й. – Он испугался. Может, ты и не смогла бы вымолить приличное оружие – все равно. Зато ты стала бы конкуренткой, а ему это надо? Что это за стадо – с двумя вожаками? А убирать тебя – хлопотно, да в его ситуации и затруднительно. Лучше уж отпустить нас, изобразив, будто выгнал. Еще и анафему крикнет, точно.
Он смеялся. Оксана не отвечала. Пусть придет в себя, пусть. Столько эмоций зараз после унылой тягомотины последних месяцев – мало никому не покажется.
Челнок из бритых кошачьих шкурок на деревянном каркасе шел ходко. Сидя на корме, Фома орудовал коротким, похожим на заступ веслом. Двойная польза: и скорость приличная, не сравнить с ленивым плотом, и есть какое-то занятие. Ого-го! Жизнь хороша!
– Если вырвусь отсюда, обязательно куплю себе каноэ, – заявил он часом позже, с непривычки несколько запыхавшись. – Не знал, что это такое удовольствие.
– Ты правда рассчитываешь попасть на Землю? – полуобернулась к нему Оксана.
– А куда еще? В мой феод? Во-первых, уже не смогу, а во-вторых, чего я там не видал? И купить там нельзя, можно только выспать… И зачем мне там каноэ?..
– Ты еще глупее, чем я думала. Какая Земля, очнись. Никуда мы отсюда не денемся…
Вот как? Фома ухмыльнулся. Знаем, проходили. Синдром новичка во всей красе. Сперва человек мечется, затем теряет надежду и начинает приспосабливаться, но проходит время – и тут он понимает по-настоящему, до печенок: Плоскость – это навсегда. Клетка. Пой, птичка, как сумеешь, и знай: больше ничего интересного в жизни не будет. На этом этапе часты самоубийства от отчаяния. Кто справляется с собой, тот живет сколько-то лет, нередко даже до старости. Находит утешение в философии, как Георгий Сергеевич, или создает иллюзию лучшей жизни, как Автандил. Но через этап отчаяния проходят все.
– Ты только сейчас это поняла? – спросил Фома. – Догадалась бы раньше – осталась в приличном оазисе?
– Я давно это поняла. – На этот раз Оксана не обернулась, и слова ее звучали глухо. – Потому и пошла с тобой, что не хочу так жить. А ты сказал, что, возможно, есть шанс.
– Я и сейчас это говорю. Не веришь?
– Теперь уже нет.
– Может, поделишься ходом рассуждений? Получила ненужный мобильник и решила, что Экспериментатор всемогущ, а значит, «оставь надежду»?
– А то нет?
– Может, это и не мое дело, – сказал Фома, – но мне интересно, как ты сумела выпросить хоть это. На полном серьезе молилась, что ли? Ты умеешь?
– Очень захотела позвонить домой, вот и все.
Вот оно что: Оксана была обманута в самой горячей своей надежде! Фома понимающе улыбнулся. Ну-ну, не принимай близко к сердцу. Ты вообразила, что Экспериментатор зло подшутил над тобой? Вот уж вряд ли. Это чисто по-человечески злая шутка, но ведь Экспериментатор не человек… Крепись, родная. Плюнь и забудь.
– Я тебе хочу сказать кое-что. Слышишь меня? Только повернись, я хочу видеть твое лицо.
– Ну? – У Оксаны дергалось веко.
– Я люблю тебя, вот и все. Это я и хотел сказать. Ты выйдешь за меня?
Фома видел: ему удалось ее удивить. Но был ли он искренен, он и сам не знал. Насколько велика дистанция между любовью и симпатией? А впрочем, правда или правдоподобие – какая сейчас разница! Разобраться в своих чувствах можно и потом.
– Выйдешь?
– Зачем? Какое это здесь имеет значение?
– Имеет, потому что я хочу на Землю вместе с тобой. Или туда вместе, или сдохнуть здесь и не мучиться. Решай. Ты со мной?
– Допустим…
– «Допустим» меня не устраивает. Да или нет? Скажи сразу, сейчас. И навсегда.
– Да.
– Значит, ты выйдешь за меня?
– Да!
– Тогда бери весло и работай! Скорость нам нужна, скорость!..
В два весла пошли быстрее. Отлегло от души. Фома сам не знал, что это было: в самом деле предложение руки и сердца или просто психотерапия?
Главное, помогло.
А кроме того, это имело бы значение на Земле, а не на Плоскости.
Медленные изменения остаются незаметными. Но если кто-нибудь мог взглянуть со стороны на челнок в первый, а затем в последний день плавания, он сразу заметил бы, насколько выше теперь сидит в воде самодельная посудина. Фома основательно раскулачил монахов, но, увы, любая лодка устроена так, что может свезти лишь столько груза, сколько может. Лодка не человек, ее не заставишь работать «через не могу».
Припасы подходили к концу. Челнок освобождался от груза.
Еще в первые дни были съедены лепешки. Потом приходилось высаживаться на берег, чтобы приготовить еду на скудном запасе дров и еще более скудных остатках сухого горючего. Потом кончилось и топливо. Болтушка из муки, разведенной забортной водой, напоминала клейстер и плохо утоляла голод. Как назло, на суше стали часто попадаться многоножки, но что с ними делать без огня? Пробовали ловить рыбу, но рыба не давалась. Фома клял себя за то, что не догадался отнять у монахов невод. Его попытка жевать «съедобные» водоросли закончилась отравлением. Целый день после этого он не мог грести и каждые четверть часа просил причалить к берегу.
