Раньше человек был сгустком телесного и духовного опыта. Теперь он – странник в мирах этого опыта. Наверное, этим объясняется нынешний интерес к мистическому, восточной медитативной практике, астрологии. Дело не только в социальных заказах, кризисах, депрессиях, стрессах, панике, тотальном аларме. Очень и очень прав Б. Гройс – нет индивидуальности. Есть стремление к защите, индивидуальное формование себя в актах защиты, оплотняющих человека. Индивидуальность – на границах, универсальная вне-индивидуальность. Целое внешнего мира рухнуло раньше. Теперь рухнуло самозванное внутреннее. Остался путь. Остался я как странник миров, лента Мебиуса, ее единая поверхность, которая, собственно, и есть личность.
Жизнь пуста. Разум – подлец, потому как виляет. Но тогда этот подлец, извернувшись, способен дать смысл абсурду (non-sens) жизни. Раскрыть возможные ее прочтения. Дать иллюзии? Нет. Очертить в меру глубины ума сферу ответственности-свободы. Так и утверждается бытие. Сердцем, разумом, доброй волей. Вопреки. Пока жив человек.
Набрасывая на мир все более мелкоячеистую сеть теоретических рационализаций, приходишь к чувству – не к понятию – бесконечности мира и иллюзорности полноты знания. Полнота – в молчании. Познание – палец, который убирается после указания им на нечто. Так и личность – разве она не палец, указующий, но убираемый после указания на невыразимое? Прорыв к тьме кромешной – не столько высветить световой конус в ней, сколько впустить ее в себя. И стать в ней странником.
Раньше человек был сгустком телесного и духовного опыта. Теперь он – странник в мирах этого опыта. Наверное, этим объясняется нынешний интерес к мистическому, восточной медитативной практике, астрологии. Дело не только в социальных заказах, кризисах, депрессиях, стрессах, панике, тотальном аларме. Очень и очень прав Б. Гройс – нет индивидуальности. Есть стремление к защите, индивидуальное формование себя в актах защиты, оплот-няющих человека. Индивидуальность – на границах, универсальная внеиндивидуальность. Целое внешнего мира рухнуло раньше. Теперь рухнуло самозванное внутреннее. Остался путь. Остался я как странник миров, лента Мебиуса, ее единая поверхность, которая, собственно, и есть личность.
Жизнь пуста. Разум – подлец, потому как виляет. Но тогда этот подлец, извернувшись, способен дать смысл абсурду (non-sens) жизни. Раскрыть возможные ее прочтения. Дать иллюзии? Нет. Очертить в меру глубины ума сферу ответственности-свободы. Так и утверждается бытие. Сердцем, разумом, доброй волей. Вопреки. Пока жив человек.
«Трудно стать человеком, – утверждает 182-я: дхамма «Дхаммапады», – трудна жизнь смертных; трудно слушать истинную дхамму; трудно рождение просветленного». И дхамма 183-я; «Неделание зла, достижение добра, очищение своего ума – вот учение просветленых».
7.3. Жуть и Путь
Искать – значит иметь цель. Находить же – значит быть свободным, оставаться открытым для всех восприятий, не иметь цели.
Абсурд, ужас и Жуть I; Сопричастность и ответственность; Жуть II и самоценность; Эгоистический пессимизм как собственная противоположность; Проясненное сознание; Happening; Творчество, мастерство и молчание; От-куда добро и зло.
Самоочевидный факт человеческого бытия абсурден. Более того, абсурд – самый очевидный факт. Человеку с его разумом, чувствами, тягой к осмысленному мир противостоит как абсурдное – неразумное, лишенное разумения, бессмысленное, бес- и вне-человеческое. И этот абсурд выявляется только в столкновении человека с миром. Мир абсурден именно для человека. Не мир абсурден, а абсурдно столкновение молчащего мира с отчаянным желанием ясности, человеческим зовом осмысленности. Пытаясь понять мир и свое место в нем, человек накатывается на молчание стены.
И становится страшно. Не потому, что мир молчит и не отвечает, а потому, что непонятно – что скрывается за этим молчанием. Паскалева бездна? Хайдеггеровский ужас оседания бытия? Это подавляющий ужас непонимания бесчеловеческого. Возможной злой воли. Это механизм онтологизации зла. Понятное не может быть злым. Зло-непонятное, то, что я не могу понять или понимать отказываюсь. Поэтому мир – зло, когда вокруг все непонятно, неподвластно человеку. И самое главное, что непонятно и неподвластно – собственная жизнь: единственное, что я знаю достоверно, это то, что я смертен в этом мире.
Ужас смерти универсален – и для эгоиста, думающего только о себе, и для самоотверженного альтруиста. С мыслью о смерти – своей и других не могут примириться ни тот ни другой. В этой мысли главное содержание главного кошмара бытия – Жути I. Зло – небытие, согласно Плотину – вид несуществующего. Поэтому, хотя оно чувственно-материально, его природа открывается только разумом, способным открыть несуществующее само по себе, сделать понятным то, что душа и сам разум понимать отказываются – человек есть миг, вспышка бытия, освещающая кошмарную тьму небытия.
