Сверхчеловек и самоубийца одинаково безответственные самозванцы, насильники над миром или собой. Я – феномен мира и то, что я живу – не моя заслуга, не подвиг, не победа и не беда. Расширить свое сознание, свою свободу я могу только ответственностью за мир, ответом ему. Даже на молчание. И нечего рвать волосы, проклинать судьбу, мстить миру самоубийством – убийством мира в себе.
Мир – не зло, мне противостоящее, а моя субстанция, откуда я – материальный и духовный – ежесекундно черпая, и плету себя. Мне лично ближе даосизм, чем буддизм. В том плане, что цель буддизма – нирвана – есть распрощание с миром, а дао-истина как дао-путь – моя сопричастность миру, преодоление жути I. И нирвана, и увэй, оба учения – и Лао-цзы и Гаутамы – пути спасения, но один – в признании естественного и слиянии с ним, а второй – в преодолении естественного. Кстати, основная линия российского и советского духовного опыта, со всем свойственным ему активизмом, в глубине своей ментальности близка учению Будды. Так, «Общее дело» воскрешения предков при всем пафосе критицизма Н. Ф. Федорова в адрес буддизма, есть не что иное, как прекращение цепи превращений – нирвана, то есть сознательное и трудоемкое преодоление природы. Это проявление технической рациональности, но никак не космической.
Путь сверхчеловека и самоубийцы – путь насилия от бессилия. Путь навязывания действительности ее же законов, путь отбрасывания меры, гармонии, совести и стыда как иррационального. Мир оказывается полным зла, борьба с которым тоже оборачивается злом, тем большим, чем более «эффективная» программа борьбы с ним предлагается. Зло, однако, есть нарушение изначальной гармонии зла не знающей. Отход от дао-истины как дао-пути. Познанные же законы суть мера и глубина ответственности, условие осмысления выбора, на который обречен человек самим фактом своего существования. Поэтому сопричастность, решая проблему Жути I, не решает проблемы выбора – его оценки и оправдания. Сопричастность самоценна. Значение и смысл мира открывает только индивидуальный опыт личности, затронутой миром и затрагивающей мир. Я – самовыражение мира. Не выделяю себя в нем, но и отмечен в нем, незаменим. И тут поджидает еще один кошмар, еще одна жуть.
Никто и никогда не увидит мир так, как ты. Своих мозгов в чужую голову не вставишь. Ни один человек не поймет другого полностью до дна. Открывается еще одна бездна. Ж.-П. Сартр прав – «ад это другие». Враги и равнодушные, друзья и любящие, доверие, без которого нельзя, и измены, на которые оно обречено, абсолютность этих измен при относительности доверия – ужас именно в обреченной относительности.
В общем-то Жуть II – есть проявление и разновидность Жути I. Та же бездна безответности. Поэтому преодоление Жути II – в той же сопричастности: меня-уникального – другим уникальным в нашем общем взаимоутверждении себя, друг друга и мира. Моя самоценность это самоценность не только и не столько для других, но и по содержанию – самоценность этих других. Мое понимание другого есть утверждение его в моем избыточном – по сравнению с его – видении мира. Как говорил Данте, если мы когда-то и воскреснем, то только для знавших и любивших нас.
Стать свободным – забыть себя. Отдать себя. Жить в любви не с самим собою, а с любимой, жить в сражении – не собой, а сражением, не собою в идеале, а идеалом в себе. «Познай себя – какое счастье в том? Познаешь, а куда бежать потом?» Поэтому – не познай, а забудь себя. Но для этого забвения надо иметь что забыть. Для самоотдачи надо иметь что отдавать.
Получается этакий эгоистический пессимизм. Эгоистический – так как существую я и моя жизнь. Это именно моя жизнь, мои мысли, чувства и переживания. Это мои и только мои мысли, чувства, переживания и заботы. Никому никогда и нигде не дано их пережить и понять до конца. Пессимизм – так как я исчезну. Моя жизнь конечна. Это истинная истина и единственно, чего я не знаю, так это – когда. Поэтому я готов к этому всегда.
Только принцип эгоизма может дать действительное обоснование отношений к другим, любви к ним. Они – мои люди моего мира. Мое окружение – часть моего мира, моего сознания, сфера моей свободы и ответственности. Теряя человека, я теряю себя. Следовательно, только эгоизм есть настоящий альтруизм.
Также и только пессимизм дает реальное основание реальному оптимизму. Розовый, глупый, телячий оптимизм обрекает человека на уныние и неудачи. Замыслы, цели, надежды и упования никогда не сбываются полностью. Сама жизнь – одна большая неудача. Поэтому оптимизм чреват еще и рваческими рефлексами хищничества: хватай, пока есть что и чем можешь! Энергия заблуждения коварна. Надежда безнадежна. Надежна только безнадежность. Упования наши на господа Бога должны быть настолько полны, что не должны примешивать его к нашим делам.
Пессимизм – не отрицание смысла жизни и не утверждение ее бессмысленности. Это подтверждается и наличием пессимистов, продолжающих жить, а самоубийцы – люди, отчаявшиеся не в жизни, а в ее осмысленности, то есть признающие смысл жизни. Вообще, самоубийцы это люди, не столько не хотящие жить, сколько слишком хотящие жить, предъявляющие жизни завышенные, неосуществимые требования.
