[1047], возбужденное речами пасторов, оно наотрез отказалось дать разрешение Фонтену войти в замок.
Для «жирной буржуазии» подобное решение было страшным ударом: вся деятельность, все усилия пропадали даром. Напрасно поддерживаемая послами, она указывала на опасность такого решения, — горожане твердо стояли на своем.
А между тем Фонтен прибыл в Кон (Cosne), находившийся в четырех милях от Сансерра, и требовал впустить его в замок. И вот между «жирною буржуазиею» и Фонтеном начались переговоры. Постоянно являлись в Кон лучшие граждане города с приветствиями Фонтену. Им был оказываем самый лучший прием[1048]. А интересы были общие, цель, к которой стремились и Фонтен, и «жирные буржуа», была одна и та же. Нужно было придумать средства, как достигнуть этой цели, изменить решение горожан. Наибольшее противодействие оказывали беглецы[1049], их проискам, влиянию их речей и увещаний были обязаны буржуа таким невыгодным для них исходом дела. Нужно было устранить их, вывести из города, и тогда торжество буржуа было бы полное, город был бы в их руках, тем более, что многих из тех, которые были у Фонтена и не разделяли вполне стремлений «жирной буржуазии», удалось склонить в пользу принятия Фонтена[1050]. С этой целью Фонтен начал переговоры с иноземцами и предложил им прислать к нему послов. Беглецы согласились, но обставили свое согласие такими условиями, которые ясно показывали, как мало надежды можно питать относительно их уступчивости. От Фонтена потребовали заложников, и только тогда, когда они были присланы, Жан Минье и Жан Жирарден, избранные в качестве послов, отправились в Кон[1051].
Но переговоры не привели ни к чему. Предложение Фонтена — дать беглецам безопасное убежище — парализовалось вполне его заявлением, что он не получил от короля полномочий вести переговоры насчет свободы культа, что он и не может, поэтому, гарантировать им свободы совести[1052]. Ответ послов был вполне достоин истых кальвинистов. «На таких условиях мы не можем согласиться ни выйти из города, ни впустить вас в него. Мы бежали из Сансерра, спасаясь от смерти, и бежали лишь затем, чтобы сохранить и нашу жизнь, и свободу нашей совести. В этом нет ничего преступного, мы не нарушили эдиктов короля». — «Вы отказываете мне, — ответил Фонтен. — Так я знаю, как я должен поступиться выполню волю и намерение короля[1053].
Переговоры были прерваны, и послы вернулись в город…
«Жирная буржуазия» поняла, что дело проиграно, что надо искать новых средств, чтобы достигнуть цели. Ее решение — изгнать беглецов — было твердо принято, и она недаром в течение всего этого времени находилась в постоянных сношениях с Фонтеном. Она решилась ввиду затруднительности своего положения прибегнуть к крайней мере и изменой добиться того, чего она могла достигнуть мирным путем. Если солдаты не были па ее стороне, то зато она владела замком, держала в своих руках все управление городом. Юлий Бертон и Симон Шарлелюше были еще прежде избраны городом губернаторами замка, а они принадлежали к «жирной буржуазии», были преданы вполне ее интересам[1054]. Благодаря их ревности в исполнении служебных обязанностей, замок был изобильно снабжен и боевыми, и съестными припасами. Нужно было только «жирной буржуазии» поселиться в замке и впустить в него тайком войско Фонтена, и ее господство в городе было бы тогда вне сомнения.
30 «жирных буржуа», в числе которых были и эшевены, составили заговор и назначали ночь с 9 на 10 ноября, как время, в которое план их должен быть приведен в исполнение.
