Много, многое и многими сказано о диалогичности осмысления и бытия. Однако идея диалогичности, как впрочем и сама диалогичность – коварна. По мере все большей специализации, по мере нарастающего разделения труда возрастает и монополизация, а значит – монологизация, когда осмысление и деятельность становятся уникально единственными «монополистами». Напомню хотя бы переход от театра к роману и нынешней исповедальности прозы, авторской песни, авторского кино. Или в живописи: от фрески – части органичного целого храма через станковую живопись к самодостаточности мазка. Процесс этот усугубляется однонаправленностью масс-медиа. Резко отчетливо это видно в молодежной музыкальной культуре – при всей ее толпень-массововсти – моно-логичной и в производстве и в потреблении.
Однако эта монологичность не означает утрату диалога в осмыслении. Он только уходит внутрь личности, которая, если она хочет понимать, должна рефлектировать, вступать в диалог с самой собою. Нынешняя действительность предполагает сложнорефлектирующую личность. Наверное, иначе и не могло быть во взорванно-эклектическом постмодернистском мире, если только человек хочет его понять. Если.
Монологичность культуры и развитая диалогичность личности. Монопольный монолог охватывает многие этносы, сплющивает их настоящее и прошлое в некую всеядную амбивалентность. Возникающий человек толпы, личность-всюду-маргинал, рефлектировать не хочет, он хочет простоты и ясности, однозначности. Поэтому-то популистская масса и рождает тягу к странному, пришельцам, НЛО, экстрасенсам и т. д. Человек стремится избавиться от работы души, от рефлексии, от ответственности за свои вопросы и свои же ответы, он стремится вынести диалог вовне, создать себе ответственного партнера, внешнего собеседника, позволяющего понять мир, себя самого, взглянуть со стороны. И как итог – безответственность, стремление переложить на этого другого, на таинственное и странное ответственность за происходящее, создание себе смыслового и нравственного алиби.
Поэтому как никогда сейчас необходимо одиночество. Одиночество как забытость, ненужность и бессмысленность существования. Когда человек остается один, он живет наиболее полноценно – видит, чувствует свою связь с миром, свое место в нем, свою неслучайность. Одиночество целительно. Дерево, выросшее в бору, в толпе других – хилое и хлипкое. Крепкое оно вырастает одно. Человеку тоже для крепости и силы нужны изрядная доза одиночества, осознание его изначальности, содержания и следствий. Из одиночества и сплетается прочная жизненная ткань. Дерево из бора, человек из толпы хороши для серийного производства взаимозаменимых поделок, требуют разделки и переделки. Одиночное самостояние коренит в жизни непосредственно. И в почве и в ландшафте бытия. Но нигде человек не одинок так, как в толпе.
Самосознание Я оказывается на границах взаимооплетнения. И пограничник и таможенник одновременно. Защитник суверенитета и посредник Я – одиночество, необходимое для «напоминания мне обо мне», – говорил в одном из интервью Ю. Шевчук[283]. Никакие коллективистские ухищрения, поэтому, не спасают от самозванчества. Бегство от себя – в коллектив, в толпу, в массу, в мифическое равенство и справедливость среди равных в безликом «das Man» везде и во все времена делались от слабости и трусости, в конечном счете – от страха смерти как последнего и окончательного одиночества. Поэтому-то утопии – плод отнюдь не веры, а слабости – как самозванство отчаявшегося и не верящего в свою жизненную укорененность.
Коллективизм придает самозванству вид гидры, у которой отрастают бесконечное число голов от борьбы с любой из них. Насаждать коллективистскую нравственность – все равно что сеять зубы дракона самозванства и зла. И потому – неконструктивно вести себя подобно хитрой птичке страусу и прятать голову от одиночества. «… Жизнь – это мука. Одиночество – мука. Это не печаль, а жуткая тоска, переходящая в ужас, – вот что такое одиночество. Сделать “общую” радостную жизнь пытались многие политики. Кончалось все тоталитарным, бессмысленным уничтожением вообще жизни, казнями и кровью это кончалось… Только не надо, конечно, понимать это так:… давайте все страдать и мучиться, ребята. Это будет трудовой коллектив наоборот»[284].
Единственность и одиночество – не корень самозванства. Самозванство коренится не в одиночестве и ин-дивидности. Преодолению самозванства не поможет ни коллектив, ни толпа, ни класс, ни народ, ни этнос. Только индивид, сердце души личности, ее сопричастность целостности космоса и осознание своего дао-пути и ответственности за него. Отдаваться может лишь тот, кто владеет собой. Чтобы что-то отдать, надо иметь, что отдавать. Но «всякая философия – самооправдание, – писал А. Камю. – Оригинальной была бы только философия, оправдывающая другого человека». Первична в изживании самозванства личность, а не социальные институты и власть. Более того, сама власть реализуется только на «перегибе» личности от самоутверждения к самоотречению. Самозванство же опасно именно стремлением к власти.
