Мы не можем представить вполне достоверных сведений[577]. Насчет дальнейшего поведения Нима. С третьего октября по 25 ноября нет документов, могущих разъяснить поведение горожан, и единственным источником служат донесения историков[578].
Как кажется, ответ веча вызвал со стороны Жуайеза требование сдать город королю и принять гарнизон. Партия монархистов была того мнения, что следует немедленно сдать город, чтобы заслужить благоволение власти. Но партия «рьяных», состоявшая главным образом из черни, противодействовала всеми силами такому решению. Пример Рошели и Монтобана показывал, что восстание возможно, а пример Кастра, впустившего гарнизон и поплатившегося за это резнею гугенотов, предостерегал от скорого и необдуманного решения. «Рьяные» не желали еще открытого разрыва с властью. Они думали путем переговоров затянуть дело и дождаться того времени, когда наступит общий мир во Франции. Они не отделались вполне от страха и заставляли вече давать Жуайезу уклончивые ответы, исполненные выражений полной преданности королю. Сила привязанности к власти и могущество партии монархистов были еще не столько сильны, что до самого конца октября горожане не принимались за укрепления города.
Пример Нима, его колебания и нерешительность отражались вполне и на всех тех городах, которые лежали в Восточном Лангедоке. И здесь, как и в Ниме. Жители пришли к одинаковым решениям. Их недеятельность и страх были так велики, что католики успели даже захватить у гугенотов некоторые города, как, например, Вилленеф. Они не решались открыто противодействовать власти и только благодаря настояниям «рьяных» давали уклончивые ответы на требования принять гарнизон. Так поступали, например, гугеноты городов Обена (Aubenas) и Прива (Privas)[579]. В области Велэ (Vfelay) католики не встречали вначале никакого противодействия со стороны гугенотов и забрали в свои руки много гугенотских замков[580].
При таком положении гугенотов, притом повальном оцепенении (consternatio)[581], которое охватило собою как главные, так и второстепенные центры гугенотской партии, при сильном возбуждении духа повиновения, где было искать помощи против власти, против могущих разразиться бед?
Большинство гугенотов было убеждено в бесполезности сопротивления, даже в полной его невозможности. Оно считало кровопускание слишком сильным, а монархические чувства успели особенно сильно повлиять на умы. «Подданные, — так говорили многие из них, — не имеют права подымать оружие против короля»[582]. Священная личность короля, предписания священного писания, пример первых христиан, переносивших все гонения, — как бедствия тех государств, в которых существовала борьба партий (например, гвельфы и гибеллины в Италии партии Алой и Белой Розы в Англии). И много других оснований, все это служит, по их мнению, лучшим доказательством незаконности всякой борьбы с властью. Да кроме того, если бы даже восстание и было законно, то где взять средства для борьбы, в чем найти предлог для нее? Король более уже не малолетен, принцев, которые могли бы управлять королевством, нет, король в ясных и определенных словах дал обещание ничего не предпринимать во вред «истинной религии». Многие шли еще дальше. Они осуждали все то, что было сделано во времена прежних смут принцем Конде и адмиралом Колиньи, вслед за Карпантье и другими повторяли они выражения, отрицающие память прежних войн. Они доказывали, что нет ни аристократии, ни сколько-нибудь замечательных военачальников, ни денег, ни надежды на помощь со стороны иностранных государств. И это в то время, когда на стороне короля и сила, и авторитет, и иностранная поддержка, и деньги, и армия, и хорошие и испытанные военачальники. Их мнение таково, что надо все перенесть, тем более что самая резня есть не что иное, как наказание Божие за те пороки, которые внедрились в среду гугенотов[583].
Эти и подобные им речи представлялись гугенотам тем более убедительными, что все те сведения, какие они могли получить о резне как со стороны своих же собратий, таки со стороны католиков изображали резню в самом преувеличенном виде. Со всех сторон доходили до них слухи о том страшном количестве жертв, которые падали под ударами в католиков в Париже, Mo, Тулузе, Бордо, Шарите, Сомюре и других городах.
