Но тут еще в советских паспортах этничность обозначалась как национальность. Да и в конституции записано, что наша страна является многонациональным государством с правом наций на самоопределение. И отмена руководящей роли КПСС, территориально-производственного принципа ее организации и деятельности, – фактически выдернули гвоздь, на котором держался СССР. Этно-федералистский дизайн, который никто всерьез не воспринимал, национальная политика, понимавшаяся как формирование культуры – национальной по форме, но социалистической по содержанию – новой исторической единой общности – советского народа, неожиданно наполнились реальным содержанием.
Драматизм ситуации усугубляется двусмысленным положением русского народа как наиболее денационализированного. Его «исход» на окраины и за пределы страны привел к еще большему перемешиванию этносов, произошло серьезное отклонение фактического расселения от границ союзных республик. СССР – был этнически больным обществом. Рано или поздно эта болезнь перешла бы в открытую и острую форму.
Трагедия демонтажа последней империи в том, что этот распад пошел по пути создания национальных государств. Экономические проблемы, низкий жизненный уровень, несостоятельное руководство не только усилили изначальное противоречие, но и разжали пружину, спустили курки. Национальное взаимоунижение, тотальная культурно-этническая маргинальность являются нравственной и психологической основой агрессивного популизма, определяющего лицо массового политического сознания. Униженный человек начинает гордиться своей паспортной принадлежностью. Возникает «война всех против всех», национальные распри и взаимошельмование. Никогда не исчезавший антисемитизм, армяне проклинают азербайджанцев, грузины – и тех и других, а все вместе – русских. Люди спасаются в одиночку и семьями (эмиграция), целыми республиками. Но сколько ни уезжает евреев и других эмигрантов, остающимся лучше от этого не становится. Сколько не пеняй на соседа, все равно придется искать союза и сотрудничества.
Демонтаж империи – очевидная объективная необходимость и дело времени. Проблема – в пути и методах. Кровавая бойня или достойный путь к достойной жизни? Творчество и жизнь или аннигиляция в черной дыре? Культуры не конфликтуют. Конфликтуют национально-политические амбиции и самозванство. Культура может быть хворостом в костре национальной розни, но может быть и средством осознания достоинства и свободной жизни среди других свободных людей, народов и культур.
Но проблема проблем – что должно произойти с русским этносом, отождествившим свою судьбу с судьбой империи? Малейший намек на упрек российскому духовному опыту обостренно воспринимается как русофобия, надругательство над «Святой Русью». Еще В. Соловьев писал: «Когда же от нас требуют прежде всего, чтобы мы верили в свой народ, служили своему народу, то такое требование может иметь очень фальшивый смысл, совершенно противный истинному патриотизму. Для того, чтобы народ был достойным предметом веры и служения, он сам должен верить и служить чему-то высшему и безусловному: иначе, верить в народ, служить народу, значило бы верить в толпу людей, служить толпе людей, а это противно не только религии, но и простому чувству человеческого достоинства»[232]. Чему же служит идея России сейчас? За неимением позитива в государственных и гражданских формах допетровской Руси, славянофилам не оставалось ничего иного, как схватиться за чисто внешние формы быта: бороды, одежду… В этом плане нынешние русофилы ничем не отличаются от них. Надо помнить только, что их попытка рефлексии национального самосознания окончилась практически ничем. Поддевка, смазные сапоги, сарафан, квас – что и сталинские «принципы» – пустые формы без духовного содержания. Реальное содержание – православие и империя, «Святая Русь» – собирательница земель и народов.
Данилевский, задаваясь в «России и Европе» вопросом: почему Европа так не любит Россию, видит ответ в том, что Европа боится нового и высшего культурно-исторического типа, призванного сменить дряхлеющий мир романо-германской цивилизации. Это мнение оспаривалось тем же В. Соловьевым: «Европа с враждою и опасением смотрит на нас потому, что при темной и загадочной стихийной мощи русского народа, при скудости и несостоятельности наших духовных и культурных сил, притязания наши и явны, и определенны, и велики. В Европе громче всего раздаются крики нашего “национализма”, который хочет разрушить Турцию, разрушить Австрию, разгромить Германию, забрать Царь-град, при случае, пожалуй, и Индию. А когда спрашивают нас, чем же мы – взамен забранного и разрушенного – одарим человечество, какие духовные и культурные начала внесем во всемирную историю, – то приходится или молчать, или говорить бессмысленные фразы. Но если справедливо горькое признание Данилевского, что Россия “начинает оказываться больным, расслабленным колоссом”, то вместо вопроса: почему Европа нас не любит – следовало бы заняться другим, более близким и важным вопросом: чем и почему мы больны? Физически Россия еще довольно крепка, как это обнаружилось в ту же последнюю Восточную войну. Значит, недуг наш нравственный: над ним тяготеют по выражению одного старого писателя (Юрия Крижанича. – Г. Т.), “грехи народные и неосознанные”. Вот что прежде всего требуется привести в ясное сознание. Пока мы нравственно связаны и парализованы, всякие наши собственные стихийные силы могут быть нам только во вред. Самый существенный, даже единственно существенный вопрос для истинного, зрячего патриотизма есть вопрос не о силе и призвании, а о “грехах России”»[233].
