«Более тридцати лет тому назад, — так писал вскоре после взятия Рошели (в 1628 г.) гениальнейший политический деятель во Франции, — когда я занимал епископскую кафедру в Лионе, часто среди глубокого мира я размышлял о средствах подчинить Рошель власти короля. Тогда этот проект носился предо мною как сон, как несбыточная мечта»[814]. Он был глубоко убежден в том, что если город не будет взят, — всякая надежда подчинить его когда-либо должна будет исчезнуть. Вот почему, поздравляя Людовика XIII с взятием Рошели, он сказал: «Ваше Величество! Взятие Рошели — важнейший подвиг в пользу благосостояния государства»[815].
Так думали в XVII в. В XVI в. Рошель пользовалась не меньшею славою. Бирон, осаждавший ее в 1572 г., писал герцогу Анжуйскому, что от взятия или потери Рошели будет зависеть исход всего гугенотского восстания, что на нее должно быть обращено главное внимание и что разделаться с остальными провинциями после взятия Рошели будет делом далеко не трудным[816]. В течение почти целого века Рошель была бельмом на глазу у государственных деятелей Франции. Франциск I, Екатерина Медичи и ее сподвижники смотрели подозрительно на Рошель и старались не упустить случая захватить ее, вполне подчинить своей власти. Они разделяли общее мнение всей католической партии и смотрели на нее как на источник всякого зла, место, откуда «как из троянского коня, выходят люди, завладевающие королевством, причиняющим ему столько зла»[817]. Ее считали неприступною крепостью, ее просто боялись. Когда разнесся слух о том, что герой Монконтура и Жарнака назначен главнокомандующим войск, осаждавших Рошель, Пакье писал к де ла Биту, генеральному судье в Майене: «Я желал бы, — если бы мои желания могли иметь место, — чтобы на осаду Рошели не посылали нашего молодого герцога, после того как он совершил столько славных и блестящих подвигов. Принцы, — прибавляет он, — должны заботиться о своей репутации»[818].
Такое значение, приписываемое Рошели, и было причиною того, что в августе 1572 г. в королевском совете потерпела поражение мера, предложенная некоторыми членами, — идти войною на Лангедок, оставляя Рошель в стороне. Маршал Таванн, пользовавшийся в те времена большим авторитетом в военных делах, резко напал на лиц, поддерживавших эту меру. «Они, — говорил Таванн, — не принимают во внимание того, что оставлять Рошель в стороне — значит открыть свободный путь проискам Англии и Фландрии, что в то время когда армия будет занята в одном месте, — высадка 3 000 иностранцев, англичан или фламандцев, подымет мятежников в Бретани и других провинциях, с восемью орудиями они будут в состоянии забрать все города в Пуату[819].
В этих словах Таванна яснее, чем в чем-либо другом, высказывается роль Рошели как стратегического пункта, как приморского порта, соединяющего собою юг Франции с морем, а, следовательно, и с протестантскими государствами севера. Но это было не единственною только причиною того беспокойства, какое испытывала власть, того внимания, с каким она следила за делами Рошели. Правительство видело в ней большую политическую силу, город, обладавший громадными правами привилегиями, почти независимый от центральной власти, не раз уже заявлявший стремление стать в отношения вполне независимые к государству.
Рошель лежит на берегу океана при отлично устроенном самою природою заливе, устье которого обращено к проливу, разделяющему острова Ре и Олерон. Высокая известковая гора, на которой главным образом построен город, постепенно склоняется к морю и переходит в равнину, образовавшуюся вследствие отступления вод океана от берегов. С другой стороны, где гора сливается с материком, еще в XVII в. почва была покрыта или непроходимыми болотами, или лесом, и лишь с одной стороны, обращенной к северу, представляла удобный путь[820]. Но здесь рошельцы давно устроили ряд укреплений, вроде знаменитого бастиона св. Евангелия, которые с успехом могли заменить природную защиту. Весь город, начиная от берега залива, где стояла маячная башня (Tour de la Lanterne), был обведен крепкою стеною, опоясывавшею город и сообщавшую ему вид четвероугольника, на каждом из углов которого были построены башни и бастионы[821].
