В Монтобане, этом важнейшем и сильнейшем оплоте кальвинизма на юге, уже в течение нескольких веков пользовавшемся самою широкою муниципальною свободою, партия «умеренных» и монархистов заправляла делами. Ее испуг после известия о резне был чрезвычайно силен. Городское правление в лице консулов, не решалось даже открыто охранять города, укреплять его. Оно боялось нарушить волю короля и его эдикты и навлечь на город гнев могущественного монарха. Только из предосторожности, и то с большим страхом, согласился городской совет назначить стражу для охранения городских ворот. Но то не были официально утвержденные стражи, а простые граждане, которым было предписано совершать простые прогулки вдоль городских стен и наблюдать за входящими и выходящими из города, но с крайней осторожностью, чтобы не возбудить подозрений[552]. Все усилия консулов были направлены к тому, чтобы воспрепятствовать волнениям в городе, чтобы не вызвать пагубного для города вмешательства власти. Они послали к двум консулам-католикам, Прево и Дюма, убежавшим из города при известии о резне, приглашение явиться назад и вступить в отправление своих обязанностей[553] и вместе с тем издавали указы, заключавшие в себе запрещение оскорблять католиков, издеваться над чужою религиею, какова бы она ни была — протестантская или католическая[554].
Письма короля, содержавшие в себе увещания жить мирно, свободно исповедуя свою веру, обещания сохранять ненарушимо эдикты о мире, действовали с особенною силою на умы[555]. В них монархисты находили лучшее подтверждение своих действий, на них и указывали, опровергая «рьяных», отстраняя их предложения. Поэтому-то, когда было получено новое послание короля, обещающее полную свободу совести под условием принять в Монтобане губернатора[556], жители Монтобана были так настроены, что решились принять гарнизон. Напрасны были протесты партии «рьяных», поддерживавшей прибывших в Монтобан дворян (Сериньяка и других). Их никто не слушал[557], и аристократы вынуждены были оставить город.
Не лучше было состояние других городов западного Лангедока. Жители Кастра отказали в поддержке барону Пана (Panat) и виконту Полэну (Paulin)[558] и по первому требованию власти согласились впустить гарнизон[559]. Партия «рьяных», употребившая всю свою энергию для возбуждения духа оппозиции в среде своих сограждан, должна была уйти в Рокекурб[560]. Жители Милло (Milhau) дали также свое согласие Жану Везену, сьеру де Семел (Semel), назначенному к ним губернатором, сдать город. Они потребовали только, чтобы его свита состояла не более чем из шести человек[561]. Если они не последовали вполне примеру Кастра, то в этом не было виною отсутствие у них доброй воли или желания повиноваться власти. Во всех других городах, как области Кверси, так и соседних с нею, жители поступали совершенно так же, как и горожане Монтобана. Как и эти последние, они не решались запереть городские ворота и назначить стражу[562].
В другой части Лангедока, в другом не менее важном центре кальвинистской деятельности на юге, в Ниме дела находились в том же положении, и здесь известие о резне произвело такое же потрясающее действие на жителей и усилило и без того чрезвычайно сильно партию монархистов.
В Ниме существовало нечто вроде земского суда (siège présidial), зависевшего от Тулузского парламента. Таким образом, в городе большая часть наиболее влиятельных личностей принадлежала или к юристам, или вообще к людям, носившим название gens de la robe longue. Это была та сила, на которую всегда опиралась власть, в которой она находила верного союзника. Она не обманулась в них и теперь. Страх, овладевший жителями, открывал им обширное поле для деятельности, и они воспользовались им насколько могли. Их влияние было так сильно, что, по выражению современника, немногого недоставало Ниму, чтобы жители сдали его королю[563].