Стремление к власти над сущим – основа всякого культурного творчества. Проблема в легитимации этой власти. Обыденному сознанию и рационализму власть представляется как нечто самоценное – чем больше власти (над природой, другими людьми), тем больше прогресса, успеха и т. п. Понимаемые как надежность, благосостояние, комфорт души и тела. Власть, однако, не цель, а средство, и как средство – амбивалентна, безоценочна. Чем она станет, к чему приведет – зависит от целей и компетентности субъекта.
Последние же столетия показывают опасность превращения власти в цель, а человека, знания, природу – в средства ее захвата и удержания. «…Власть над сущим – вещами и людьми – непрерывно растет, достигая чудовищных размеров, в то время как ни серьезность ответственности, ни ясность совести, ни сила характера не поспевают за этим ростом»[285]. Растет, таким образом, и возможность злоупотреблений властью, то есть проявлений самозванства. Оно подменяет отсутствующую до сих пор этику власти, превращая ее в «естественный» процесс, а фактически – в прагматическую игру силы, воли и амбиции. Создается иллюзия действия некоей стихии, которая объективируется в культуре и влиять на которую человек не в силе. «Логика» науки, техники, политики и т. п. приобретает оторванный от человека самодовлеющий характер, освобождая от ответственности, и тем самым – место самозванству.
Человек обезоружен такой демонизацией власти. Именно демонизацией – поскольку человек не несет ответственность за свою совесть, а сам оказывается игрушкой самодовлеющих стихий. Эти стихии для человека – демоны в буквальном смысле – духовные существа, сотворенные в добре, но от него отпавшие во зло и управляющие человеком через его противоречивые инстинкты, податливую логику, беспомощность перед насилием и себялюбие. Перед этими демонами человек лишь по недоразумению может мнить себя субъектом. Его нет. А если и есть, то лишь как проводник злой воли, так как самооправдывающийся самозванец, ищущий для себя обоснования в объективных силах и стихиях, заклинающий демонов и примиряющийся с ними сделками с совестью Фауст.
Человек проделал путь от целостности мифа, сливающего человека в неразличимый синтез с природой, обществом, к этносу, роду, классу и, наконец – к личности. От безличного человека к индивидуальной личности. Все острее противостояние ответственной личности и прячущихся в демоническом «das Man» самозванцев – ярко его продемонстрировало противостояние «патриотов» и А. Сахарова на съездах народных депутатов. Но не пойдет ли процесс дальше? В глубь личности? Не является ли личность – феноменом нашего времени? Ее не было. Она есть. Но ее может не быть. И не являются ли демонизация и тяга к власти симптомом этого процесса? А упомянутые противостояния – противостояниями «последних из могикан»?
Современный человек имеет множество Я: в социальных ролях, в своих движениях души, фантазиях, во сне и т. д. Распавшаяся на иногда конфликтующие ипостаси личность – типичный образ современного искусства. Человек и ответственность перерастают и взламывают традиционные границы личности, которые совпадают с границами ответственности. Что такое личность как не то, чему может быть вменена ответственность за поступки. Еще в античности личностью был род. Еще Иван IV, наказывая боярина, подвергал наказанию весь его род и дворню вместе с крепостными. До сих пор сохранились рецидивы коллективной ответственности. Классовой – к «буржуям», «кулакам», «интеллигентам». Национальной – пресловутая ответственность немецкого народа, попытки обвинить «малый» народ в бедах «большого», то есть евреев в бедах русских, попытки обвинить русских в присущей им агрессивности, косорукости и недоумочности, поиски врагов народа жидо-массонов и т. п. – явления того же рода. Одним из величайших достижений цивилизации является редукция границ ответственности и свободы до границ психосоматического единства человеческого индивида. И то правовая ответственность вменяется этому индивиду только на определенных этапах жизненного пути (совершеннолетия) и в определенном состоянии души и тела (вменяемость). Но кто сказал, что процесс не может пойти вглубь? К ответственности составляющих и образующих индивидуальную личность частей?
Буддизм, например, отрицая душу, отрицает и человеческую личность, выделяя составляющие личность и душу чувствования, волю, понятия, сознание, тело. Они отдельны, единовременны для личности, но и ответственны могут быть в отдельности и свободны в отдельности тоже. Является ли буддистский путь путем отказа от личности и ее свободы воли? Европейские мыслители традиционно именно в этом и обвиняли буддизм. Но таковы, в принципе, практически все религии с их отрицанием индивидуальной, частной собственности на личность. Более того, каждая религия по-разному эту личность просто отрицает. Христианство, например, провозглашая божественное откровение и свободу воли, провозглашает спасение личности как подчинение божественной воле и провидению. Человек не обижен высшей внешней силой, дарующей ему бессмертную душу взамен на отказ от нее.