Поэтому они в конечном счете не столько презирают, сколько завидуют той породе более простых людей, которая гораздо более руководствуется простым инстинктом и не дает разуму приобретать большое влияние на их поведение»[92]. Кант относится к разуму, как Пьер Безухов, завидующий цельности и природной простоте натуры Платона Каратаева, не разъединенной рефлексиями просвещенного разума. По истине, разум и счастье – две вещи несовместные.
В этом Кант вновь противоречит себе же. С одной стороны, он обосновывал благоразумие как умение выбрать оптимальные и рациональные средства для достижения желаемого – в конечном счете счастья (с. 254 «Основ метафизики нравственности»). А на с. 230 он же писал: «Если бы в отношении существа, обладающего разумом и волей, истинной целью природы было бы сохранение его, его преуспеяние – одним словом, его счастье, то она распорядилась бы очень плохо, возложив на его разум выполнение этого своего намерения…». Эта цель, согласно Канту, гораздо легче и точнее достигалась бы инстинктом, а на долю разума выпало бы «размышлять о счастливой склонности своей природы, восхищаться ей и благодарить за нее благодетельную причину, но не для того, чтобы подчинять слабому и обманчивому руководству его свою способность желания и ввязываться в намерение природы… Одним словом, – продолжал Кант, – природа воспрепятствовала бы практическому применению разума и его дерзким попыткам своим слабым пониманием измышлять план счастья и средства его достижения; природа взяла бы на себя не только выбор целей, но и выбор самих средств и с мудрой предусмотрительностью доверила бы и то и другое одному только инстинкту».
Таким образом, хотя счастье и является следствием благоразумия, сам разум к счастью не ведет. Истинно рациональным (рассудительным, разумным и логичным) оказывается «поступок» безрассудный, инстинктивный, лишенный разумного начала – это ли не парадоксальный итог рационализма?
Между прочим, этот итог, с одной стороны, вполне соответствует приводившимся предположениям Вс. Вильчека о том, что разум коренится не в силе, а в генетической слабости человека, неспособного к инстинктивному поведению, лишенного его программы.
С другой – вполне соответствует также приводившейся гипотезе В. Ф. Поршнева о происхождении языка – как компенсации недостаточности в человеческом поведении 1-й сигнальной системы. А с третьей – вполне подтверждается развитием постиндустриального общества «потребления» и «благоденствия», которому на современном этапе характерны рост иррационалистических, мистических умонастроений, отказ от рациональных, разумных аргументов обоснования не только обыденной жизнедеятельности, но и даже научной деятельности – как это имеет место в «анархической» теории познания П. Фейерабенда или в нынешней критике сайентизма.
Отказ от разума – достойное «логическое» следствие рационализма. «Поглупеть» призывал Б. Паскаль, «быть проще» – Л. Н. Толстой, «избавиться от логики» – Ф. М. Достоевский. Более того, в обществе, которое соответствует идеалу «тоталитарного рационализма» сами разум и знание становятся опасными для их носителя. Любое отклонение от «разумного порядка», в том числе и от естественного – стихийное бедствие, несчастный случай, поломка технического устройства – будет рассматриваться как проявление злой воли, как результат заговора, диверсии, происков. Следствием этого неизбежно будет своеобразная «охота на ведьм». Поэтому человек, хотя бы самую малость знакомый с предметом несчастья, бедствия или поломки, – «специалист» – будет рассматриваться как знакомый с этой злой волей, причастный ее силе, а значит, и разделяющим ее ответственность. Фактически специалист становится подобным шаману, который может действовать с этой темной силой заодно, может, если захочет, подчинить ее себе. Он постоянно находится под угрозой гнева «соплеменников» и их возмездия. Очень небезопасно быть носителем знаний и просвещенного разума в обществе, построенном тотально «разумно».
3.2. Самооправдание насилия
Я звался Каином. Познав мои страданья,
Господь украсил адом мирозданье.
Насилие, мораль и политика; Террор и нравственная ловушка терроризма; Нелинейная модель мотивации к насилию; Мифологичность рационалистической идеологии: три источника и три составные части сталинизма; «Основной вопрос философии» или материалистический идеализм; Иррационалистический рационализм; Самоутверждение утопизма; Единство материализма, рационализма и утопизма как собственных противоположностей; Апофеоз мифократии; Сатанинская гордыня или откуда и куда?
