е заправлявшей им, когда он стал совершеннолетним, как и в то время, когда ему было пять лет? Неужели нас прельщает мысль, что она исправится? Вы видели, как она захватила регентство: она, как вор, перелезла чрез стены, влезла в окно. Неужели мы можем ждать от нее чего-либо иного, кроме грабежа? Я обращаюсь к вам, принцы крови! Королевская кровь, текущая в ваших жилах, вызывает вас на святое и великое предприятие! Не допускайте, чтобы жизнь несчастных принцев и сеньоров была во власти той, которая плавает в вашей крови, не обесчестьте себя тем, чтобы иностранцы оказались более ревностными в деле освобождения принцев, сеньоры и дворяне Франции, вас зовет ваш долг, ваша честь! Вы носите оружие не для виду только, а для спасения ваших принцев, вашего отечества, вас самих! Не дозволяйте принцам стать рабами, не оставляйте в опасности жизнь важнейших лиц в государстве, не допускайте себя самих до того, чтобы стать вечною жертвою мщения женщины, которая стремится отомстить вам при вашем же посредстве. Сознаемся все, как ни различны наши религиозные мнения, что мы все французы, дети одного отечества, подданные одного короля! Пойдем заодно, все вместе, дворяне, горожане и крестьяне, заставим ее, эту Брунегильду, возвратить нам наших принцев и сеньоров, выпустить их на свободу!»[1648]
Лишь одно обстоятельство несколько облегчало затруднительность положения Екатерины Медичи и дало ей возможность собраться с силами, созвать войско. Это был тот раздор, который не раз обнаруживался в среде партии, та рознь, которая существовала между буржуазиею и знатью и главным центром которой была Рошель. Едва только известие о смерти короля дошло до Рошели, как партия монархистов и «умеренных» начала вновь ту агитацию, примеры которые мы видели уже не раз. Эта агитация была чрезвычайно полезна для регентши; в партии монархистов она всегда находила сильную опору для своих предприятий, и настояния этой партии в пользу мира могли теперь оказать ей важную услугу. Гюэ (Huet), уже и прежде заявлявший не раз свои наклонности к миру, теперь, при известии о перемене правления, выступил публично с требованием заключить мир с властью, прекратить военные действия. Он явился в заседание городского совета с прошением в руках от имени горожан и, указывая на то, что со смертью короля, против которого и была собственно начата война, должны сами собою пасть все опасения, объявил, что желание всех — мир. «Мы рождены, — говорил он, — купцами, а не воинами; наше ремесло несовместно с ремеслом солдата. А торговля находится в крайнем упадке, и отсутствие безопасности грозит погубить ее совсем»[1649]. Только одно прекращение «бесполезной борьбы» восстановит благосостояние. То не было мнением одного лица: к заявлению Гюэ пристали многие из жителей Рошели. Их раздражало присутствие в городе знати, они были недовольны тем преобладанием, которое получили дворяне в управлении делами. Их раздражение и недоверие выражались в целом ряде оскорблений, которым все более и более стали подвергаться дворяне, не раз приносившие уже жалобы на дурное обращение с ними горожан, на то, что на их действия горожане смотрят крайне подозрительно[1650]. А пасторы агитировали против знати и своими речами еще более возбуждали подозрительность горожан. Пастор Шеневер, ярый противник знати, постоянно боровшийся против ее преобладания, выступил даже с книгою, написанною против знати. Он рассказывал в ней историю недавней осады Рошели, обвинял знать в дурном исходе борьбы, в заключении мира, не дававшего прав гугенотам, и очернил поведение вождей партии[1651]. Книга произвела сильное впечатление. Аристократы принесли даже жалобу в городской совет на пастора, обесчестившего их, но консистория решительно вступилась за своего собрата[1652].
Волнение, возбужденное благодаря проискам подобного рода, достигло до крайних размеров. Лишь один городской совет со своими приверженцами настаивал на продолжении борьбы, заявил, что он не позволит положить оружия, пока не будет достигнута цель борьбы, что скорее согласится подорвать в конец торговлю Рошели, чем погубит свободу и привилегии города. «Правление переменилось, но двор не изменил своей системы действий, — говорили защитники борьбы, — Екатерина Медичи, управляющая государством под именем своих детей, всегда будет душою всех мер, принимаемых против Рошели, которую она ненавидит»[1653]. Вопреки настояниям монархистов и лиц, враждебных знати, совет определил продолжать войну, разрешил Лану, назначенному пожизненным президентом совета, назначить восемь дворян в члены совета, дал ему полномочия управлять городом в отсутствие мэра. Но он не мог преодолеть волнение и вынужден был удовлетворить партию, враждебно относившуюся к войне. Вооружение флота было прекращено, и уже вооруженным кораблям запрещено было выходить в море[1654].