Но все подобные донесения были крайне далеки от истины. Несомненно, произведенная резня была совершена в гораздо больших размерах, чем какая-либо из тех, которые случались прежде то в Васси, то в Руане, то в других местах. Уже одною своею обширностью она превосходила прежние частные избиения гугенотов. Но ни число жертв вообще, ни число убитых аристократов не было так велико, как то доказывали гугеноты в своих памфлетах, равным образом и число обращений в католицизм. Действительно, в Париже, например, куда преимущественно собралась знать, лишь очень небольшое число дворян было убито. Большинству дворян удалось избежать смерти, и в этом числе находились и такие, которые играли далеко не последнюю роль в прежних религиозных войнах. Ледигьер, например, ушел из Парижа еще до резни[584]. Все те, кто перебрался на жительство в Сен-Жерменское предместье: Монгомери, Люзиньян, Ферриер и многие другие[585], целы и невредимы убежали или в свои замки, или за границу. Гизы дали очень многим убежище в своем отеле[586]. Другие католики, как барон Везен (Vezins)[587] и Виллар[588], сохранили жизнь таким энергическим деятелям, как Ренье (Regnies), Полей и другие. А между тем число всех дворян, явившихся в Париж, не превышало, по словам одной протестантской брошюры, тысячи человек[589], а убитых власть насчитывала всего двадцать[590], да и в мартирологах приведенные имена не превышают того же числа[591]. Если гроза и разразилась, если она и унесла значительное число голов, то это были преимущественно буржуазные головы. Им досталось больше всего. В среде той же буржуазии насчитывали больше всего и обращений в католицизм. В то время, например, когда в Шампани[592] число обращений дворян было крайне ничтожно, и деятельность Гиза не привела в этом отношении ни к какому существенному результату, в Берри, в одном Бурже, до половины октября число обращений достигло до 200, а в мае 1573 прибавилось еще 100 человек[593].
Таким образом аристократия пострадала меньше всего, а между тем общее мнение гугенотов состояло в том, что именно с целью истребления аристократии как сословия, в среде которого оппозиция централизационным тенденциям власти была сильнее, чем в каком-либо другом, и была предпринята всеобщая резня. Королевская власть не достигла ожидаемых результатов. Но как повела себя аристократия? Насколько силен был испуг в ее среде? В какие отношения поставила она себя как в отношении к королевской власти, таки в отношении к гугенотам других сословий?
Мы видели, какое впечатление произвела резня на гугенотов, какую цель, по их мнению, имела она ввиду. Какое доверие могла после этого питать аристократия к королю? Самым энергическим образом должна была она вступиться в свои права. Король нарушил свои обязательства по отношению к вассалам, вассалы в свою очередь сочли себя свободными от всяких обязательств по отношению к королю. Да и можно ли было считать имеющими законную силу обязательства к королю, который заслужил своими поступками название «тирана»? «Сердце дворянства и народа, — говорится в одной современной брошюре, — сильно отчуждено от дома Валуа. Гугеноты чувствуют отвращение к нему»[594]. Да это и понятно. Королева и ее итальянские фавориты «причинили Франции больше зла, чем все Гизы и Лоррены в совокупности»[595]. Не в Гизах все зло Франции. Они спасением многих дворян от смерти дали гугенотам случай пере-увериться, что они далеко не таковы, как о них кричат[596]. Все зло в короле, в его матери, в королевской власти. За все то время, в которое «свет истины» стал освещать Францию, гугеноты не видели со стороны власти ничего, кроме страшных жестокостей. И Франциск I, и Генрих II, и его преемники лишь жгли, преследовали, умерщвляли «верных»[597]. Карл IX, о котором его защитники говорят, что он заботился всегда о том, чтобы гугенотов не преследовали, действовал хуже своих предшественников. В его царствование погибло гораздо большее число гугенотов, чем во все предшествующие царствования, вместе взятые. Говорят, что никто из гугенотов не был казнен по суду. «Это совершенно справедливо, потому что люди религии, умершие в его царствование, были истреблены или посредством измены, или вследствие открытого насилия, пользовавшегося такою безнаказанностью, что жаловаться или подвергнуть жизнь свою опасности стало для гугенотов делом вполне равносильным»[598]. «Жестокость и зверство Карла IX,