chef). Кроме того, ему назначили особенное жалованье и дали отряд телохранителей[1691].
Союз гугенотов с партиею политиков и Данвилем стал теперь фактом, и правительство увидело, какую ошибку совершило оно, допустив возможность образования этого союза, ускорив его. Екатерина Медичи пыталась разрушить этот союз, но ее усилия оказались бесплодными. Письмо маршала Монморанси, написанное им из Бастилии к брату, письмо, в котором он умолял Данвиля бросить начатое дело, так как оно будет стоить жизни и ему, и маршалу Косе[1692], не произвели никакого впечатления на Данвиля, не заставили разорвать заключенный им с гугенотами союз; он знал цену подобным письмам, был уверен, что они написаны под диктовку самого правительства[1693].
Заявления послов, посланных из Рошели и западных областей еще в июне месяце, речь Попелиньера[1694] в пользу мэра не заставили собрание изменить свое решение, и Екатерина Медичи, приказавшая освободить этих послов, захваченных в плен во время переезда в Милло[1695], рассчитывавшая на их влияние, ошиблась в расчетах. Собрание отвергло предложения послов и вотировало манифест об объявлении войны. 9 августа оно выпустило заявление о причинных, заставивших гугенотов взяться за оружие. «Мы беремся за оружие не с целью возбудить смуты и волнение в государстве, а с целью сохранения нашей жизни и нашего имущества, сохранения свободы совести». И они объявляли, что не положат оружия, пока не будет произведена реформа в государстве, пока не будут созваны Генеральные штаты, на которых должны быть рассмотрены вопросы, касающиеся всех тех жестокостей, которые вытерпели гугеноты благодаря господству дурных советников[1696]. В тоже время оно отправило в Рошель послание с извещением о принятых решениях, с просьбою не отделять своих интересов от общего дела[1697].
Изданием манифеста собрание завершило свои работы. Заседания закрылись, собрание разошлось, и во всем Лангедоке, как и вообще на юге борьба разгорелась с новою силою, и в руки гугенотов попадала одна крепость за другою[1698].
А между тем в области Пуату и соседних с нею, с которыми так недавно Екатерина Медичи заключила перемирие, начались вновь военные действия.
И здесь, как и во всех других случаях, само правительство побудило жителей взяться за оружие.
Перемирие, заключенное в Тере, не только не ослабило тех волнений, ареною которых была Рошель, а, напротив, еще более усилило их. Разлад и споры, с одной стороны, между теми, кто настаивал на заключении мира и поддерживал правительство, и теми, кто видел в этом перемирии ловушку, а с другой стороны, между партиею, враждебно относившеюся к знати, и дворянами, усиливалось все более и более. Похвалы, которые расточала партия монархистов двору, возбуждали сильное раздражение в защитниках войны во что бы то ни стало и заставляли их еще с большею горячностью протестовать против перемирия. «Теперь не время слагать оружия, — кричали они, — не время выслушивать предложения о мире, так как тот мир, в котором чувствуется надобность, может быть лишь результатом успешной войны. Конвенция в Тере дает только мнимые выгоды; ее продолжительность находится в полной зависимости от интересов двора, а условия ее послужат только покрывалом для подготовления втайне новых ударов, направленных против конфедерации»[1699].
При таком настроении умов малейший неосторожный шаг со стороны правительства мог повлечь за собою сильный взрыв негодования, мог возбудить вновь восстание, которое удалось прекратить лишь с большим трудом. А правительство сделало такой шаг, и как-то уже раз было, его вызвала партия монархистов. Новый мэр Тексье (Texier), заместивший Жака Анри, вошел в сношения с агентами регентши с целью сдать город в руки правительства и ввести в него ночью королевский гарнизон. Он мог вести дело заговора с большою надеждою на успех: его радикальный образ мыслей и радикальные речи побудили жителей Рошели избрать его мэром; они видели в нем энергического защитника вольностей города. Ни малейшее подозрение не могло, поэтому, возникнуть в умах рошельцев. Тексье воспользовался всеми выгодами своего положения. Он снял слепок с ключей от городских ворот и отправил его в Ниор к коменданту крепости, католику и роялисту. Но на дороге в Ниор посланный был схвачен и привезен в Рошель: один из сообщников Тексье выдал своего товарища. Страшное волнение началось в городе, и партия, стоявшая за войну, торжествовала победу: все ее предсказания сбылись. К мэру была приставлена стража, обязанная следить за всеми его действиями. Его уверениям, что цель его заключалась в том, чтобы привлечь обманом католиков к Рошели и затем истребить их, не поверил никто[1700]. Новые посольства и в Рошель, и к Лану, присылаемые регентшею, подкрепляли недоверие жителей Рошели, а тот факт, что Лану предлагали от имени регентши деньги, чтобы отвлечь от союза с Рошелью[1701], еще более увеличивал подозрительность, усиливал волнения.
