. Кальвинизм, принятый дворянами всех провинций, возбуждал отвращение в среде горожан. Ни в одной из северных, восточных и центральной области Франции не нашел он настолько значительного числа последователей в городах, чтобы можно было дворянам, при содействии гугенотов-горожан, овладеть ими, укрепиться в них. Громадное большинство горожан упорно держалось своих верований, перешедших к ним от предков. С другой стороны, Варфоломеевская резня, разнуздавшая страсти католиков, уменьшила и без того незначительный процент гугенотов в городах, лежавших к северу от Луары. Очень многие из гугенотов бежали и лишь в одном Сансерре нашли убежище. Если дворяне и пытались здесь на севере возбудить гугенотов к восстанию (как видно из примера Монгомери), то их попытки были безуспешны. До 1574 г. ни в одной из провинций, даже таких, как Пуату, Бретань и Нормандия, не было никаких волнений. Лишь благодаря соединению с гугенотами и партии политиков, руководимой домом Монморанси, восстание могло укрепиться в этих провинциях. Оставался лишь юг, города области Кверси, Лангедока, Гаскони и других. В них гугеноты были сильны, составляли главную часть населения.
Сюда-то и устремилась аристократия, здесь думала найти опору и помощь. Мы видели, что в большинстве городов юга городское население распадалось на партии и что важнейшую роль в эпоху, следующую за резнею, играли монархисты. Они заправляли городом, издавали законы, касающиеся временных нужд города, установляли правила об охранении мира и спокойствия города и т. п. Страх, произведенный резнею, заставил большинство умеренных кальвинистов присоединиться к ним, и они образовывали в городах могущественную партию. Но как ни были сильны, все-таки в среде горожан их меры встречали часто решительную оппозицию со стороны «рьяных», желавших во что бы то ни стало восстать против короля. Вначале успехи этой партии были крайне слабы, можно даже сказать, что их совершенно не было. Так, из Кастра, где они успели было взять верх, они должны были убраться вследствие поражения, которое нанесли им монархисты, решившиеся сдать город. В Сент-Вуа они настояли на продолжении проповедей, но потом должны были уступить. Но их неудачи не убивали в них энергии. Удалившиеся из Кастра в Рокекурб уже седьмого октября начали военные действия[622].
В этой партии аристократия нашла сочувствие. Она ввиду общей опасности готова была забыть вражду, разделявшую оба сословия и во многих городах отдать управление в полное распоряжение дворян[623]. От ее энергии зависело захватить города, получить перевес на вече. Для этого ей необходимо было подействовать на тех, кто пристал к монархистам из страха.
Мы видели, что очень многие не решались запереть ворота и взяться за оружие потому, что считали невозможными вести борьбу вследствие полного истребления аристократии. Энергическая деятельность дворян, победа над королевскими войсками легко могла изменить их настроение и привлечь на их сторону «рьяных». С другой стороны, сюда присоединялись и те, которые не желали переходить в католицизм и у которых ненависть к папизму была развита в сильной степени. На них производил сильное действие тот факт, что значительное число их единоверцев бросает проповедь для идолопоклонства и мессы, для религии, «основанной на лжи, служении безжизненным вещам, мирском блеске»[624]. Брошюры, в которых самыми яркими красками описывалась вся великость преступления, совершенного отпавшими от «истинной религии», вместе с возбуждениями пасторов и партии «рьяных» и успехами аристократии, пробуждали в них тот прежний дух, который заправлял их действиями по отношению к католикам. «В какой бездне нечистот вас содержат», — говорилось в брошюрах, обращениях к неокатоликам, какой разврат, какая пустота и внешний блеск заменяют вам вашу прежнюю жизнь, исполненную простоты и умеренности, какими мирскими приманками, телесною нечистотою уловили сердца вашей молодежи и какую чистоту верований вас заставили бросить!»[625] Такие поступки не имели в их глазах ничего равного по своей греховности. И они грозили страшным гневом божиим за совершение такого страшного преступления[626]. «Потому что, — говорили они, — соединиться с антихристом и бросить истинную церковь — преступление столь очевидное, что его не извинит никакое человеческое красноречие»[627]. И такими речами они все более и более усиливали затихавшую вражду к католицизму. «Не сноситесь с неверными, — вот что говорили им опять, — поскольку что может быть общего между светом и тьмою, между храмом Божиим и идолом?»[628] Повеление короля всем ходить к мессе, торжествующий вид католиков, «осквернявших» гугенотские города своим богослужением, все это все более и более возбуждало истых кальвинистов. Они считали великим для себя благом умереть за истину[629] и выставляли подвигом добродетели уничтожение идолопоклонства. Они готовы были повиноваться власти, но лишь до известного предела. «Никто и никогда не докажет, что должно повиноваться властям даже и тогда, когда они требуют совершения беззаконных дел»[630]. «Мы должны быть верными подданными королей, но не далее алтаря, т. е. пока не нарушены повеления божии. Если они преступлены, — должно повиноваться Богу, а не людям»[631]. Теперь, эдикт третьего октября потребовал у всех хождения к мессе. Могли ли гугеноты оказывать повиновение? И они пристали к партии «рьяных», имея ввиду лишь достигнуть свободы совести, а некоторые более ревностные и господства и торжества кальвинизма.