Такое решение было равносильно полному прекращению войны, и Лану, узнавши об этом, не медля ни минуты, явился в Рошель и собрал совет. Его требование продолжать вооружение флота было принято большинством голосов. Но в то самое время, когда это решение было принято, Екатерина Медичи прислала в Рошель посла, аббата Гаданьи, с письмом к жителям Рошели. Она давала торжественное обещание за себя и за сына водворить прочный мир в государстве, предлагала самые выгодные для Рошели условия, лишь бы только Рошель согласилась прекратить военные действия. «Я умоляю вас, — писала она жителям, — не дайте королю при первом вступлении его на почву Франции видеть печальную картину восстания, в то время когда он думает только о том, чтобы ознаменовать свое вступление на престол забвением прошлого, объединением всех партий и установлением прочного мира»[1655]. И в вознаграждение за двухмесячное перемирие с 1 июля по 1 сентября предлагала выплатить в три срока 12 000 экю на содержание конфедеративной армии, разрешила сбор субсидий в окрестных областях с тою же целью, обещала выдать немедленно же в виде аванса еще десять тысяч экю, освободить заложников, данных Рошелью в обеспечение Булонского мира, и разрешала Рошели принимать и все остальные провинции Франции в условия перемирия[1656]. Она гарантировала свои обещания тем, что разрешала Рошели вновь начать войну, если хотя и один какой-либо пункт перемирия не будет выполнен, если деньги не будут выплачены в назначенные сроки.
При том настроении умов, какое господствовало в Рошели, подобные предложения являлись как нельзя более кстати. Они удовлетворяли вполне самым прихотливым требованиям, давали партии, враждебно относившейся к войне, сильный аргумент в пользу ее требований. Лану и городской совет вынуждены были согласиться вступить в переговоры. В деревне Тере (Thairé) состоялось 27 июня свидание, и перемирие было принято. Гаданьи, Бирон, la Frezillière и Строцци со стороны правительства, Лану и Мирабо со стороны конфедерации скрепили своими подписями условия перемирия[1657].
Екатерина Медичи достигла своей цели. Она обезопасила себя от нападения с западной стороны, где восстание приняло обширные размеры, и могла спокойно заняться формированием армии, порученной герцогу Монпасье. При том критическом положении, в каком находились дела, это было большим выигрышем. Пока продолжалось перемирие, Мантиньон мог довершить усмирение Нормандии, его войска могли освободиться, и Екатерине Медичи представлялась возможность направить свободные силы на запад. Но ее двуличная политика, политика нерешимости и колебаний, как выражался о ней маршал Таванн, испортила дело, начатое с успехом. Победа Матиньона, успешное окончание мирных переговоров с Лану вскружили ей голову, и эта холодная и расчетливая женщина считала свое положение прочным, рассчитывала победить оппозицию. «Я надеюсь, — писала она своему послу в Англии Ламотту, — что все пойдет отлично в королевстве»[1658]. Несколько дней спустя она пишет: «Лану начал военные действия и действует в нижнем Пуату с 400 человек конницы, несколькими отрядами босоногих солдат и с 5 или 6 плохими пушками. Но недолго продлятся подобные ею действия: я написала Монпансье, чтобы он выступил в поход»[1659]. Когда переговоры с Лану начались, она написала Ламотту новое письмо, в котором она уверяет, что «…если войска Лану начнут военные действия, то я убеждена в том, что они будут иметь так же мало успеха, как и в Нормандии, которая, благодарение Господу, совершенно очищена, как я надеюсь, будет вскоре очищена и Гиень»[1660]. Ее надежды на полное умиротворение страны, на полную победу над войсками оппозиции довели ее до ослепления. «Я надеюсь, — писала она в начале августа, — что вскоре все западные области за исключением Рошели будут очищены и спокойны. В Лангедоке собираются войска, и скоро они совершат много хорошего». Относительно быстрого усмирения Дофине она нисколько не сомневалась.
А между тем дела гугенотов далеко не были в том положении, в каком представляла его Екатерина Медичи. Напротив, гугеноты с каждым днем усиливались все более и более и все шире и шире распространяли свои завоевания. В Дофине, где, по словам регентши, дела шли отлично, гугеноты повсюду одерживали победы. Монбрэн загнал Горда в город Ди, разбил авангард армии Дофина, положил на месте до 500 католиков и взял восемь знамен. Дофину удалось захватить всего две небольшие крепости. Осада Ливрона была ведена крайне неудачно и задержала успехи королевской армии. Ее присутствие не помешало Монбрэну осаждать город, тревожить армию Дофина частыми нападениями. Своими удачными действиями Монбрэн принудил даже Дофина снять осаду