[273] И если в названиях комедий – сплошь и рядом – имена нарицательные, «общие типы» (скупой, лжец, мизантроп, лицемер и т. п.), то в названиях трагедий зачастую фигурируют имена собственные. Героями античной трагедии были боги и властители. Чуть расширен этот круг в классицист-кой формуле, согласно которой в него были включены аристократы, рыцари. Только в XIX столетии была открыта трагичность «маленького человека». В новейшее можно говорить о тотальной трагичности существования не только каждой личности, но и всего человечества. Можно сказать, что нарастание и расширение трагичности шло параллельно с нарастанием и расширением самозванства. И то, и другое – суть проявления нарастания роли и значения персонологичности в культуре. И еще одна аналогия – с таинством получения крестного имени в христианстве. В ортодоксальной церкви крещение совершается вскоре после рождения. Это решение родственников и близких, ответственных за формирование будущей личности. В протестанстве, нравственный импульс которого определил рывок современной цивилизации, окончательным признается крещение по достижению совершеннолетия, т. е. сознательный нравственный и духовный выбор личности, сознательное принятие на себя ответственности. Используя терминологию Д. А. Пригова можно говорить о нашем времени как времени «само-названства» и «само-идентификации».
Вопреки И. П. Смирнову, самозванство – универсалия современной культуры и персонологии, может быть, – ключевая для понимания динамики позиционирования личности. В любую эпоху оно было связано с крайними, наиболее резкими, «выпуклыми» формами выражения и фиксации особости, неповторимой уникальности личности, ее стремления занять особое место в социуме. Но если раньше это было свойственно единицам, то в наши дни самозванство становится уделом каждого, условием и технологией жизненной реализации, тестом на жизненную компетентность.
Во все времена самозванство связано с недовольством своим местом в мире. Традиционно оно было связано с узурпацией чужой позиции, ее маркировки именем с целью изменить к себе отношение окружающих. Сначала это было связано с изменением социального статуса, затем – роли. В наши дни самозванство предполагает изменение себя, своей собственной самоидентификации, построение себя-другого.
История самозванства – история прорастания личности от представительства социума, ее породившего – к позиционированию индивидуальной особости, неповторимости, и далее – к ответственной самореализации. Это путь от невменяемой безответственности das Man – через индивидуальную свободу воли к сознательному выстраиванию себя как точки сборки свободы и ответственности в бесконечном, но гармоничном мире.
VII. СамоопределениеСвободный путь свободы
Ткань современного философствования всюду порвана. На глазах одного-двух поколений – расползлась целостная осмысленность внешнего мира. Рухнули строительные леса рационалистического утопизма, а они ведь даже претендовали на роль несущего каркаса бытия. Но эти претензии принесли только свободу воли как волю к неволе, безответственность, самозванство и в конечном счете насилие человека над природой и другими людьми, насилие мысли над мыслью. Открылись бездны иррациональности рационализма и мизологии разума.
Таким прочным казался рационалистический дом души, отделанный мифологемами и идеологемами, согретый религиозным уютом – сколь часто благодать оборачивалась радостью избавления от не-алиби-в-бытии. Но самозванные благодетели – прорабы светлого будущего – оказались надсмотрщиками и палачами. Бог, обидевшись на человека, ушел в мир иной. То, что казалось то ли мощным каркасом, то ли строительными лесами, оказалось то ли веточками, то ли травинками. То, что казалось крепким домом души, взвихрилось и улетело, оставив человека беззащитным от пронизывающего не-алиби-в-бытии.
Пусть на жизненном пути человек и не предоставлен самому себе, но, появляясь во всюду плотном без него мире и отпадая от мира, длящегося уже без него, человек одинок. Один в начале и в конце. Поэтому философствование по нынешним временам может и должно начинаться и кончаться этой индивидуальной банальностью, всеобщей уникальностью, универсальной единственностью. Человек один на один с жизнью. Каждый. В отдельности и любой. Бытие растет в сердце души и утверждается работой души.
7.1. Счастье, свобода и воля
Общность интересов важнее разговоров о дружбе.
Счастье, самозванство и обстоятельства образа действия. Ситуация свободы и ситуация воли; Свобода, судьба и воздаяние; Диалогичность, рынок и демократия; Лента Мебиуса бытия.
Для чего живет человек? Почему – более или менее понятно. Где, когда, каким образом и другие обстоятельства – тоже более или менее понятны. А вот зачем? С какой целью?
Не собираюсь лезть в вопрос о смысле жизни. Как известно, смысла жизни нет, но есть его проблема. Об этом сказано и писано многое, в том числе и мною. Единственно, хотелось бы уточнить, – а для чего знать – зачем? Ясно, что для осмысления и, тем самым, оправдания жизни. Тогда получается, что цель оправдывает средства. Да и смысл человек всегда придумает. «Ум – подлец, – писал Достоевский, – потому как виляет в готовности оправдать что угодно».
