Французская революция, последовавший бонапартизм вызвали в России повышенный интерес. На фоне этого идейного интереса произошло событие, которое, на мой взгляд, радикально определило дальнейшее развитие российского духовного опыта. Речь идет о 14 декабря 1825 года.
Декабризм – утраченный, нереализованный шанс перевести развитие империи в конструктивное русло. Трагедия была не в несвоевременности восстания или плохой его подготовке. Момент междуцарствия 1825 год был исключительно благоприятный, выявивший всю несостоятельность российского царизма, превратившего политическую судьбу страны в семейную драму – свидетельство разложения патриархальных корней российского самодержавия. И подготовка была достаточной. Шансы на победу, на реализацию плана Трубецкого были велики. Общественное мнение, позиция генералитета фактически были на стороне дворянского авангарда. Шансы на победу Николая были малы, и он это прекрасно понимал – свидетельства этого сейчас достаточно известны. Трагедия заключалась в том, что эта, выражаясь модным сейчас синергетическим языком, точка бифуркации российской истории, в силу ряда случайностей, была пройдена с помощью убийств, картечи, антигуманного следствия, казней, сибирской каторги и тотального контроля за инакомыслием.
Тема декабризма – вечная тема российского самосознания и самоопределения. Кто такие декабристы? Молодые европейски образованные офицеры – один из наиболее ярких российских плодов европейского Просвещения. И не просто блестящие офицеры, а победители – среди них были участники Великой Отечественной войны 1812 года, в которой Россия перемолола армию не просто наполеоновскую, а фактически всей континентальной Европы, объединенной волей Бонапарта. Эти офицеры прошли всю Европу, поили своих коней из вод Сены. Они участвовали в победе России не просто над врагом, а над Францией, пережившей недавнюю революцию (к идеям и ходу которой в России испытывался обостренный интерес), воцарение Бонапарта и победоносное шествие по европейским столицам.
Какое искушение установления разумного общественного устройства с помощью просвещенной властной воли?! Дело за малым – надо только взять власть. Традиционная российская постановка проблемы и ее решения. Но декабризм не только поэтому – плоть от плоти и кровь от крови российского исторического опыта. Перед глазами декабристов был не только пример Робеспьера и Бонапарта. В родном отечестве за предшествующее столетие был накоплен богатый опыт целой серии «серальных» (по выражению А. И. Герцена) дворцовых переворотов и цареубийств, а также «бессмысленных и беспощадных» крестьянских бунтов. Это двуединое самозванство властной и народной стихий стало едва ли не единственным политическим опытом России XVIII века. Поэтому идея узурпации власти – естественна для российских офицеров первой четверти XIX века. Бонапартизм придал ей лишь дополнительный романтический вид.
Самозванство – сквозная тема декабризма. Известно, что многие декабристы подозревали друг друга в бонапартизме: Рылеев – Трубецкого, Якубович – их обоих, все вместе – Пестеля. Батеньков готовил себя к роли Бирона при Иоанне Антоновиче, Булотов – к роли верховного спасителя России. Вершинным выражением этого самозванства стала фигура Якубовича, оказавшегося способным не просто на ложь и отказ от данного слова и порученной ключевой роли (что и привело к провалу исходного плана), но и на роль «над-конфликтную», на попытку манипулирования не только восставшими, но и императором, и генералитетом. Своеобразным зеркальным отражением декабристского самозванства были планы, амбиции и действия либеральных реформаторов Сперанского и Мордвинова, строивших накануне восстания свои планы, военных Милорадовича и Бистрома, не только сочувствующих заговорщикам, но и также имевших свои виды на положительный исход восстания; самого Николая. Это лишь говорит о предельной насыщенности политической атмосферы накануне восстания самозванством.
Декабризм интересен и важен еще и тем, что в нем заложены практически все линии и направления общественной мысли, связанные с поиском обновления и перестройки общества. Вот пункты программы «Союза благоденствия», предшествовавшего Северному и Южному обществам: «1-е. Поддержание всех тех мер правительства, от которых можно ожидать хороших для государства последствий; 2-е. Осуждение всех тех, которые не соответствуют этой цели; 3-е. Преследование всех чиновников, от самых высших до самых низших, за злоупотребление должности и за несправедливости; 4-е. Исправление по силе своей и возможности всех несправедливостей, оказываемых лицам, и защита их; 5-е. Разглашение всех благородных и полезных действий людей должностных и граждан; 6-е. Распространение убеждений в необходимости освобождения крестьян; 7-е. Приобретение и распространение политических сведений по части государственного устройства, законодательства, судопроизводства и прочих; 8-е. Распространение чувства любви к Отечеству и ненависти к несправедливости и угнетению». Эти восемь пунктов – своеобразный «восьмеричный путь» российской демократизации, концептуальное ядро любой программы.
