[520]. А такой вопрос могли задать себе многие. «Мы заботимся, — отвечал он на свой вопрос, — мы заботимся лишь о мире и спокойствии и ненавидим войну. Мы готовы променять копья на рукоятку сохи, а шпаги на лопату»[521]. Они были вполне довольны тем, что давала им власть, удовлетворялись той степенью свободы совести и богослужения, какую нашла она возможным уступить им. Победоносно указывали они на то, что католики недовольны, что они подозревают короля в сочувствии еретикам[522]. Их монархические чувства не могли выносить тех тенденций, какие обнаруживали гугеноты из «рьяных», стремившиеся «разрушить французскую монархию и создать свое собственное самостоятельное управление»[523].
Испуг и отчаяние присоединились к ним и тех, кто, хотя и не разделял вполне их убеждений, держался средних умеренных мыслей (moyen jugement). Соединенные общею опасностью и страхом, они вполне господствовали в городах не только северных, но и южных, в которых кальвинизм был господствующею религиею. Их действия во всей полноте обнаруживали их образ мыслей. Они руководились лишь своими монархическими чувствами и страхом. Это выразилось вполне, как 1) в их отношениях к католикам, так и 2) в сношениях с королевскою властью.
В городах северной и средней Франции гугеноты далеко не были сильны. Они составляли самую незначительную часть общего числа городских жителей[524]. Католики постоянно преследовали и убивали их, устраивая им noyades. После резни все они (если не оказались в числе убитых) или отправлялись к мессе, или убежали (главным образом в Сансерр). Совсем другое на юге. Здесь гугеноты были многочисленны. Не только среди дворянства, но и среди городского населения насчитывали они значительное число своих последователей. В одной Тулузе, например, этой резиденции инквизиции, зародыше католической лиги, число гугенотов простиралось до десяти тысяч при общем населении, не превышавшем сорока или пятидесяти тысяч[525]. В больших городах, каковы Монтобан, ним и другие, гугеноты были господствующим населением. Во многих гористых местностях Лангедока даже была изгнана месса[526].
Те же сцены, которые происходили в городах севера, совершались в такой же степени и на юге. Только роли действующих и страдающих лиц переменялись. На севере страдали преимущественно гугеноты, на юге — католики. Здесь не ограничивались одним уничтожением крестов, икон, мощей, сожиганием церквей, разрушением монастырей. Подобные действия, хотя и в меньшем числе, мы встречаем и на севере[527]. Жители Суассона, например, жалуются на те же подвиги гугенотов, из-за которых и жители Тулузы приносят жалобу королю[528]. В городах совершались сцены, ни мало не уступающие своею жестокостью тем, которые совершались католиками на севере. Знаменитая Michelade в Ниме[529], совершенная в сентябре 1567, по ходу своих действий часто напоминает парижскую резню 24 августа. А это был не единственный пример. В Памье[530], Монпелье[531] и многих других городах гугеноты не щадили католиков.
На юге католики дрожали за свою жизнь так же, как гугеноты на севере. Даже во время резни 1572 г., несмотря на то, что нравственный перевес был на их стороне, они страшно боялись ответной резни со стороны гугенотов и даже спасались бегством от воображаемой опасности[532].
Но их боязнь была совершенно напрасна. Несмотря на численное преобладание, гугеноты были слишком испуганы, слишком овладело ими желание повиноваться власти. Ни одна сцена, напоминающая собою прежнее обращение гугенотов с католиками, не повторилась ни в одном из тех городов, где резня прежде была нередким гостем. За все время после резни и до начала восстания мы встречаем лишь один случай, как бы нарушающий справедливость нашего вывода. Я говорю об убиении одного католика в Монтобане. Но, во-первых, это факт сомнительный, а, во-вторых, если и был, то его вызвало нестерпимое поведение католика. По словам современника, то был мясник. Когда его вели в тюрьму, он произносил страшные ругательства, направленные против гугенотов, грозил им смертью, хвалился, что сам убьет многих из них, так как ему это нипочем и не в первинку[533].