Иначе говоря, и жизнь и смерть подтверждают наличие смысла жизни. А пессимизм, в качестве этого смысла для человека, есть одновременно трагизм (по исходу, по развязке) и комизм (по суете протекания).
Смерть – ужас, пессимизм. Но к ней можно отнестись инструментально, как к средству. Например, в духе сталинского «смерть решает все проблемы» или «есть человек – есть проблемы, нет человека – нет проблемы». Когда смерть и ужас в истоке, методе и средстве – терроре, насилии, самоубийстве – они становятся формами бытия. Тогда действительно достигается оптимизм – оптимизм насилия. По авторитетному замечанию В. Шаламова, террор снял проблему смерти и оптимизма, так как вся философия терроризма – личности или государства – в высшей степени оптимистична. Это оптимизм, оправдывающий пессимистические средства якобы благими целями, зло во благо.
Чтобы избежать эту ловушку, судить надо не по целям, а всегда и исключительно по средствам, по пути, а не по храму, к которому он якобы ведет. Оптимизм насилия бессодержателен, пуст, так как бесчеловечен. Ужас и смерть – не формы, а сама ткань бытия. И дело человеческое – формовать из этой ткани его бытия – осмысленное. Смертью смерть поправ.
Эгоизм и самозванство от коллективизма. Бюрократизм от революционного рационализма. Идеализм – от материализма. Так и оптимизм возможен только от пессимизма, и только эгоизм ведет к альтруизму. Оптимизм и альтруизм могут быть только следствиями, побочными продуктами. Взятые как посылки, как исходные посылки, они ведут в тупик. Оптимизм – к краху и незащищенности. Альтруизм – к поглощению личности, тому же краху и той же незащищенности. Вместе же – к насилию и в конечном счете – к бес-человечности, человекоубийству, освященному «во имя».
Человек – не винтик в машине, а пчела в рою. Не меня используют «во имя», а я несу сам. Не «надо», а «не могу иначе». Ближний мне ничего не должен, даже в ответ на мое служение. Абсурдно не только требование жертвенности и навязывание долга. Если не абсурдна, то уж комична «заслужи любовь ближнего». Я не могу зарабатывать любовь, брать подряд на нее или получать ее за выслугу лет, а получив – оптимизировать и благоустроить свою жизнь. Другой мне ничем не обязан, даже в ответ на мое стремление заслужить его любовь. Это я всем, всегда и во всем обязан. Потому что из них – других – состоит ткань моей жизни, я сам. Поэтому адекватной максимой может быть, пожалуй, только: «Никто тебе ничего и никогда не обязан. Но ты должен всем. Всегда и во всем».
Расширить сферу своей свободы я могу только ответив на спросы-запросы других, включив их в сферу своей ответственности. Мне и разум-то дан для того, чтобы осознать меру и глубину моей ответственности. Они бездонны и бесконечны в силу бесконечности и безмерности включенности человека в ткань (материю?!) мира. Первородный грех – рождения, прихода в жизнь и мир, а значит – первородная ответственность за их целостность и гармонию.
Вина человека изначальна и абсолютна. Разум дает сознание меры и глубины ответственности, истины как пути в сфере и горизонте ответственности, а значит – сферы и горизонта свободы. Потому что свободен я только там, где сам принимаю решения, а значит, и беру на себя ответственность. Из двоих спорящих один всегда должен быть умнее и взять вину-ответственность на себя. Он не только умнее, но и добрее и дальновиднее. Потому что свободней и ответственней. Так почему это не я? Если мы с миром, другими людьми в конфликте, то пусть я буду виновным, но зато – хозяином положения. Путь ясен.
«Сознание, – писал К. Маркс, – это такая вещь, которую люди приобретут – хотят они этого или нет». Синтез преодоления Жути I и Жути II, синтез сопричастности и самоценности как ценности в других – дает проясненное сознание. Оно выражает сопричастность гармонии мира и ответственность за свой путь в этой гармонии. Проясненное сознание сродни интуиции Страха Господнего, о которой пишет В. А. Карпунин. Но проясненное сознание не обязательное связано с Творцом. Сотворен ли мир по замыслу или он сам по себе? Я не вижу существенного смысла в этом вопросе. Творец мог быть, но затем уйти в другой мир. Что я ему? Что он мне? Что с ним, что без него – я одинаково разгадываю загадки мироздания-миросоздания. Проблема не в нем, а во мне. Понимаю ли? Что и как понимаю? Беру ли ответственность на себя в меру понимания? Собственно, это ведь мне для понимания чего-то надо это что-то представить как чей-то замысел. Это мне всегда нужен другой – с его волей, замыслом текста, поступка, мироздания.
Может удивлять или удручать, что Жутей именно две, а не три, восемь или сорок шесть. То, что Жуть I – от связи с миром, а Жуть II – с обществом, лежит на поверхности. Больше того, Жуть II есть в конечном счете разновидность Жути I, может вкладываться в нее матрешкой. Но – догадкой – что, если в этом проявляется асимметрия головного мозга? Жуть I – правое полушарие и первая сигнальная система, а Жуть II – левое и вторая сигнальная система? От Жути I через сопричастность и проясненное сознание к совершенству. Преодоление смерти – Жути I – через Жуть II, то есть через собственную единственность выполнить то, что кроме тебя не сделает никто. Делать то, что делают все, делать за другого – смерть и самозванство.