В это время послы от города доносили совету о результатах своих переговоров и о требовании со стороны Лану нового свидания. Свидание вновь было разрешено, совет предписал своим депутатам обходиться с Лану с полным уважением. Но и новое совещание (21 декабря) не привело к цели. Оно было повторением почти дословным первого, так что для Лану, казалось, не оставалось надежды быть принятым в город. Только благодаря настояниям дворян и совета пришли, наконец, к соглашению. Лану предложили или сделаться военным губернатором города, или поселиться в Рошели в виде частного лица, или отправиться на одном из городских кораблей в Англию[944]. Лану принял первое предложение[945].
Для пасторов это было жесточайшим ударом. Со всех кафедр раздались громовые речи против Лану. Все то влияние, какое они имели на народ, было пущено в ход, и всеобщий крик неудовольствия против решения совета поднялся в Рошели. Лану обвиняли во всевозможных преступлениях. Его честное и незапятнанное имя топталось в грязь раздраженною толпою, возбужденною пасторами. Отчего Лану не был убит в Варфоломеевскую резню? Должно быть, он изменил адмиралу и Телиньи и ценою низости купил свою жизнь, а теперь его запятнанная рука приведет и Рошель к гибели, — вот о чем повсюду кричали «рьяные»[946].
Но их усилия были безуспешны. Партия «умеренных» и дворяне порешили дело, и отступать назад было невозможно.
Торжественно был введен Лану в залу собраний городского совета и здесь, среди массы народа, он произнес речь, произведшую сильное впечатление на слушателей. Верный принятой на себя обязанности, он уверял народ в полном расположении к ним короля, в его искреннем желании мира. Он говорил, что король соглашается предать забвению прошлое, что он готов утвердить и беречь привилегии и вольности города, восстановить в прежних должностях всех тех, кто ушел за границу, обеспечить за Рошелью право полной свободы совести, и как бы в противоположность этому, представляли Рошели всю невыгоду и опасность осады: король владеет большими средствами, у него есть сильная поддержка в Испании, а укрепления города слишком слабы для того, чтобы спасти город от гибели[947].
Члены совета вышли для совещаний по поводу предложения короля и, несколько времени спустя, вынесли отрицательный ответ. Они отказывались принять гарнизон и губернатора от короля и ссылались на хартии, данные им Карлом V, ратификованные Людовиком XI и вновь подтвержденные Карлом IX. «Мы надеемся, — сказали они, — что при помощи божией нас не захватят в наших постелях, как то было в Париже».
Речи пасторов, не преминувших явиться в собрание, поддержали и укрепили решимость народа защищаться до истощения сил. Нарисованная ими живая картина страшных бедствий, испытанных гугенотами, разоренных церквей и жертв, стонущих под гнетом преследователей, их уверения, высказанные со всем жаром глубокого убеждения, что кровь не перестанет литься, что гонения не прекратятся, — увлекли собрание, и расчеты Лану, надежды короля исчезли.
Лану сделал все, что было в его власти, для приведения Рошели к повиновению. Его роль как королевского посла была окончена. В ответ на заклинание пасторов оставить свой проект, на их просьбы он перестает быть орудием власти, он заверил собрание в полной готовности защищать религию и поклялся в верности делу церкви[948]. Его речь смягчила враждебное настроение массы, а члены совета приняли его с распростертыми объятиями.
Он вышел из Рошели, сообщил Гаданьи и Бирону результаты своих усилий и 23 декабря вступил в город в качестве главного начальника всех войск, находившихся в Рошели. У ворот св. Николая, через которые ему приходилось войти в город, произошло последнее совещание его с пасторами. Мы не знаем подробностей совещания, но известно, что сомнения пасторов были значительно ослаблены. Консисториалы уступили, замолкли, но ненадолго.
28 декабря Лану принес присягу в верности в руки мэра и начал свою деятельность на пользу города[949].
То был наиболее решительный момент в истории города; попытки власти прийти к соглашению мирным путем потерпели окончательное поражение, надежды на мирный исход дела исчезли, и власть увидела ясно, что необходимо прибегнуть к силе как единственному средству принудить жителей Рошели подчиниться решению короля.