Человек ведь живет затылком вперед. Не дано ему знать, что впереди ждет. Задним числом осмысляется и осознается пройденный путь. Вопрос о смысле – именно об осмыслении задним числом пройденного пути, объяснения самому себе – как ты тут и такой оказался. Цель надстраивается над средствами и обстоятельствами и… оправдывает их. Человек ведь не может жить в бессмысленном мире.
Но есть цели и смыслы универсальные, когда ты, даже едучи затылком вперед, чувствуешь – туда надо, там тепло.
Вот так и счастье. «Человек создан для счастья, как птица для полета». Не больше и не меньше. Счастлив и оправдан. Не зря живет. И тогда главное – стремиться к счастью, преодолевая препятствия на пути к нему. Вот здесь-то и вопрос – что же мешает счастью?
Не было счастья, так несчастье помогло. Весь российский и советский духовный опыт, кашу которого мы расхлебываем до сих пор, заварен на этом вопросе. И на ответе, который пронизывает, объединяет сознание и искания интеллигенции, великую русскую литературу. Мешают обстоятельства. Мешает среда. Мешают условия, обстоятельства места, времени, образа действия и т. д.
Ведь что такое знаменитые «лишние люди» – Чацкий, Онегин, Печорин, Обломов и прочие «дяди Вани»? Таланты, прекрасные души, невостребованные плохой средой. «Лучи света в темном царстве». Неважно, что остается неясным – как это среди всего этого дерьма, среди всех этих мертвых душ берутся такие алмазы самородные. Среда, «не то» время, «не те» люди – не только их не понимают, но и губят.
Сама собой напрашивается и программа – убрать среду, отвергнуть, заменить условия и обстоятельства. И вот уже развертывается нравственная трясина нигилизма, бесовщины, революционаризма с их насилием и оправданием человекоубийства.
Человек вне обстоятельств – самозванец, сверхчеловек по ту сторону добра и зла. Это нигилизм, поскольку отрицается и отвергается реальный мир. Но нигилизм, возведенный в степень нравственного максимализма. Абсолютное отрицание существующего, разрушение его, уничтожение.
Это – утопизм – поскольку предполагается на месте разрушенного мира утвердить нечто идеальное, до сих пор нигде и никогда не существовавшее – у-топичное и а-хроничное.
Это не просто самозванство, а человекобожие – поскольку человек берется создать мир заново, сотворить его по своему разумению. Это полный правовой нигилизм и аморализм, нравственный беспредел, потому как, если человек создан для счастья, то оправдан любой путь к счастью, оправдано любое насилие над обстоятельствами, мешающими достижению счастья.
Более того, это путь полного и безоговорочного отрицания настоящего, то есть отрицание мира здесь и сейчас во имя мира иного. Формы этого отрицания могут быть различными: от простого эскапизма до глубоко религиозного эсхатологизма. Интеллигентский утопизм, например, доходящий до большевизма. Или народная вера в счастливую страну Беловодье, Китеж-град. Или даже не просто эсхатологизм как ожидание конца мира, ожидание пришествия и торжества Царствия Божия на земле, но и практические действия по его установлению своими силами. На деле такое «практическое человекобожие» оборачивается смертобожием – тотальным отрицанием ценности жизни конкретных людей и их конкретных обстоятельств.
Ведь нет, пожалуй, народа, столь пренебрежительного относящегося к собственной жизни, столь невзыскательного к «обстоятельствам» жизни, столь «бегучего» от них, как русский. Везде хорошо, где нас нет.
Российская свобода всегда – воля.
Жил в Англии сын российских эмигрантов. Будучи уже вполне зрелым человеком, он попал на концерт какого-то советского ансамбля песни и пляски. И после концерта отправился в советское посольство. Как его ни уговаривали родственники, он сменил гражданство и уехал в Советский Союз. Работал преподавателем. Но каждый год при первой же возможности выезжал в Англию. Говорю в прошедшем времени, так как он недавно умер. Незадолго до кончины его спрашивали, что его так тянет на Запад? «Свобода, – отвечал он, – здесь нет свободы, свободен я только там». Но тогда, спрашивали его, что же держит его здесь? «Воля! Волен я только здесь».
Действительно, есть ситуация свободы и ситуация воли. Свобода ведь совпадает с ответственностью. Там, где я свободен, я и только я отвечаю за свои свободные действия. Но и ответственен я только там и тогда, где и когда я свободен. В ситуации свободы я и к другим людям с необходимостью отношусь, как к свободным. Ведь как я могу стать свободнее? Только отнесясь к другим, как к таким же свободным людям, соотнеся свои интересы с их интересами, вступив с ними во взаимно свободные, то есть ответственные отношения. Сделать это я не могу помимо воли других, а только учтя их интересы, сочетая их со своими, переплетая их и сплетая тем самым ткань реальных отношений. Свободу мне приносит только обращенность