Как несущее не-сущее (небытие) зло несет страдание. Боги не знают зла, так как не знают страдания. Зло – удел смертной природы. Поэтому борьба со злом есть борьба со смертью, апелляция к вечному и бессмертному. Помощник ли в этом деле разум? Не уверен. Так же как и в том, что разум и знания есть благо. Уже многое сказано (и мною тоже) о том, что разум сам может быть злом, нести страдание, насилие и смерть. Подводит и главный инструмент понимания, не избавляет от зла. Потому что зло коренится и в самом человеке. Круг замкнулся. Есть ли выход из этого кольца зла? Есть ли путь в этой юдоли страдания?
Тот же разум, про который Ф. М. Достоевский говорил, что «ум-подлец, потому как виляет», в готовности найти объяснение и оправдание всему что угодно (в этом смысле философский ум – наиподлейший – впору создавать систему социальной защиты от философов), тут же готов предложить решение. Если универсально-человеческое – смерть, страдание и ужас, то необходимо простое движение ума, способное принять эту изначальность. И тогда небытие станет бытием, смерть благом и т. д. Подобно тому, когда смотришь на зебру или матрас, то что ты видишь – черные полоски на белом или белые полоски на черном? От чего это зависит? Только от тебя самого: что захочешь, то и увидишь.
Так можно ли поменять минусы человеческой жизни на плюсы, как о том мечталось Ф. М. Достоевскому, преобразовать Черное Яйцо, сжимающее нас со всех сторон, в открытое ясное и живое пространство, как мечталось Шри Ауробиндо, по-донхуановски поменять точку сборки? Я – как сталкер, как охотник за собой? Можно ли сыграть с жизнью в зебро-матрасную игру? Жизненный путь есть жуть. Но тогда сама жуть есть путь?!
Если человеческий удел смертный ужас и страдание, то неужели их преодоление – удел сверхчеловеческий? Внечеловеческое, то, что возвышает над человеческим? Победитель смерти – в мыслях и яви – сверхчеловек? Или преодоление в отказе от человеческого мира? Неужели путь в уходе, выходе из мира? И тот и другой путь выводят человека из мира человеческого.
Все религии мира говорят по сути дела об одном и том же: спасение, освобождение, мукти, рай, нирвана, окончание цикла перерождений… Между этими уходами от мира нет существенной разницы. Это уход от мира зла и беспокойства в мир иной – покоя, безмятежности и радости. Но это путь в другое измерение, за горизонт. «…Бессмертье это жизнь без смерти, а не жизнь после смерти», – писал П. Я. Чаадаев. Именно так и живут самозванцы – им присуща победительность. Сталинистские победители именно так и жили – так, как будто нет смерти, как бессмертные. «Смерти нет, ребята!» Отсюда и безнравственность. Надежда уводит из мира, убирает человека со сцены. Перспективы в этом мире надежда не дает.
Перспективы дает только полная безнадежность. Человек должен дойти до конца, до точки, когда дальше идти просто некуда. До той точки, от которой он может только одно – жить дальше. В жизни нет шкалы Цельсия. Есть шкала Кельвина. Когда остается только жизнь и остается только радоваться ей. До этого надо либо дойти самому, либо тебя все равно доведут. ХХ век – массового прояснения сознания. Бомба, экология – жить вредно. Все, что делается – приближает смерть. Жизнь как смертельная болезнь, передаваемая половым путем. Единичные сомнения в ценности могут набрать критическую массу.
«Когда не знаешь, что сказать, говори правду», – писал Марк Твен. Лучше быть не может. Может быть только хуже. Лишь с этой позиции открывается возможность по-настоящему радоваться. Если подтвердилось – свершилось лишь то, к чуме ты был готов. Если нет – тем лучше. Человек обречен на радость. Хотя бы смене времен года, хотя бы времени суток, хотя бы факту собственного существования.
Если бессмертное самозванство ничтожит личность, то нравственная конструктивность начинается с ничтожества смертного человека. «… Что человеку “плачется” при одной угрозе “вечною разлукою” – это никогда не повторяется, не истощится. Верьте люди, в нежные идеи. Бросьте железо: оно паутина. Истинное железо – слезы, вздохи и тоска», – это слова В. В. Розанова из первого короба «Опавших листьев». И его же из «Уединенного»: «Боль жизни гораздо могущественнее интереса жизни».
Ну и что же следует из того, что я умру – только не знаю когда? Что остается делать? Сидеть и убиваться по своей участи? Вымаливать бессмертие? Кончать это дело скорее самоубийством? Зачем? В «Стране водяных» Акутагавы перед рождением каппы отец спрашивал у младенца в утробе матери – хочет ли он родиться? Тот обстоятельно расспрашивал – кто его родители, что за семья, каков дом и прочее, а потом решал, стоит ли ему являться в этот мир. Если согласен – рождался, если нет – утроба опадала. С человеком не так. Никто его не спрашивал – хочет ли он прийти в этот мир. И если уж я попал в это кино, то я не вправе сам уйти из зала или претендовать на бесконечность сеанса. Но если кто-то дал мне жизнь, я живу, то разве не удивителен сам этот факт, разве мир не приносит мне ежесекундно ворох ощущений и впечатлений, пищу телу, работу уму и душе? И если уж я живу, так почему бы мне не жить интересно?