Но зато во всех других городах юга гугеноты так боятся католиков, что даже и не думают об оскорблении католиков, об истреблении столь ненавистного им папизма и идолопоклонства. Даже более. Они готовы поступиться своими правами в пользу католиков, стараются не давать им ни малейшего повода к неудовольствию. В Аннонэ (Annonay), например, в городе, в котором издавна существовала гугенотская церковь, в котором большинство жителей принадлежало к кальвинистской церкви, известие о резне навело такой страх на гугенотов, что при малейшем движении со стороны католиков, даже «при одном слухе о чем-нибудь подобном, они обращались в бегство, не будучи ни кем преследуемы»[534]. В Кастре, где гугеноты были еще сильнее, чем в Аннонэ, проповеди (prêches) были прекращены, несмотря на энергическое противодействие «рьяных»[535]. В Мазаме, Сент-Аманде и других городах гугеноты сделали подобное же постановление. Колокольный звон, созывавший «верных», замолк надолго[536]. В городах Brageyron, Сент-Фуа, Клеран, где число католиков было крайне ничтожно, жители отправились в значительном числе к мессе[537]. А это происходило тогда, когда в Кверси было уже начато вооруженное восстание. Из области Велэ (Velay) гугеноты бежали уже в ноябре и искали спасения в Виваре и других местностях[538]. Это произошло вследствие указа, изданного губернатором провинции, об обязательном хождении к мессе[539]. В город Сен-Вуа (St. Vby), где не было ни одного католика, жители, сначала решившие совершать богослужение, прекратили свои проповеди[540]. В других городах, где католиков было много, гугеноты беспрепятственно позволили запереть себя в тюрьму, не показали сопротивления, когда их стали убивать. Так поступили, например, жители Гайллака (Gaillac)[541], Кондом (Condome)[542], Дакса (Dax)[543]. Из остальных городов Гаскони гугеноты ушли, предоставив католикам полную свободу богослужения[544]. Даже в Беарне, где кальвинизм был господствующею, даже единственно терпимою религиею, где католиков преследовали, издали даже эдикты, отнимающие от них право совершать процессии и прочее[545], католиков только удалили из города По[546].
В своих поступках они руководились лишь желанием угодить власти как в лице французского, так и в лице Наваррского короля, издавшего знаменитый эдикт, вводивший в Беарн исповедание католицизма. В своем рвении они доходили даже до доносов на своих же единоверцев[547].
Но нигде настроение не высказывается с такою ясностью, нигде с такою определенностью нельзя проследить мотивы тогдашней деятельности горожан, как в Ниме. Здесь первое известие о резне заставило одних, и таких было очень много, с семьями и добром бежать в гористые местности Лангедока, а других обратило в католицизм, вызвало у них отречение от «заблуждений»[548]. Те, кто остался верен своим убеждениям, кто сохранил приверженность к кальвинизму и вражду к мессе и остался в городе, согласились закрыть проповеди[549]. Едва только было получено известие о том, что совершалось в Париже, как на народных собраниях, созываемых вечевым колоколом, почти ежедневно, важнейшие лица города с согласия всех стали вводить ряд мер, имевших целью оказать повиновение власти[550]. 7 сентября было получено письмо от короля, в котором он требует строгого исполнения своего эдикта и запрещает всякие проповеди. Составляется новое вече. Предложение консулов «оказывать полное повиновение королю» (prester toute obeisance au roi) и, вследствие этого, прекратить богослужение по протестантским обрядам, принимается всеми беспрекословно[551].
Трусость буржуазии выразилась еще рельефнее в тех отношениях, в какие жители гугенотских городов стали к королевской власти, по поводу требований этой последней сдать городские крепости и принять королевские гарнизоны.
Большинство горожан было глубоко убеждено в том, что нет ни малейшего основания предполагать, что кто-либо подымется против короля после такого страшного избиения гугенотов, какое произошло во Франции, что вряд ли найдется хоть один принц или кто-либо из знати, который не только восстал бы с оружием в руках против власти, но даже открыто исповедал бы свою принадлежность к «стаду верных». Они не рассчитывали на собственные слабые силы и приставали к тем, кто по искреннему и глубокому убеждению шел за властью, требовал полного неограниченного ее господства.