Другого исхода кроме употребления силы и быть не могло. «Я послал в Рошель, — писал Бирон королю, — аббата Гаданьи с письмом и потребовал у жителей Рошели заложников, но они отказались дать их и согласились вести переговоры лишь письменно, обнаруживая при этом крайне дурное настроение»[950]. А между тем войска были уже сосредоточены вблизи Рошели, и Бирон не раз уже заявлял, что все готово для начатия военных действий[951]. «Настало время, — писал он королеве-матери, — когда повиновение должно быть оказано Вашему Величеству»[952]. Настоятельные просьбы Бирона получили, наконец, удовлетворение, и едва только переговоры были прерваны, и Рошель отказалась подчиниться, как Бирон начал обнаруживать энергическую деятельность. В деревне Beauvais-sur-Matha, подле Сен-Жан д’Анжели, сделан был генеральный смотр всей армии. То были лучшие силы королевства: восемнадцать полков пехоты, семь эскадронов кавалерии и 500 человек пионеров составляли те силы, с которыми Бирон предпринял дело осады, а он требовал еще новых сил, чтобы сразу нанести решающий удар. По всем дорогам, ведущим в Рошель, двигались королевские войска на осаду Рошели и опрокидывали преграды, поставленные им на пути. Все укрепления, воздвигнутые Рошелью, были взяты: Маран, где засел капитан Норманн, был очищен, а кавалерия графа де Люд захватила и замок ла-Гременодьер, оставленный ночью войсками коммуны. Постепенно все местности, лежащие подле Рошели, попали в руки Бирона, и Рошель была окружена со всех сторон. Сам Бирон основал главную квартиру в Сент-Ксандре, остальные войска расположились в деревнях La Gord, Puilboreau, Aytré, Rompsay, находившихся на всех путях, ведущих с севера, юга и востока в город[953]. Успех Бирона был так велик, что ему удалось даже захватить деревню de la Fond, находящуюся подле самой Рошели и снабжавшую город водою при посредстве подземных ходов. И повсюду воздвигались по его приказу батареи, вооруженные пушками невиданного калибра, изрыгавшими огонь двумя жерлами скрепленными вместе[954].
Сообщение города с остальною Франциею было прервано, а с моря вход в Рошель был крайне затруднен, так как Бирону удалось построить на обоих берегах залива по форту, из которых каждый был снабжен тяжелыми орудиями[955].
Но обложением города завершилось все дело. Бирон оказался не в силах подвинуться ни на шаг вперед, так как ему пришлось иметь дело с человеком, далеко превосходившим его в военных дарованиях, человеком, имя которого произносилось с уважением даже католиками и искусству которого Рошель была уже однажды обязана своим спасением.
Рошель увидела вновь, какого энергического защитника она приобрела в лице Лану. Во все время осады, говорит Де Ту, он вел себя с полным тактом. Он исполнял все обязанности, как превосходный генерал и ревностный защитник дела, и оборонял Рошель со всею тою верностью, какую требовало принятое им на себя звание[956]. Неутомимо работал он над укреплением города. Во всех вылазках, в наиболее опасных местах, он являлся всегда первым. Его энергия и уменье вести дело были так велики, что везде рошельцы оказывались победителями. В течение всего января королевская армия испытывала одни поражения, а удачные вылазки выводили у ней из строя множество солдат[957]. Воодушевление и самоотвержение жителей все более и более увеличивались. Все они от мала до велика трудились на пользу города, возбужденные примером своего неустрашимого вождя. Рошельские женщины во время вылазки приносили вино, варенье, конфеты, уксус для сражающихся, яйца, белье и корпию для раненых[958]. Уже с начала января Бирон понял, что его надежды далеки от осуществления, что тот успех, на который он так рассчитывал, ускользал у него из рук. После первой же стыки с войсками Лану он сознался, что с теми силами, которые были у него в руках, ему невозможно взятие Рошели[959]. «Крайне необходимо, — так писал он герцогу Анжуйском, — крайне необходимо, чтобы те полки, которые на пути, прибыли в возможно скором времени, потому что силы Рошели далеко не так слабы, как думают некоторые»[960]. Он откровенно заявлял, что вылазки совершаются с значительными силами, что потери его велики[961].
Но заслуги Лану не имели в глазах пасторов и «рьяных» — защитников самостоятельности и свободы города, — того значения, какое приписывали им как многие из жителей Рошели, так и в католическом лагере. Неудовольствие, заявленное пасторами при переговорах о принятии Лану, не исчезло. Правда, оно на время притихло. Но достаточно было малейшего повода для того, чтобы вражда к дворянству и его главе разразилась с новою силою.
Такой предлог найден был скоро, и борьба, завязавшаяся теперь, разгорелась до того, что единственным исходом для нее оказалось лишь удаление дворянства из города.