Этот раздел книги и написан об этих грехах и о главном среди них – грехе самозванства.
Глубокий распад мифократии можно было бы расценивать как безоговорочно положительный процесс, как основу и источник рационального осмысления, социального диалога, терпимости, утверждения человеческого достоинства. Перестройка и реформы могли бы стать духовным обновлением, несущим ценности свободы, личностной ответственности и творческой инициативы. Однако приходится употреблять сослагательное наклонение.
Язык продолжает заклинать его, вызывая тени и призраки. «Октябрьская революция – плод жидо-массонского заговора, но мы не можем поступиться ее идеалами» – сущность позиции отечественных национал-коммунистов, позиции истерико-невротической, утратившей ориентации в реальности и потому проклинающей и заклинающей эту реальность вязью бессмысленных словосочетаний. «Прогностическая педагогическая модель организационно-воспитательного воздействия культурно-просветительного учреждения на неинституционализированные молодежные объединения», «когнитивная модель парадигматической структуры рекреативной бифуркации микрокосма личности» – это уже из камлания деморализованных профессионалов от теории и практики культпросветработы. Разница только в том, что красно-черные национал-патриоты пользуются привычной оценочной лексикой, а «специалисты» привычно вяжут паутину из красивых заграничных терминов. Ни то, ни другое к реальному существу дела отношения не имеет. Меланома понимания.
Главная опасность – не просто в экономическом и техническом отставании. На протяжении разложения общества произошел скачок в сфере потребностей и их осознания. Рост образования, квалификации, урбанизация, ослабление страха, рост открытости общества, знакомство с жизнью за рубежом – все это создало почву для стремительного роста уровня притязаний. На этот процесс работала и галопирующая инфляция и атмосфера нравственной вседозволенности. Речь идет о разрыве между реальными условиями жизни и жизненным стандартом – тем уровнем, который большинством населения понимался как нормальный. Поэтому, хотя фактическое потребление и возросло, степень удовлетворенности потребностей – снизилась. Субъективно это воспринимается как простое ухудшение жизни. Новые поколения не удовлетворялись тем, что было нормой для их отцов и матерей в питании, одежде, жилье, досуге, общении. Отсюда рост недовольства, социального напряжения, преступности.
Вместе с тем дальнейший прогресс предполагает уже не только замену административно-командного механизма рыночной экономикой, многоукладностью и т. д. Надо еще пресечь систему злоупотреблений аппаратного рэкета, рвущегося на рынок, который от этого становится «большой дорогой». В социальной сфере мало преодолеть остаточный подход и привести в соответствие потребности и реальное благосостояние. Необходимо преодолеть коррупцию и казнокрадство, уравниловку и выводиловку. В политической жизни недостаточны демократизация, переход к управлению на основе законности, формирование основ правового государства. Надо устранить самовластье местной и ведомственной бюрократии, распространение клановых связей, организованной преступности, остатков не только сталинской тирании, но и застойной олигархии и перестроечной охлократии. Печально то, что сталинский геноцид сделал свое дело. Подавляющее большинство политических, идеологических, экономических, военных кадров составляют люди просто не знающие, что такое демократия, современное (в условиях второй половины XX века) управление, что такое хозрасчет и экономический механизм вообще. В этом смысле наше общество не может сравниваться даже с китайским, венгерским или даже с бывшей советской Прибалтикой – в них сохранились поколения людей, знающих, что такое ответственный труд и политическая культура. Полная несостоятельность руководства. Остервенелый обыватель-потребитель. Интеллигенция, способная только подзуживать и подначивать.
Поводов для надежд мало. Дело обстоит намного трагичнее, чем кажется на первый взгляд. Либо сталинизм будет изжит полностью и до конца, и общество вступит на путь цивилизации, либо оно скатится в историческую помойку – независимо от того, какими иллюзиями будет устлан путь туда. Главная беда в том, от чего не откажешься в одночасье и не перестроишь по директиве – в нашем сознании. Избавление от сталинизма в восточной Европе произошло относительно легко и быстро потому, что он там насаждался искусственно, не имел духовной почвы и легитимности. В нашем же обществе, в результате многолетнего, если не многовекового очищения идеи тождества желаемого и действительного, торжества самозванческой «жизни в идее», преобладают искаженные и очень далекие от реальности представления о собственной жизни, о жизни другого мира.