Свобода поступка, понимаемая согласно принципу «не могу иначе» есть по сути дела осознание личностью своего призвания. Как писал А. де Сент-Экзюпери, «если, желая оправдать себя, я объясняю свои беды злым роком, я подчиняю себя злому року. Если я приписываю их измене, я подчиняю себя измене. Но если я принимаю всю ответственность на себя, я тем самым отстаиваю свои человеческие возможности. Я могу повлиять на судьбу того, от чего я не отделим».
Поступок, совершаемый в соответствии с призванием и «не могу иначе» является принципиально вменяемым и ответственным. В нем в наибольшей степени выражается степень «проясненности сознания личности», уровень ее зрелости – нравственной, гражданской, политической, научной. Такой поступок изначально ответственен, в плане принципиального человеческого «не-алиби-в-бытии», когда ответственность, долг и вина личности абсолютны и изначальны, а любые ее заслуги и успехи относительны. Внутренним гарантом чувства собственного достоинства является долг, самоотдача, самоограничение, буквально – самоопределение (постановка себе предела, «черты») личности. Но это долг, «воля к неволе» – не навязываемые извне, «требуемые» с личности. Это ее «не могу иначе», осознанное ею собственное призвание и нравственный выбор.
Нравственен только долг «внутренний», взятый на себя самим человеком, а этика долга возможна только в качестве «внутренней», субъективной, применительно к самому себе, когда ты оказываешься обязанным всем, но тебе – никто. Если этика долга применяется к другим, она становится безнравственной, ведет к насилию.
В свою очередь человеческое достоинство – категория не внутренне-личностная (вроде гордыни), а внешне-социальная, проявление и выражение признания обществом за личностью ее свободы воли и самооценки. Поэтому нравственным оказывается лишь то общество, которое признает за личностью ее достоинство и свободу воли. Доминирование внешнего «надо» может быть оправдано исторически (деятельностью революционеров в подполье, военной защитой отечества), но будучи возведенным в принцип «внешней» этики долг превращается в нравственное оправдание репрессий и других форм насилия, бюрократизации и других негативных следствий экономического, социального, политического и нравственного порядка. Место человеческого достоинства занимает его попирание, место самоотдачи – насилие, место самореализации – использование человека как средства, место инициативы и ответственности – исполнительность и безответственность.
Общество, руководствующееся не интересами своих членов, а внешне-абстрактным «надо» неизбежно начинает действовать без учета интереса своих членов, а значит, рано или поздно, против них, скатываясь, в итоге, к насилию.
Долг и внешнее «надо» спекулируют на идее свободы как осознанной необходимости. Она представляет в буквально утрированном виде: осознал необходимость – свободен, не осознал – «10 лет лагерей без права переписки». Граждане такого общества живут, фактически, в условиях чрезвычайного положения и тотальной мобилизации, когда каждый день работа превращается в служение общественному долгу, уборка урожая – в «битву за хлеб», учение – в «борьбу за успеваемость», работа по организации досуга населения – в «культурный фронт» и т. д. и т. п.
Мобилизация и «обязанность» граждан дополняется и подкрепляется «правами» носителей власти, бюрократов и функционеров, для которых типичным оказывается обостренное чувство «собственного достоинства», в котором отказывается «рядовым» (?!) членам общества. Мерой «достоинства» оказывается служебное положение, доступ к льготам, материальным ценностям. Именно этим объясняется чванливая спесь бюрократа, злоупотребляющего служебным положением и претендующим на «положенные» льготы и блага. «Достойные» сплачиваются своими корпоративными интересами, превращаясь в клику, действуя зачастую мафиозными методами.
Безнравственны как «внешняя» социальная этика долга, так и «внутренняя» личностная этика «достоинства». И наоборот – нравственны социальная этика «человеческого достоинства» и личностная этика долга.
Долг и человеческое достоинство – суть две стороны одной и той же нравственной реальности и мира поступка. Со стороны общества «извне» эта реальность предстает человеческим достоинством, правом личности на свободу воли и свободу выбора. Со стороны личности «изнутри» – это принятие своей ответственности и долга «не могу иначе». В эпилоге романа «Война и мир» Л. Н. Толстой писал: «Глядя на человека, как на предмет наблюдения… мы находим общий закон необходимости, которому он подлежит так же, как и все существующее. Глядя же на него из себя, как на то, что мы сознаем, мы сознаем, мы чувствуем себя свободными…». Это рассуждение Толстого представляется принципиально важным: извне человек не свободен – всегда можно найти факторы, причины и обстоятельства, обусловившие его действия; изнутри человек всегда свободен – он и никто другой совершает нравственный выбор в своих действиях и их объяснении. Поэтому нравственна, социальна та личность, которая сознает необходимость своих действий, и нравственно, гуманно то общество, которое признает за личностью право на свободу выбора. Долг и достоинство потому и нравственные категории, что выражают взаимное самоограничение личности и общества.