Постепенно формировалось в городах иное настроение духа, чем то, которое создала Варфоломеевская резня. Теперь партия «рьяных» могла рассчитывать на большую поддержку, на большее число голосов на вече. Поэтому, едва только совершалось изменение в настроении большинства, как «рьяные» захватывали управление городом в свои руки и соединялись с дворянами для общей борьбы против власти.
Правда, без больших усилий досталась им победа. Партия монархистов, терявшая все более и более значение, пыталась иногда возвратить утраченное влияние на дела, захватить город в свои руки и сдать его королю, но ее усилия оказывались безуспешны. Так, в Милло уже в половине ноября состоялся заговор с целью впустить в город католиков в числе 500 человек под начальством Везена. Все было подготовлено, когда один из заговорщиков выдал своих сотоварищей. Зачинщик был казнен. Его повесили, потом отрубили голову и выставили ее на одной из городских башен[632].
Успешный исход дела зависел теперь вполне от дворян. Колиньи сказал однажды принцу Конде: «Ваш мир касается лишь дворянства и замков, кто же гарантирует жителей городов?» Дворяне должны были позаботиться и об этом, и от их искренности и уменья вести дело зависела прочность союза, заключенного с буржуазиею.
В самый разгар парижской резни, подле квартиры одного из дворян-гугенотов остановился отряд войска под предводительством барона Везена[633]. «Красный, как огонь, с широкою шпагою в руке, вломился Везен в спальню своего врага, дворянина Ренье из Кверси. Их вражда началась давно, и все усилия родных помирить враждебные стороны были безуспешны. Ренье молился, когда на пороге его комнаты показался Везен. Он думал, что настал его последний час. Но его ожидания не сбылись. Вместо смерти Везен принес ему приказ снаряжаться в дорогу. Принесены были: шпага, сапоги и плащ; Ренье одели, вывели из комнаты и посадили на дорогую лошадь. Окруженный пятнадцатью всадниками, выехал Ренье из Парижа. Везен молча проводил его до ворот замка Ренье в Кверси. Там он приказал ему слезть с лошади и объявил, что теперь он свободен. «Я надеюсь, — сказал Везен, — встретиться с вами на поле битвы».
Ренье принадлежал к числу энергических деятелей, и его привязанность к «cause» была чрезвычайно сильна. Едва только успел он явиться в свой замок, как тотчас же начал развивать свою деятельность в пользу восстания. «Везен не успел отъехать от замка и на два лье», как Ренье послал гонцов к виконту Гурдону, Сеневриеру и Жискару, с приглашением явиться к нему в замок. Два дня спустя все они были в сборе. Их отряд был мал, всего 25 лошадей, до 12 солдат, но у них было много энергии и решимости. Немедленно снарядились они в путь и с зарею двинулись к Монтобану. Они думали найти в нем поддержку и сделать его операционным базисом своих военных предприятий, но обманулись в своих ожиданиях. Горожане ничего и слушать не хотели о восстании, и поддержка «рьяных» не привела ни к чему. Ренье с отрядом вынужден был удалиться из города. Вести борьбу с властью было невозможно, и он решился запереться в своем замке.
В это время отряд Монлюка[634] двигался по направлению к Монтобану. Не успел Ренье добраться до реки Тарна, как этот отряд настиг его. Поставивши Жискара с десятью человеками в виде авангарда и совершивши молитву, двинулся он на королевское войско. Натиск был чрезвычайно силен, а, главное, его совершенно не ожидали. В рядах королевского войска произошло замешательство; отряд дрогнул и обратился в бегство, оставляя в руках неприятеля пять знамен и 50 человек пленных.
Победа была полная, и с триумфом, ведя за собою пленных, вошел Ренье в Монтобан.
Поражение королевского войска имело большое нравственное значение. Оно показало многим, что борьба возможна, что победа над властью не представляет неодолимых трудностей, что существуют еще лица, обладающие способностями и энергиею. Для партии «рьяных» это было торжеством. Число ее приверженцев увеличилось, и по их настоянию было созвано вече, на которое приглашены были и дворяне. Их победа, рассказ о страшном избиении гугенотов в Париже, свидетелями которого они были, их уверения, что цель тайного совета — истребление всех гугенотов без исключения, произвели сильное впечатление