сторическим расколом между народом и культурным слоем интеллигенции, недоверием к ней. (Но, разгромив интеллигенцию, впитал в себя ее сектантство). Отсутствием представлений о праве и собственности. Коллективизмом, но и крушением патриархального быта. Разложением традиционной веры и традицией насаждения новой цивилизации. Политическим моментом: бессилием либерально-демократической власти, ее неспособностью сплотить взбунтовавшийся народ, невозможностью и нежеланием вести войну. Установками народной души на целостную универсальную веру в сочетании с недоверием к скептическому либерализму. Большевизм провозгласил обязательность целостного, научного и тоталитарного одновременно мировоззрения. Укрепил склонность к прожектерству и фантазерству – все стало возможным.
Не случайно А. Богданов – автор «Красной звезды» видел в марксизме философию насилия над вялой и косной историей, подхлестывания истории, волевого преодоления ее медлительности. Не случайно и А. В. Луначарский сочувственно цитировал «Антихриста» Ф. Ницше: «слабые и неудавшиеся должны погибнуть, первое положение нашего человеколюбия. И надо еще помочь им в этом». Речь, таким образом, идет не просто о нравственном максимализме, а о нравственном самозванстве, заряженном на активное делание других счастливыми, вплоть до насилия над противниками, слабыми и самими осчастливливаемыми, в борьбе с которыми допустимы все средства и методы. Говоря о философии выпоротого и ищущего, кого бы еще выпороть, Розанов замечал, что вся русская философия – философия выпоротых и, несмотря на благосклонное чтение Ницше, если кто-то из своих заговорит о необходимости пороть, его сочтут безнравственным. Розанов оказался не прав. Нашлись люди, посчитавшие такое желание идеологически и нравственно оправданным, более того – сплотившиеся на основе этого желания.
Трагикомизм подпольных Данко и всех, попадавшихся на удочку «Краткого курса истории ВКП(б)», кинофильмов и книжек, согласно которым большевики, упорно работая в подполье, совершили революцию, людей, понимающих именно так путь политической борьбы, высмеял В. Буковский. «Мы забываем, что большевики работали в условиях свободы для создания тирании, а не наоборот; что существовала значительная свобода печати и свободная эмиграция, а все руководство сидело в Цюрихе или в Баден-Бадене. Мы забываем, что была их горстка профессиональных революционеров, хорошо снабжавшихся деньгами[221]; что вся тайная полиция того времени умещалась в двухэтажном домике, в котором сейчас и районному отделению милиции не поместиться; что даже несмотря на это – ловили большевиков чуть не каждый день. И никто не давал им за пропаганду десять лет тюрьмы, а ссылали в ссылку, откуда только ленивый не бежал. Основные их пропагандистские книги – “Капитал и прочая классика” – свободно и легально печатались в России, даже в тюремных библиотеках выдавались. Газетки же их печатались за границей и, благо было свободно, ввозились через практически неохраняемую границу в Россию. Да и тиражи-то у них не превышали двух-трех тысяч. Уже в который раз покупаемся мы на коммунистическую пропаганду и забываем, что никакой революции большевики не сделали, а развили свою деятельность только после февральской революции – в условиях полной свободы, да еще на немецкие деньги. Тайной же полиции у Временного правительства не было вообще. Как могут взрослые люди всерьез верить, что революции происходят в результате работы какой-нибудь подпольной организации? В стране, где легально существовали оппозиционные партии, процветало частное предпринимательство и не было паспортной системы, – экая трудность быть в подполье? Особенно если за это на каторгу не шлют. Разве трудно во Франции или в Англии создать подпольную партию? Только вот зачем, когда можно легально?»[222]
Но это взгляд извне на партию «нового типа». Не менее показательны, однако, и внутренние оценки политики и мировоззрения большевиков, а заодно и личности Ленина, например, данные одним из «рубашовых», о котором Ленин упоминает в своем политическом завещании, – Г. Л. Пятаковым. «Иногда можно услышать наименование Октябрьской революции “чудом”. Это верно, в ней много чуда и чудо сделано Лениным, потому что он не пожелал считаться с так называемыми “объективными препятствиями” и “отсутствием объективных” предпосылок. Чудо есть результат проявленной воли»[223]. Пятаков, опираясь не только на свое мнение но и «многих других, в том числе и членов Политбюро», полностью отрицает идею двух Лениных – один до НЭПа и другой – с введением его. Он приводит в пример написанную в период ввода НЭПа «замечательную ленинскую статью “О нашей революции”», направленную против Каутского и II Интернационала с их оглядкой на объективные предпосылки социалистической революции. «Вот в этом растаптывании так называемых «объективных предпосылок», в смелости не считаться с ними, в этом призыве к творящей воле, решающему и все определяющему фактору – весь Ленин. Никакого другого нет»[224].
Ленин давал повод для таких оценок. Хотя бы такими словами: «диктатура пролетариата есть власть, осуществляющаяся партией, опирающейся на насилие и не связанной никакими законами». Неспроста, апеллируя к этой ленинской фразе, Пятаков делает главное ударение на последних словах. «Когда мысль держится за насилие, принципиально и психологически свободное, не связанное никакими законами, ограничениями, препонами – тогда область возможного действия расширяется до гигантских размеров, а область невозможного сжимается до крайних пределов, падает до нуля. Беспредельным расширением возможного, превращением того, что считается невозможным, в возможное, этим и характеризуется большевистская партия. В этом есть настоящий дух большевизма. Это есть черта, глубочайше отличающая нашу партию от всех прочих, делающая ее партией «чудес»[225].