В этой местности, превосходно защищенной самою природою, еще в IX веке начали селиться беглые сервы (serfs), искавшие спасения от феодального гнета[822]. Почва, окружавшая гору (отсюда и название Рошели — Rupelia), была негодна для земледелия, и жителям приходилось волею-неволею искать средств пропитания в занятии морским делом. Здесь-то, вдали от всякого жилья, в борьбе с природою и морем, выработали они ту стойкость, то упорство, которое они не раз обнаруживали в борьбе с королями Франции и Англии, а вместе с тем и тот узкий эгоистический дух, ту приверженность лишь к пользе своего города, которая составляет отличительную черту истории Рошели.
К этим первоначальным условиям, влиявшим на выработку характера жителей, присоединялись и другие, действовавшие с не меньшею силою.
Земля, на которой поселились беглые рабы, была собственностью баронии Шателион (castrum Alionis). Вследствие этого новообразовавшееся поселение находилось в зависимости от феодального владельца баронии и было обязано нести феодальные повинности[823]. А это не могло развить в жителях, поселившихся здесь для спасения себя от феодального гнета, особенной приязни к своим владельцам. Правда, нет фактов, показывающих вполне ясно, каковы были взаимные отношения подданных и владельца. Вражда не могла проявиться с особенною силою уже потому, что страшный погром, дважды произведенный аквитанским герцогом в земле их владельца[824], освободил их от его власти. Возвращенные впоследствии своему владельцу, они обязаны были платить ему лишь половину податей, другая шла королю[825]. Но вражда все-таки продолжала существовать и обнаружилась в поведении Рошели в эпоху столкновений английского и французского королей.
Вследствие развода Элеоноры с Людовиком французским область эта перешла во власть английского короля. Деспотизм Генриха II, насилия, совершаемые его чиновниками, вызвали сильную реакцию в среде аристократии. Восстал и Молеон, владетель баронии Шателион, восстали и многие города Сентонжа[826]. Одна Рошель осталась верна королю. Ее эгоизм уже и тогда обнаружился вполне и вызвал протест у современников. «Горе вам, ро-шельские богачи, — писал один из них, — полагающиеся на свои сокровища! О, преступники, руки которых созданы для ростовщичества! Возбудите в себе лучшие чувства! Все знают, что вас подкупили и вы не видите наших бедствий. Но Ричард[827] сорвет покрывало с голов рошельских дев, и от них отнимут их украшения, смрад заменит у них духи, драгоценные одежды превратятся в рубища. В ваших домах тернии заступят место богатств, и крапива прорастет на оградах ваших жилищ. Внемли совету, Рошель, возьми свой кивмал и пропой песнь покаяния!»[828].
Но эти воззвания были гласом вопиющего в пустыне. Едва только обстоятельства переменились и борьба английского и французского короля (Августа и Людовика VIII) склонила весы на сторону последнего, а аристократия примкнула к английскому королю (Иоанну Безземельному и Генриху III) и Молеон стал ревностным противником французского короля, как Рошель стала переходить на сторону Франции. Правда, Молеон явился в Рошель с войском, заперся в городе и 18 дней выдерживал осаду, но раздоры в среде горожан, их желание подчиниться французскому королю принудили его сдаться[829]. Велика была радость рошельцев, когда французский король вступил в город. «Мы приветствуем, — говорили их депутаты, — событие, возвращающее нас нашим старинным владетелям»[830].
С этого времени Рошель является верною поддержкою французской короны в западной Франции. Аристократия окончательно теряет Рошель, и ее раздражение против нее становится так сильно, что Савари де Молеон (во время всеобщего восстания дворян в малолетство Людовика IX) собирает войска с целью разрушить Рошель[831].
Таким образом, в течение только одного столетия успели вполне проявиться существенные черты характера рошельцев, их вражда и недоверие к аристократии, их стремление стать на сторону той из борющихся сторон, союз с которою дает большие выгоды.
Действительно, благодаря постоянной борьбе Англии и Франции и выгодному и важному положению Рошели, — что отлично понимали обе борющиеся стороны, — на Рошель со всех сторон сыпались всякие милости в виде привилегий, постепенно создавших из Рошели независимое государство. Еще в 1119 г. Элеонора дала городу хартию, по которой права самоуправления упрочивались за городом. В течение XIII в. рошельцы уже сами выработали свое управление. Они были тогда уже чрезвычайно сильны и богаты. Разрушение Шателиона, постоянные войны в Сентонже, привлекали сюда громадную массу народа. Город увеличивался все более и более, а вместе с тем увеличивались и его торговые предприятия. Корабли рошельцев заходили даже и в Левант. В городе было уже много чрезвычайно богатых купцов, и роскошь, ненавистная в других городах области, сделалась здесь обыкновенным явлением