Этика человеческого достоинства очерчивает область автономных действий личности. И чем шире эти границы, тем гуманее и свободное общество. С другой стороны, личность в таком обществе сама устанавливает себе «черту» поведения и несет за нее ответственность. Этика долженствования внешнего «надо» лишает личность этой возможности, имея вообще тенденцию к ликвидации области автономного поведения личности. Внутренняя свобода это выражение и проявление культуры как общества, так и личности. И наоборот – культура всегда там, где есть внутренняя свобода индивида, и чем шире поле возможностей ее проявления, тем цивилизованнее и перспективнее общество.
Следует различать социальный заказ – идущее извне навязывание определенного рода действий и социальное призвание – свободный, идущий от самой личности выбор. Сказанное не следует понимать в плане противопоставления «внутреннего» и «внешнего» – реальная диалектика нравственности не так уж груба: долг, мол, исключительно «изнутри», а честь – «извне». Скорее можно говорить о своеобразной «ленте Мебиуса» – единой плоскости, перекрученно соединяющей оба плана – и «внешний» и «внутренний». Долг, пропущенный через сердце и открывающийся миру в бытии-под-взглядом честью и достоинством личности.
В примере Ж.-П. Сартра свобода выбора подобна созданию произведения искусства[118]. Художник не обязан написать картину. Никто не вправе сказать ему – какую картину он должен написать. И до написания ни одно произведение не может быть определено, так же как никто не может сказать – какие произведения будут написаны завтра. Так и человеческое поведение. Априорно никто не знает, и не может знать, что надо делать. Честный человек не совершает честные поступки – он честен. Но и о картинах и о поступках можно говорить и квалифицировать их после того, как они написаны или совершены, в том числе и говорить о том, что их появление было предопределено. Любая квалификация и определение – поздняя рационализация.
Но каждая из таких поздних рационализаций способствует самоопределению личности, пониманию человеком самого себя, своего опыта, и после таких осмыслений – он уже другой, другим будет и его следующий выбор. Человек, не познавший пределов своей свободы и ответственности – внеэтичен. Общество вне своих пределов и границ относительно личности – безнравственно, близко к «беспределу» уголовного мира. Ответственность, которую постиг человек, ставший внутренне свободным от мира, и которую он пытается реализовать в жизни, – это и есть этика. Причем свобода от мира – не что иное, как ответственность за него. Чем шире зона моего автономного поведения, тем шире зона ответственности. Моя свобода есть моя ответственность. И как свобода неизбывна и изначальна человеческой природе, так же неизбывна и изначальна его ответственность.
Та сфера, которую я беру на себя, за которую ответственен, – и есть сфера моей свободы. И человек тем этичнее (свободнее-ответственнее), чем шире эта сфера. Традиционные общества ограничивали ее своим этносом, позже ее ограничивали расой, нацией, классом. А. Швейцер распространял этическое поведение на все живое. В наши дни этическое самоопределение в смысле очерчивания предела свободы и ответственности распространяется уже практически на весь мир. Для общества и для личности в нынешних условиях научно-технического прогресса они совпадают, включая среду обитания не только одного человека, но и природу в целом.
Акцентирование долга, внешнего «надо», как показывает исторический опыт, чревато тоталитаризмом, самозванством, утопизмом и насилием, либо является их оправданием. Показательно, однако, что даже такой философ свободы, как Н. А. Бердяев договаривался до должности социального призвания. «…Борьба за свободу и антиконформизм intellectuels, творцов духовной культуры, должны быть связаны не с социальным равнодушием и потаканием социальной несправедливости, а со свободно выполняемым социальным призванием. Люди духа и интеллекта должны сознавать свою независимость и свободу, свою определяемость изнутри, но и свою социальную миссию, свою призванность служить делу справедливости путем своей мысли и творчества»[119]. Так и возникает из «не могу иначе» и из призвания самозванство – из «должен не могу иначе». Никто никому ничего не должен. Никто не вправе предъявлять другому долженствование. Только сам человек вправе осознать свой долг, понять, что ему никто и ничего не должен, но он сам должен всем и всегда. Долг – его личное дело. Дело других и общества тоже – признать за ним