Как и любое самозванство, сталинизм вечен – это все та же тень зла человеческого духа. Он форма его – из рафинированного европейского рационализма. Он вырос на почве марксизма – одной из ветвей гегельянства. Он пользуется если не концептуальным аппаратом, то уж точно – терминологией марксизма, претендует на роль идеологии марксистско-ленинских партий, долгое время эту роль выполнял. Поэтому он неизбежно питался из источников, известных, благодаря ленинской статье, каждому советскому человеку со школьной скамьи: материализма, рационалистической диалектики и социалистического утопизма. Однако надо отдавать отчет и в том, что, включаясь в содержание мифологического мировоззрения, эти философемы изменялись достаточно радикально, вплоть до перехода в собственную противоположность.
Особый интерес в этой связи представляет «материалистическая» составляющая сталинизма. Фактически она предстает отнюдь не монистическим принципом единства окружающей действительности, а эклектически-трагическим мировоззрением. В. И. Ленин неоднократно подчеркивал, что категория материи и «основой» вопрос философии важны исключительно в гносеологическом плане, для обоснования познаваемости мира. Во всех других планах они чреваты метафизическими абсолютизациями. Именно с такой ситуацией мы и имеем дело. Материальный мир существует до, вне и без меня. Он противостоит мне и, в принципе, чужд мне. Однако я, как субъект, претендую на познание этого объективного мира, а вследствие его познаваемости – и на изменение его, на его преобразование, овладение им и манипулирование в соответствии с моими целями. В объекты такой манипуляции и насилия превращаются природа, общество, другие люди.
К. Маркс и Ф. Энгельс начинали, как известно, не с противопоставления материи и сознания, а с деятельности. Исходная категория марксизма – практика, но практика преобразования, реализации идей. Поэтому сталинизм школярски начинает с противопоставления материи и духа, итогом чего и оказывается насилие: «не ждать милостей от природы – взять их – вот наша задача». Не случайно вульгарный материализм столь часто сочетается с левацким революционаризмом, с его тупиками нигилизма и экстремизма. Буквально «отталкиваясь» от материализма, такое сознание в силу внутренней логики собственного развития приходит к идеализму худшего, «параноидального» толка в форме насилия во имя некой idée fixe. В этом плане сталинские репрессии, гонения, запреты, переселения народов, хрущевские эпопеи с совнархозами, кукурузой, застойные повороты рек и т. п. – не случайны, а вполне закономерны для такого мировоззрения – самозванство по своей природе, характеру и направленности.
Именно самозванством носителей «объективно истинного знания», которое «всесильно, потому как верно», вульгарный материализм всегда привлекал и привлекает политических авантюристов и экстремистов, оправдывая манипуляцию и насилие «объективными законами развития материальной действительности», освобождая их от личной ответственности. Единственным оправданием служит наличие некой идеи, недоступного другим знания, носителями которого считают себя посвященные и приобщенные к нему безответственные бармалеи-самозванцы.
Коварна в этом плане даже теория познания, строящаяся на основе теории отражения. Всегда сохраняется при этом опасность оборачивания, столь свойственная для мифологических мировоззрений: если есть мысль, то должно быть бытие, которое она отражает! Должно быть! И парящая в облаках фантазия соблазняет зажатого реальностью человека. То ли детски наивное упрямство, то ли сознание «взбесившегося пианино», вообразившего, что оно само движет клавишами. И то и другое – невменяемость. И то и другое – самозванство.
Неспроста «основному вопросу философии» в этом мировоззрении уделяется такое внимание и отводится такая роль – несмотря на то, что сами «классики» говорят о нем лишь один раз в работе Ф. Энгельса «Людвиг Фейербах и конец немецкой классической философии», несмотря на то, что В. И. Ленин предупреждал об опасностях его абсолютизаций и выводе за рамки гносеологии. Постановка этого «вопроса» во главу мировоззрения не только делает последнее самозванческим и ввергает человека в трагический экзистенциальный ужас противостояния чуждому ему миру, миру «материи», лишенной индивидуальности и надежды. Он делает мировоззрение и методологически несостоятельным, неспособным справиться ни с проблемами теории познания, ни с психофизической проблемой, ни с объяснением природы творчества – как художественного, так и научно-технического, заставляя прибегать к теоретическим нонсенсам типа «опережающее отражение». Поэтому последовательный материализм обречен на плетение в хвосте у науки, переваривание и адаптацию ее достижений и результатов задним числом, постфактум, в то время как сами ученые всячески подчеркивают плодотворность «идеалистических» концепций и личную приверженность им (И. Ньютон, И. Кеплер, А. Эйнштейн, В. Гейзенберг, А. Любищев, В. Вернадский, К. Циолковский и др.).