Для Лану, который работал тогда над укреплением крепостей в Пуату, подобные волнения послужили новым предлогом вступить на тот путь, с которого он должен был сойти, будучи вынужден заключить перемирие с властью. Письмо, полученное им от принца Конде, письмо, в котором Конде советует жителям твердо держаться общего дела и просит их прислать ему денег для найма солдат[1702], давало ему в руки новый аргумент в пользу войны. 19 августа, немедленно после получения известия о заговоре Тексье, он явился в Рошель и тотчас же созвал членов городского совета в залу Сен-Ион; а между тем стал рассказывать жителям, что у него имеются верные сведения о заговоре, который составлен правительством, что католическая армия уже собрана и что она готова напасть на Рошель. Его рассказы навели ужасы на жителей, немедленно же была повсюду установлена стража, и все подозрительные личности были изгнаны из города[1703]. Умы были теперь достаточно подготовлены. И для Лану не стоило большого труда увлечь за собою вече, заставить Рошель выполнить просьбу Конде, а главное — ослабить вражду буржуазии к дворянам, которые в настоящую минуту должны были явиться важнейшими деятелями и поведение которых не было запятнано изменою, как было запятнано ею поведение буржуазии.
Между тем члены совета собрались в залу заседаний совета, и Лану начал свою речь[1704]. Он горячо нападал на жителей Рошели за то, что они поделились на факции, что они вечно враждуют друг с другом и не заботятся об общем деле. «Ваши раздоры, — говорил он, — оказывают большую услугу врагу, а если он узнает, что вы подозреваете постоянно дворян, обвиняет их, и что дворяне в свою очередь недовольны вами, вашим дурным обращением с ними, то сделается еще сильнее». Разъединение даст врагу возможность уничтожить город, и только при соглашении, при тесном союзе можно будет дать ему отпор. В самом деле, что происходило в городе? «Повсюду только и слышались жалобы, неудовольствия, ложные слухи, распространяемые в городе с целью дискредитировать тех, кто со всем возможным рвением работает на общую пользу, и я знаю многих дворян, людей честных и храбрых, которые жаловались мне, и жаловались вполне основательно, на то дурное обращение, которому они подвергаются в Рошели со стороны некоторых ее обитателей. Были даже случаи, что их не впускали в город, когда они возвращались с войны». К чему может повести подобное поведение, какое мнение составят о конфедерации? «Разве уже не ходит среди католической армии слух о том, что как только знать отправится на войну, вы не позволяете ей возвращаться назад, запираете ворота?» А между тем, «можно ли подозревать дворян, после того, как они дали столько примеров верности делу? Разве они не пользовались бы всеми благами счастья. Если бы перешли в лагерь католиков? А я сам? Я мог бы претендовать на самое высокое положение, если бы захотел продавать мои услуги. Мне делали самые блестящие предложения, и чтобы получить их, мне стоило или переселиться в Англию, или разорвать связь с моими братьями! Но блеск почестей и богатств никогда еще не ослеплял ни моего зрения, ни моего ума! Напротив, когда я всматриваюсь в ваши отношения к другим, — я не знаю, что и подумать! Я нахожу вас сильно охладевшими ко всему, что касается до войны, не вижу той пылкости, которую я встречал в вас прежде. Вы все (члены совета) — люди хорошие, но есть в городе много других, которые отказались вести войну и в то же время осуждают тех, кто продолжает ее, и все это под тем предлогом, что они желают мира. Мир — дело хорошее, но мы должны добиться такого мира, который служил бы к чести Божией, к успокоению и облегчению всех. Я боюсь, что мы далеки еще от подобного мира: переговоры с мадам Бонневаль[1705] доказывают это».
Затем, обращаясь к мэру, он сказал, что ему как главе города необходимо строго следить за всеми этими жалобами и ложными слухами, употреблять все усилия для уничтожения их вредного влияния, так как в противном случае они могут повлечь за собою гибель и города, и всех гугенотов. В заключение он потребовал решительного ответа от Рошели, намерена ли она действовать заодно с конфедерациею или нет?
Его речь произвела сильное впечатление, и совет, увлеченный его речью, объявил, что Рошель готова вступить на тот путь, на который призывает ее Лану. Он вновь избрал Лану главным вождем в Рошели и соседних областях, признал в