Девятого августа курьер привез из Парижа известие о резне. Мы видели, какое впечатление произвело это известие на горожан. Не потерялись лишь члены магистратуры. Верховный судья, Монкальм, и первый консул города, Виллар, распорядились созвать вече[564]. На другой день утром, 30 августа, звон вечевого колокола раздался с башни думы. Собрание горожан не было особенно велико, но оно состояло главным образом из лиц судебного сословия, адвокатов и купцов, т. е. из таких элементов, которые с особенною силою были привязаны к миру и для которых торжество власти казалось их собственным торжеством. Оно и пришло к таким решениям, которые вполне могли удовлетворить власть. Предложения председателя собрания, Виллара, были приняты единогласно[565]. Было постановлено образовать городскую стражу по воле и желанию королевских чиновников, а пока выбрать двух наиболее почетных лиц города обоих вероисповеданий для охраны ворот и спокойствия в городе и для предупреждения могущих возникнуть в городе беспорядков, грозящих вывести город из подчинения власти[566]. Кроме того, было предписано иметь строжайший надзор за тем, чтобы никто из иностранцев (etrangers) не проник в город через те ворота, которые должны были оставаться открытыми[567].
Решения веча были немедленно же приведены в исполнение, и к Жуайезу, начальнику королевских войск в Лангедоке, были посланы депутаты с извещением о принятых мерах. В то же время, согласно общему желанию веча, к сенешалю был послан Бом (Baulme), сын контролера, С просьбою явиться в город и «употребить всю власть, данную ему королем, для водворения спокойствия в городе»[568].
Цель, к которой стремилась буржуазия, — «гарантировать город от смут» и «жить в повиновении королю»[569], достигалась вполне, и власть в лице Жуайеза осталась вполне удовлетворенною принятым решением города. На вече 4 сентября, на котором присутствовали и рабочие, было прочитано письмо Жуайеза, в котором он расточает похвалы городу за его решение «жить в повиновении власти» и увещевает стоять твердо в принятом решении[570].
Подобное увещание было совершенно излишне. Горожане не только не думали впускать в город революционный элемент, в виде иностранцев (беглых гугенотов из других городов), но ввели еще и новые меры, имевшие целью вполне обеспечить город от волнений. Согласно желанию консула Виллара, в городе было установлено нечто вроде временного правительства, состоявшего из шести лучших горожан (notables), выбранных поровну из обоих вероисповеданий. Они должны были собираться в казначействе и заботиться о спокойствии города[571]. Большинство руководилось в этом случае страхом. В город, несмотря на усиленный надзор, успели проникнуть в значительном числе гугеноты, бежавшие из разных городов. Солидные буржуа питали особенное недоверие к ним, и, устанавливая временное правительство, они потребовали от него принять меры для изгнания иностранцев и возвращения беглых католиков[572].
Их опасения были не безосновательны. Партия «рьяных», чрезвычайно слабая в Ниме, находила в новоприбывших поддержку для своих целей. Она была крайне недовольна теми мерами, которые принимало вече. Но вначале она не имела смелости открыто заявлять свое неудовольствие. Постановление веча о прекращении проповедей было поводом к начатию ею враждебных манифестаций. Несмотря на прямое запрещение собраний с целью проповедовать, недовольные собирались на богослужения по своим обрядам[573]. Прибытие в город барона Порта (Portes), присланного Жуайезом, не успокоило умов. Напротив, волнение все более и более усиливалось. Вооруженные собрания протестантов, совершенно уже прекратившиеся в Ниме, возобновились опять[574].
Партия монархистов была поставлена в крайне затруднительное положение. С одной стороны, она чувствовала, что почва уходит из-под ее ног, а с другой, необходимость поддерживать власть короля была для нее важнейшею и священнейшею обязанностью. А между тем Жуайез, успевший получить сведения на счет состояния города, прислал в город Монтале (Montalet) с приказом положить оружие и выгнать всех чужеземцев из города под страхом быть объявленными мятежниками и ослушниками королевской власти[575].
Третьего октября вечевой колокол созвал новое собрание граждан. На нем, как кажется, недовольные насчитывали значительное число голосов. Правда, согласно предложению одного из членов суда было составлено послание к Жуайезу, исполненное чувств самой глубокой преданности власти, и кроме того, постановлено послать двух депутатов к королю для представления ему просьбы от города Нима и получения от него прямых приказаний насчет дальнейшего поведения, но на предложение Жуайеза — изгнать иностранцев, собрание было вынуждено дать дать отрицательный ответ