Материализм бессилен перед проблемой культуры, не знающей противостояния материи и духа, в которой ценности есть материализации, воплощения духа, а дух воплощен.
«Основной вопрос философии» невозможно проследить в истории самой философии без натяжек, искажений и извращений сущности учений. Ведь даже у основоположника «линии Демокрита» атомы – отнюдь не нечто «материальное», они суть – эйдосы, а у Эпикура они даже наделены волей и свободой движения. В философии есть концепции и философемы (дао, чань, троица, экзистенция, понимание и т. д.), но нет «основного вопроса». Есть сенсуализм, эмпиризм, реализм, рационализм и т. д., но нет противостоящих на протяжении всей истории материализма и идеализма. Похоже, что если и был когда-то материализм, то это французский материализм XVIII столетия, а если и был идеализм – то немецкой идеалистической философии. Философские концепции следует различать не по грубо дихотомическому принципу в духе «основного вопроса» – это лишь одна из возможных дихотомий: чем хуже, например, дихотомии детерминизма и индетерминизма, общего и индивидуального и т. д.? Различать их наиболее плодотворно по тому, как сами философские концепции себя идентифицируют: экзистенциализм, критический рационализм, логический эмпиризм… В этих идентификациях сказано главное их характеризующее, проблемы или осознаваемые и предлагаемые пути их решения.
«Основной вопрос философии» – не более чем одна из наиболее грубых дихотомий анализа живых философский учений, омертвляющая живое философствование. В самой его постановке прослеживается что-то знакомое – омертвление живого и способность ничтожить. Он не что иное, как проявление амбиций абстрактного рационализма. Показательна постановка вопроса – возможен ли не рационалистический материализм? Такое, очевидно, невозможно. Возможен рационалистический идеализм, рационализм без материализма возможен, но не материализм без рационализма. Так что же первично? В чем фундаментальность «основного» вопроса? Сам он является лишь одним из проявлений рационалистических концептуализаций, специфического способа философствования. При философствовании в любом другом стиле (чань, экзистенциализм, структурализм, герменевтическая философия и т. д.) он просто не возникает. Он нужен именно для упрощенной инвентаризации философских концепций, причем инвентаризации наиболее абстрактной и рационалистически грубой. Это рационалистическая редукция, примитивизация живого философствования, его самозванческое оничтоженье.
Но и сам рационализм имеет в сталинизме весьма специфический характер. И он – этот характер – проявляется, несмотря на все апелляции к традиции немецкой классической философии, наследованию гегелевского диалектического метода, утверждениям о том, что К. Маркс «поставил Гегеля с головы на ноги». Рационалистическая составляющая играет в сталинизме роль поверхностного и вульгарно-наукообразного оправдания самозванческих идефиксов. Наукообразие, начетничество, цитатничество – одна из наиболее ярких черт нашего персонажа. Они пронизывают «исследования» и «критику», проявляются в программных и директивных документах.
Но и здесь – оборачивание в собственную противоположность: ко всему, что утверждается на птичьем языке этого наукообразного мировоззрения, применимы кавычки. «Наука» оказывается псевдонаукой, громящей подлинную науку. Погромы в экономике, генетике, языкознании, кибернетике, психологии и т. д. велись от имени передовой «науки». Собственное бесплодие – теоретическое и практическое – отнюдь не смущает адептов «передовой науки». Ведь в конечном счете смысл их построений – «обоснование» положений об «отмирающих» и «передовых» классах, «отсталых элементах», «усилении классовой борьбы», «развитом социализме» и т. д., то есть навешивание политических ярлыков-бирок – не более, но и не менее.
По истине «ум – подлец», потому как «виляет». Описание и факты реальности принимают характер долженствования, вменяются в обязанность. Как писал А. Шафф, «…не так важно, что люди мыслят, а важно то, что они должны мыслить». Марксизм – первая и единственная философия, признавшая сменить оружие критики на критику оружием – в «Критике немецкой идеологии» и знаменитом 11-м тезисе о Фейербахе. Может быть, Гегеля и поставили на ноги, но зато в результате поставили на голову, на уши саму реальность.
Убеждение одного человека, что он лучше других знает истину, знает нечто такое, что другим недоступно, само по себе, особенно в экстремальных политических условиях, может стать источником оправдания любого насилия. Рационалистическое самозванство питает демонизм вождей, что и показывал неоднократно исторический опыт.
Особенно опасным политически, экономически и нравственно синтез «материализма» и «рационализма» становится, если он дополняется и подкрепляется утопизмом, для которого характерно мифологическое, если не религиозное восприятие идей. В этом случае «рационализм», придавая идеям наукообразный вид, как бы «окультуривая» идеологию, сам воспринимается религиозно, догматически.