«Партия нового типа», апеллирующая к «беспределу» (словечко, закрепившееся в лагерной лексике с 30-х годов), действительно, оказывается «партией чудес». Одно из них продемонстрировал сам Пятаков, с санкции которого сначала была гарантирована жизнь всем белогвардейцам, оставшимся в Крыму, при условии их добровольной сдачи и регистрации. А после регистрации последовала резня по спискам.
Пятаков вполне серьезно склонен и саму партию рассматривать как «чудо», как фактор, не имеющий никаких исторических прецедентов, ни на какие другие партии не похожую ни организационно, ни по духу, ни по силе своего действия. «Наша партия – партия чудес – нашла чудесное средство заставить советскую страну шагать вперед недоступными для других стран семимильными шагами. Это средство называется пятилетними планами. Пока над их разработкой сидели беспартийные экономисты, техники, статистики – на планах лежала печать трусости, сомнений отсутствия размаха, связанность всякими опасениями и всякими «законами». Но партия берет теперь это дело в свои руки. Оно уже явно улучшается и изменяется… Для меня это неоспоримая истина. А каждый год нашего существования, нашего укрепления и мощи, нашего влияния на мир – сокращает на 5–10 лет самое существование капитализма. Мы идем вверх, капитализм вниз. Я убежден, что через 15–20 лет капиталистический строй будет представлять собой развалины, охватываться революциями». Жестока все-таки история, сметающая в начале 1990-х последние «чудесные» режимы «чудодеев». Вся тирада Пятакова – блестящий пример проговаривающегося менталитета «рубашовых», носителей неоспоримой истины, когда сама истина приносится в жертву ее «неоспоримости», когда эта неоспоримость становится наркотиком власти для людей, алчущих «беспредельной» свободы воли (своей) как воли к неволе – других, оправданием любого самозванчества. Это менталитет людей, само-называющих себя кличками, уходящих от ответственности даже в акте самоидентификации, от своего имени. И в этой невменяемости «чудодействующих».
«Большевизм есть партия, несущая идею претворения в жизнь того, что считается невозможным, неосуществимым и недопустимым… Вы с удивлением и упреком говорите, что я, исключенный из партии, чтобы снова в ней находится, иду на все, готов пожертвовать своей гордостью, самолюбием, своим достоинством. Это свидетельствует, что вам совершенно чуждо понимание величия этой партии. Ради чести и счастья быть в ее рядах мы должны действительно пожертвовать и гордостью и самолюбием и всем прочим. Возвращаясь в партию, мы выбрасываем из головы все ею осужденные убеждения, хоть бы мы их защищали, когда находились в оппозиции». Пятаков отводит возможные упреки в лживости, неискренности, желании вернуть утраченные блага. «Я согласен, что небольшевики и вообще категория обыкновенных людей не могут сделать мгновенно изменения, переворота, ампутации своих убеждений. Но настоящие большевики-коммунисты – люди особого закала, особой породы, не имеющей себе исторических подобий. Мы ни на кого не похожи. Мы партия, состоящая из людей, делающих невозможные возможным: проникаясь мыслью о насилии, мы направляем его на самих себя, и, если партия того требует, если для нее это нужно или важно, актом воли сумеем в 24 часа выкинуть из мозга идеи, с которыми носились годами». Личность настоящего большевика не замыкается пределами «Я», а расплывается в коллективе, именуемом партией. Согласие с ней – не просто во внешних проявлениях, а в полном слиянии «всем мозгом», всем существом с решениями и постановлениями партии. Партийный man полностью ничтожит личность. Человеческий ум уже даже не «влияет», самооправдываясь. Его просто нет. Партия – ум…
«Часто говорят, лучше отказаться от жизни, чем от той или другой усвоенной человеком дорогой идеи. Отказ от жизни, выстрел в лоб из револьвера – сущие пустяки перед проявлением воли, о котором я говорю. Такое насилие над самим собой ощущается остро, болезненно, но в прибегании к этому насилию, с целью сломать себя и быть в полном согласии с партией и сказывается суть настоящего идейного большевика-коммуниста… Совсем недавно от одного большого пошляка я слышал следующего рода рассуждения: коммунистическая партия, несмотря на все ее самомнение, не есть непогрешимая, неошибающаяся организация. Она может жестоко ошибаться, например, считать черным то, что в действительности явно и бесспорно бело. Неужели и в этом случае – с усмешечкой спрашивает он меня – вы тоже, чтобы быть в согласии с партией, с ее высшими органами, будете считать белое черным? Пошляк хотел уловить меня в противоречии… Ему и всем, кто подсовывает мне этот пример, я скажу: да, я буду считать черным то, что считал и что могло казаться белым, так как для меня нет жизни вне партии, вне согласия с нею… И еще раз скажу, если партия для побед, для осуществления ее целей – потребует белое считать черным – я это приму и сделаю это моим убеждением». Самому Пятакову и другим «рубашовым» были предоставлены все возможности продемонстрировать свои «способности» перед сталинскими палачами. Готовность к насилию над собой была реализована «чудо-партией» сполна. От себя добавлю к словам «большого пошляка» – человека, очевидно, умного и дальновидного, что вся история «рубашовых» и их власти с конца 1920-х ес