это право выбора и защищать – как это право, так это право каждого от самозванцев.
Ответственность, ее сознание и акцентирование свободы воли и человеческого достоинства – не только проявление гуманизма и демократии – они оказываются и эффективным фактором социального управления. Показательны в этом плане процессы обновления и демократизации в странах бывшего социалистического лагеря. Монополия власти порождает монополию отчужденной ответственности. Наоборот – преодоление монополии власти, политический плюрализм подключает к ответственности за судьбу страны широкие слои общества. Поэтому отчаянные попытки сохранить монополию политической власти не приводят и никак не могут привести ни к чему иному, как к дестабилизации общества, нарастанию оппозиционного отношения к самозванным монополистам, росту поляризации и социального напряжения, сочетающихся, помимо прочего, с безответственным экстремизмом оппозиционных сил, – ведь ответственность узурпирована. Поэтому ответственность и ее правовой гарант в виде правового государства и политического плюрализма оказываются, с одной стороны, условиями реального долженствования общечеловеческих ценностей, а с другой – сами эти ценности выступают действенными факторами реализации гуманного общества ответственных свободных людей.
Как в реальной практике живой нравственности и политики долг и ответственность едины, так же Кант и Бахтин сходятся в итогах построения философии нравственности. Разве долг – это не рационализованная ответственность? И разве участная ответственность не есть реализация долга? И этика долга и этика человеческого достоинства предполагают разум и сознание его силами меры и глубины человеческой ответственности. Существенным, однако, оказывается не только сам долг, но и путь к нему. Путь от разума к долгу есть путь самозванцев на ярмарку тщеславия или в казарму. Путь от ответственной участности и не-алиби-в-бытии к их рациональному осознанию есть путь нравственного выбора и свободы воли. Точка склейки нравственной ленты Мебиуса проходит через сердце души человеческой.
Не означает ли первичность ответственности по отношению к традиционной рациональности ее иррациональность или уж по крайней мере – внерациональность? Есть ведь такая рационалистическая традиция оценки ответственности, греха, покаяния, вины – как категорий иррационального. Не зависает ли ответственность в безосновности? В конце концов – перед кем ответственность? «Придумайте – чья кара!»
Человек не может жить в бессмысленном мире. Его жизнь в мире и сам мир должны быть понятными, понятыми, объясненными и тем – оправданы. В необъяснимом мире человек – раб случая. Произвол случая непереносим. «… Со случаем жить нельзя», – писал Лев Шестов[120]. Но если человек избавляется от произвола случая, он становится в силах влиять на собственную жизнь, буквально – становится ее хозяином. Но как?
Согласно У. Шекспиру, Ф. М. Достоевскому, Льву Шестову и многим другим – через страдание. Удары судьбы не только творят личность Гамлета, Лира. Они открывают неслучайность случая. Изначальность вины и ответственности – всегда есть за что! Страдания открывают эту простую и глубокую истину. Поняв, что всегда «есть за что» – выстроив причинную связь и увидев, таким образом, причину в себе самом, человек получает в руки ключи и нити от своей собственной судьбы. Познание, разум – позволяют докопаться до причин, снять тягостный произвол случая.
Традиционный рационализм восходит к античной идее «техне» – искусного искусственного, а значит и насильного преобразования действительности. Эта традиция много дала человечеству. Она является определяющей для становления деизма, развития науки, просвещения, научно-технического прогресса, деловой активности и менеджмента… Абсолютизация именно этой традиции «технической» или «технологической» рациональности и ведет к рассмотренным крайностям абстрактного рационализма, чреватого самозванством, самодурством разума и насилием. Эта же традиция отказывается как от иррационального – от совести, греха, покаяния, стыда, в конечном счете – от ответственности и вменяемости. Этот вид рациональности ведет к самодостаточности отдельных сфер применения разума: в науке – к крайностям сайентизма, в искусстве – к формалистической эстетике, в технике – к абсурдности самоцельного техницизма, в политике – к проявлениям маккиавеллизма. Кризис распадающегося на само-цельные, не стыкующиеся друг с другом сферы бытия, мира – во многом следствие безудержной экспансии «технической» рациональности.
Однако рациональное и иррациональное – не абсолютные, а относительные характеристики стилей мышления и поведения. Иррациональное в одном – в высшей степени рационально в другом.