Я. А. Гординым, А. А. Лебедевым, другими авторами убедительно показана широта спектра представленности в декабризме «порождающих моделей» российского демократизма. От радикального (как пестелевского – выдержанного в духе якобинства, так и романтически тираноборческого, выраженного Каховским) до реформистского, выраженного как в программах и действиях братьев Бестужевых, так и в либеральном утопизме и шатаниях Батенькова, также разрушительно сказавшихся на реализации плана восстания. Даже «азефоский» сюжет нашел свое выражение – в упомянутых действиях того же Якубовича.
Особенно показательна в плане развития темы данной работы позиция Пестеля. Вот большая цитата из его «Русской правды»: «… Разделяются члены Общества на повелевающих и повинующихся. Сие разделение неизбежно потому, что происходит от природы человеческой, а следовательно, везде существует и существовать должно. На естественном сем разделении основано различие в обязанностях и правах всех других… Всякие частные общества, с постоянной целью учреждаемые, должны быть совершенно запрещены, как открытые, так и тайные, потому что первые бесполезны, а вторые вредны. Первые потому бесполезны, что они только таких предметов касаться могут, которые входят в круг действия правительства и для которых правительство уже учреждено со всеми отраслями, частями и подразделениями, особенно при существовании волостных обществ. Вторые же потому вредны, что они таких только касаться могут предметов, которые не могут быть иначе признаны, как зловредными, ибо государственный порядок… не только ничего доброго и полезного не принуждает скрывать, но даже, напротив того, все средства дает на их введение и обнародование законным порядком и к объявлению таких предметов и статей дружески и благосклонно всех и каждого приглашает. Следовательно, скрывать нечего добро… Увлечения и забавы дозволяются всякого рода, как частные, так и общественные, лишь бы они не были противны чистейшей нравственности и не заключали бы в себе разврата и соблазна. За сим обязано правительство бдительный и строгий иметь надзор. Весьма полезно заводить народные празднества для усиления народного духа и укрепления гражданской, дружеской связи. Сия статья представляется мудрому обдуманию Верховного правления». Несколько раз проверял: слушатель или читатель этой программы воспринимает ее как цитату то ли из шигалевского трактата в «Бесах», то ли из платоновского «Чевенгура».
П. Г. Каховский, «человек действия», с детства воспламененный героями древности – своеобразный символ бескорыстного насилия. На следствии он показывал: «Личного намерения я не имел, все желания мои относились к отечеству моему… Одно спасение полагал я в составлении законов и принятии оных непоколебимым вождем…». Все здесь: и личное бескорыстие, и самопожертвование, и самоотдача идее справедливости, и тяга к «непоколебимому вождю». Именно Каховскому было поручено убийство императора. Именно он оказался наиболее активной фигурой утром 14 декабря, пламенным агитатором, не остановившимся перед прямой ложью в призывах перед полками не присягать новому царю. И именно он был активен в проявлении личного насилия – не в «составлении законов». Надо было кого-то убить – и он стрелял в Милорадовича.
Декабристы разбудили не только Герцена. После 14 декабря 1825 года, иезуитского следствия и ошарашившей общество расправы, Россия была обречена на подавление всяких проявлений гражданской инициативы. Всякие процессы обновления стали возможными только как «революции сверху». В этих условиях неизбежны исключительная роль верховного правителя – с одной стороны, тупики либерального демократизма и «бесовщина» демократизма радикального – с другой. Дороги власти и авторитета разошлись надолго. Поляризация и разложение «высокой духовности» с ее анти-номичностью усилились и приняли необратимый характер. На передний план все более явно стала выходить тема самозванства – как в руководстве империей, так и в борьбе с ним. В 1917 году Ленин записал, что «бонапартизм в России не случайность, а естественный продукт развития классовой борьбы» и «при определенном взаимоотношении классов и их борьбы» следует даже признать неизбежность бонапартизма. Более чем глубокое наблюдение автора знаменитой реплики на риторический вопрос, заданный с трибуны I съезда Советов – какая мол партия в нынешней обстановке готова взять на себя в одиночку ответственность за судьбу России.
На историческую арену активно вышли самозваные «бармалеи» под кличками.
Страшную опасность этого процесса хорошо видел Ф. М. Достоевский, ясно прописавший в «Бесах» истоки, содержание и возможные следствия этой самозванной нетерпимости. Можно сказать, что им, фактически, в общих чертах и даже деталях был осмыслен сталинизм. Угаданы были не только идеи, но даже их социальное происхождение – недоучившийся школяр-семинарист, претендующий на абсолютную истинность своих поверхностных рационализаций. В 1876 году Достоевский писал: «Но может ли семи