Похоже, река не имела ни конца, ни края. А о меандрах она ничего не знала за ненадобностью. Зачем петлять, когда можно течь прямо!
Округлые дюны. Длинные полумесяцы барханов. Каменистые проплешины. Иногда вдали удавалось заметить цепочку скал. Несколько раз, оставив Оксану у реки, Фома уходил взглянуть на местность с той или иной возвышенности. Возвращаясь ни с чем, выглядел бодрым: ничего, мол, повезет в следующий раз.
Ни одного оазиса. Редко-редко – метелки жесткой травы или несколько корявых безлистных кустов, не годных даже на топливо.
И бесконечная лента реки.
От скуки в голову лезли разные мысли. Быть может, это не прямой поток воды, а кольцевой с огромным радиусом, отчего не заметен плавный поворот? Компас показывал, что река по-прежнему течет на север. Стоит ли здесь верить компасу?
Были мысли и похуже: а что, если это река Времени? Допустим, десять километров – один год. Почему это, хотелось бы знать, последний человек попал к тем сектантам из Блаженной Пустыни полвека назад?
Тут обнаруживалась логическая нестыковка из самых простеньких, и Фома понимал, что он просто бестолочь. Мозги надо подкармливать, а чем? Мучной болтушкой? Кроме того, он просто устал…
«Дурак ты, – сказал он себе, – и мысли у тебя дурацкие. Реликтовые. Феодальные».
А что, феодал и есть. И вовсе не бывший, а просто без феода. Рыцарь, странствующий в обществе прекрасной дамы. Дракона только нет.
По правде говоря, и не надо.
Теперь на берег высаживались только по нужде да еще размять ноги. Плыли и «ночью». Рюкзаки отощали, и в челноке появилось место, чтобы спать по очереди. Обычно Фома брал себе первую половину ночи и усиленно греб, чтобы не клевать носом.
Во время его вахты все и случилось.
Сначала ухо уловило далекий монотонный шум. Течение реки как будто ускорилось. Показалось или нет?
Шум усиливался. Теперь Фома назвал бы его гулом. Быть может, впереди бесится вода? Что там – пороги? Водопад?
Теоретически Фома допускал все, что угодно. Практически он ни на грош не верил в то, что на этой скучнейшей, убаюкивающей реке-канале могут быть пороги или водопады. Может, еще ГЭС?
И все же…
Несколько гребков подогнали челнок к правому берегу – Фома счел его более удобным. Теперь он мог причалить в две секунды. Мало приятного нестись навстречу неминуемой гибели, прекрасно зная, что уже ничего, совсем ничего не успеваешь сделать…
Теперь он явственно слышал, что впереди ревет именно вода, а не чья-то хищная пасть. Хотя почему бы и не пасть? Смотря что назвать пастью. Наверное, здесь река ныряла в ту самую колоссальную дыру, о которой он подумал однажды.
Разбудить Оксану? Причалить?
Он воткнул в берег нос челнока, когда серый сумрак сгустился впереди в нечто невероятно большое и плотное. Челнок развернуло течением. Фома вылез в мелкую воду и вытащил суденышко подальше на песочек. Оксана пошевелилась, застонала во сне, но не проснулась.
Он пошел берегом. В прибрежной полосе почти никогда не бывает ловушек, можно было идти свободно, но он почти крался. Неизвестная громадина впереди пугала. Все сильнее грохотала вода.
Сперва он увидел титанический бурун поперек реки. Белая от пузырьков воздуха вода бешено крутилась, вспучиваясь горбом, и адски ревела. А выше горба, начинаясь в облаке водяной пыли и выползая из него, как вытянувшийся в судороге червяк, текла та же река. Текла вверх.
Фома долго стоял, задрав голову, пытаясь понять. Потом рискнул подойти поближе.
Ничего не случилось.
Он увидел излом. Кто-то зачем-то сломал Плоскость под прямым углом, и на вертикальной стене, занявшей весь север, тоже расстилалась пустыня – с барханами, глиняными такырами, отдельными скалами, россыпями камней и прямым, будто прорубленным, руслом реки.
Стало лучше видно. Фома не сразу понял, что наступил день.
Пустынный ландшафт хорошо рассматривать сверху в солнечных лучах, лучше всего на рассвете или закате, когда любая неровность отбрасывает тень. Кто видел хоть одну тень на Плоскости? Нет таких. Белесое небо мешает правильно видеть. Нужны годы практики, прежде чем человек начинает более-менее уверенно оценивать расстояние до отдаленных ориентиров.
Фома видел то, что не под силу новичку. Изогнутые ятаганы песчаных волн. Отдельно лежащий валун, изъеденный выветриванием. Хаотичные струи успокаивающейся за буруном реки и хлопья плывущей пены. Он видел, как река уходит все выше и выше, охотно карабкаясь вверх по стене, а затем теряется в мутном мареве над головой.
Этот мир имел край. Но продолжался и за краем.
– Так, – сказал Фома, – приплыли.
Медленно-медленно повернуться на бок. Подтянуть к животу колени. Сделать над собой усилие и встать на четвереньки. Дальше – проще: выждать, пока развеется чернота перед глазами, подняться на корточки, еще немного выждать и уже затем воздвигнуться во весь рост. Подобрать и повесить на плечи тощий рюкзак. Оружие? Нет, карабин вместе с патронами брошен еще позавчера как лишняя тяжесть, а пистолет на поясе. Что еще? Помочь встать Оксане. Молча. Никаких слов, чтобы не сушить рот. Казалось бы, нельзя высушить сухое, но это не так. Кто ходил по пустыне – знает.