Возможен и иной тип рациональности, не получивший развития в европейской традиции, восходящей к античной идее «космоса» – естественной гармонической целостности мира. Восточным аналогом этого типа рациональности является идея «дао»: дао-истины как дао-пути – единственного и неповторимого в гармонической целостности мира. Этот тип рациональности связан с ныне почти забытыми категориями гармонии и меры. Понимание человеческого бытия в этой традиции – реализация не абстрактного общего, а части конкретного единства, что позволяет вполне рационально ставить вопрос о природе изначальной ответственности и не-алиби-в-бытии. Это ответственность не перед высшей инстанцией в любом ее обличье, не перед общей идеей и ее носителями, а, как минимум, – ответственность за изначальную гармонию целого, частью (не элементом!) которого является индивидуально неповторимая личность, за свой – именно свой, – а не воспроизводящий другие – путь и «тему» в этой гармонии мира.
Недостаток знаний, «техническая» непонятность и «иррациональность» не освобождают от ответственности «космической». «Техническая» ответственность не отбрасывается, а рассматривается как инструмент, действительно техническое средство познания своего места и пути в «космосе». Причем сама ответственность приобретает изначально рациональный характер. Она иррациональна или «более чем рациональна» в традиционно-техническом плане. В плане же космическом она рациональна просто. Она только «инорациональна». Вопрос о природе этой инорациональности – вопрос иного уровня и новых горизонтов философского осмысления поведения и нравственности. Он будет рассмотрен в последнем разделе книги.
Необходим радикальный переход к новому пониманию человека. Или он – самозванец, стремящийся к экспансии, агрессии, насилию и убийству как крайней форме самоутверждения. В этом случае он может сдерживаться только встречным насилием себе подобных, объединяющихся для защиты – внешней и внутренней – от самозванцев. Насилие порождает новый виток насилия, зло порождает зло тем более активное, чем активнее встречные импульсы. Такое самозванство возникает на почве бессодержательного «мыслю», растворяющего в себе не только других людей, но и мир вообще. Основа мира, его онтологическим допущением становится акт мысли. Инаковость других становится допускающими ее проявлениями самоволия и самодурства себя разума. Другие – лишь проекции моего Я. Существование выводится из собственно мысли – вот что такое рационалистическое самозванство.
Или же я связан с другими и миром? И потому мыслю, что един с ними, а не потому един, что мыслю? Сущность человека с этой точки зрения не «технична», а «космична» – в его единстве и сопричастности целостной гармонии мира, в его зависимости от других в собственном самоутверждении, в невозможности самоутверждения без других, но не за счет других, а в силу других, в их необходимости и неизбежности. На передний план выходят не элементарные отношения типа «субъект-объект», «причина-следствие», «элемент-множество», «цель-средство», а системная взаимность – собор со всеми в человеческой душе.
Не человек – раб идей, а идеи – одна из форм его бытия в мире. Разум, знания, логика – универсальны и бесчеловечны. Новизна состоит в том, что этот факт до конца открылся только в нашем столетии, к концу которого не только бытийно установилась их бесчеловечность, но они и человечески обесценились – были выведены за пределы человека в компьютерные информационные системы, стали общедоступным достоянием, техническим средством, перешли из плана культуры в план цивилизации, «техне» – без и вне человека. Теперь это уже окончательно стало ясно. Современный человек, если он еще желает быть таковым, а не техническим средством цивилизации, должен осознать себя «космически» – не суммой знаний и умений. Также и современная культура не есть набор технологий, их знаков, программ деятельности и групповых интересов. Современная культура, если она хочет быть, возможна как путь возвышения человека, как культура духовного опыта, освобождающего от самозванства. Не нормативно-ценностное содержание опыта и мышления, не их предметность, а культура самого мышления и чувствования.
Это и есть выход к новому пониманию человеческого. Бог умер, но умер и сверхчеловек. Нет никого, кто каждому бы указал истиный путь добродетели. Этот путь, путь к другим начинается в сердце каждого и пройти его, осознав свою ответственность и единство – дело работы души каждого и самого.
– Амбициозная самодостаточность рационалистического coqito оборачивается фундаментальным метафизическим самозванством: как в методологии, так и в нравственности, точнее – без- и вненравственности.
– Рационалистическое мировоззрение апеллирует к категории общего, коллективизму, теоретическому нормированию. Будучи по своей природе описанием и объяснением, будучи примененным на практике, оно имеет неизбежным следствием долженствование внешнего «надо», насилие (в пределе – убийство: других или себя), порождая симбиоз этики палачей и жертв, безответственность, ми-зологию и иррациональность мыслей и действий – то есть невменяемое самозванство.