Проблема насилия играет ключевую роль в морали, философии нравственности, политической философии. Проблема допустимого насилия в воспитании и праве (пресловутое «добро с кулаками»), понимание власти как легитимного насилия, государства как института имеющего право на насилие, вплоть до смертной казни, этические проблемы самой смертной казни – только некоторые примеры, первыми пришедшие на ум.
Особую актуальность проблема насилия приобрела в политической морали, серьезным вызовом которой стала проблема терроризма – индивидуального, классового, национально-этнического.[94] Показательна динамика терроризма. В случае «нечаевщины» и ее поздних последователей в духе народовольцев и российских эсеров, удар был направлен на отдельных противников, как бы многочисленны они не были – речь шла об индивидуальном терроре. Марксизм-ленинизм уже оправдывал и практиковал классовый террор, национал-социализм видел своей мишенью народы, определяемые по расовым и конфессиональным признакам. Современный исламский терроризм видит своего врага во всем «западном». А точнее – всю современную постиндустриальную цивилизацию.
В таком чудовищном явлении как геноцид[95] главное – не просто массовые убийства, а оправдание этих действий, имеющих целью уничтожение целого народа, стирание его с лица земли, лишение возможности жить, любить, рожать детей, продолжать культуру. Геноцид начинается, коренится в определенном состоянии общественного сознания, находящего нравственные основания для массового уничтожения людей только потому, что они не просто «какие-то не такие», а заслуживающие вычеркивания из жизни, из истории человеческого рода.
Дело еще и в том, что источником этой мотивации является не просто злая воля безответственных политиков. Их пропагандистские приемы находят благодарный отклик, они отвечают на существующий массовый запрос на эти «простые ответы на сложные вопросы». Аргументы и призывы ложатся в благодатную почву, чтобы прорасти массовым одобрением насилия и даже массовым участием в нем, как это было с массовым участием не только гитлеровцев в «акциях» по уничтожению евреев в Восточной Европе, или с участием курдов в этнических чистках армян в Турции и Ираке.
Насилие – действия, предпринимаемые в отношении человека и общества против их воли, препятствующие или ограничивающие реализацию их воли. Иначе говоря, любое насилие есть конфликт воль, и для его реализации необходимо наличие хотя бы двух воль, а разрешается этот конфликт путем недобровольного подчинения одной воли другой… Однако, связывая насилие с конфликтом, не следует забывать, что насилие – не форма конфликта, а уровень, степень конфликтности ситуации.
Некоторые философы и социальные психологи (Ф. Ницше, К. Лоренц) рассматривают насилие как феномен, глубоко укоренный не только в человеческом существовании, но вообще в существовании живых организмов. Так, в животном мире (включая приматов) насилие носит трофический (пищевой) характер (что, кстати, чрезвычайно редко применяется по отношению к представителям своего вида), связано с защитой или расширением ареала (территории) обитания, защитой детенышей, борьбой за продолжение рода, доминированием в стаде…
Политическая власть, возникновение государства фактически продолжило те же самые интенции насилия: войны и контроль ресурсов, геноцид, религиозные войны, обеспечение безопасности, контроль, санкции. Политика – это не только идеи, но и реализация идей, т. е. действие, в том числе и принуждающее. Недаром одно из общепризнанных определений власти трактует ее как право на легитимное насилие. И такое насилие должно быть рационально обосновано, т. е. обладать характеристиками нормативности, целесообразности, оптимальности, а значит, сознательности (вменяемости и ответственности).
Насилие в политике используется: при захвате власти; при удержании власти; при модернизации, проведении реформ, которые не пользуются поддержкой и встречают сопротивление (организационное или также личностное). Насилие активно проявляется в политике: как агрессия и сопротивление агрессии, как легитимное государственное насилие, как различные формы нелегитимного насилия (от протестных агрессивных действий до терроризма).
В политическом насилии можно различать насилие государственное (оправданное и неоправданное) и негосударственное (внутри страны, транснациональное).
Оправданием насилия может служить закон или международный договор. Именно так традиционно и оправдывается насилие против тех, кто не принимает «наш» закон: они вне закона, нелюди, подобны зверям, по отношению к которым оправдано любое насилие.