Дело было поведено с замечательным искусством, и только беглецы смутно догадывались, что что-то происходит в городе, но что — они не знали. Уже за несколько дней пред 9 ноября «жирная буржуазия» стала перевозить свои товары и имущество в замок, и рискнула даже запереть ворота, ведущие в замок. Она была вполне уверена в победе, и беглецам, обходившим ночью дозором около замка, не раз приходилось слышать, как насмехались над ними «жирные буржуа», запершиеся в замке[1055]. Это еще более увеличивало их подозрительность и заставляло принимать меры предосторожности. Капитан Ла-Флер иногда посещал лично замок, чтобы удостовериться, не открыты ли ворота, заложенные когда-то горожанами в виду осады. Но он ничего не находил подозрительного. Дело измены было ведено так хорошо, что угадать, в чем оно заключалось, с которой стороны опасность, было совершенно невозможно. Большинство горожан было совершенно успокоено заверениями буржуа-заговорщиков. Если переноска имущества в замок и возбудила подозрение, то речи «жирных буржуа» уничтожили его. «В городе, — так оправдывались они, — скопилось много беглецов, и мы не считаем ни себя, ни свои имущества в безопасности. Беглецы угрожают нам, и мы укрываемся в замке. Но мы никогда не изменим ни церкви Божией, ни городу, который вскормил нас»[1056]. В глазах горожан эти уверения казались вполне искренними, а беглецов успокаивало то обстоятельство, что забитые ворота, единственный путь, по которому можно было ввести войско в замок, были нетронуты.
Это было заблуждение. Именно с этой-то стороны и условлено было впустить войско Фонтена. Виноградники, уступы горы и развалины церкви представляли с этой стороны наиболее удобные места, чтобы скрыть войско, и отряд, под начальством Ракана, брата Фонтена, расположился в этой местности. В полночь 9 ноября он должен был войти в замок.
Но «жирные буржуа» сами испортили дело. Вполне уверенные в удачном исходе предприятия, они отказались впустить стражу, которая явилась вечером 9 ноября пред воротами замка. Отказ сделался известным, и пред воротами собралось много беглецов. Их подозрения воскресли с новою силою. Напрасно буржуа отрицали верность сообщения, напрасно указывали на поздний час, в который было заявлено требование пропуска, — их заставили отпереть ворота и впустить отосланную стражу вместе с молодым Мартина, на верность которого беглецы рассчитывали. Этого мало. Подле замка был поставлен отряд под предводительством Ла-Флера, а капитану Пакелону (Paquelon) было приказано сделать обход вокруг замка.
Настала полночь. Ночь была темная, и Ракан двинулся с отрядом в замок. 18 человек вместе с Раканом и Андре Клеманом, бальи города, перелезли уже через ложные ворота, открытые буржуа, вошли в замок, когда со стороны ворот Сен-Дени вдруг раздался выстрел. Шум привлек внимание, и заговор был открыт. Остальным солдатам войти в город не было возможности, так как в то же самое время капитан Пакелон явился в виноградники и арестовал пажа Фонтена.
В замке было всего 60 человек, и им пришлось расчистить ложные ворота, чтобы впустить войско Фонтена, и защищаться против целого города, который весь поднялся на ноги. Горожане поняли, что дело идет о жизни и смерти, что оставить замок в руках Ракана значило рисковать наверное оставаться без головы (avoir la gorge coupée). Они соединились с беглецами и решились овладеть замком во что бы то ни стало. Опасность, грозившая замку, была велика, защитникам его приходилось выдерживать борьбу с целым городом, но для «жирных буржуа» и Ракана не было другого выхода. Так как они знали, что беглецы теперь не пощадят их. Нужно было продержаться до ночи следующего дня, и тогда войско Фонтена, выступившего из Кона, явилось бы на помощь.
Между тем горожане решились на приступ и густою толпою двинулись к замку. Впереди шел отец Бертоша, одного из комендантов замка, его жена и дети, и жены и дети других изменников с факелами в руках. Горожане насильно потащили их с собою, они думали, что ни Бертош, ни другие буржуа не решатся стрелять в собственных детей. Их ожидания не сбылись. Со стен замка раздались выстрелы, и жена одного из заговорщиков упала, убитая наповал пулею, пущенною из замка. Защита была отчаянная, на осаждающих градом сыпались выстрелы и камни, и они принуждены были прибегнуть к новому средству. Им удалось пробить в одном месте стену, и несколько смельчаков решились приблизиться к бреши и поджечь склад сена, находившийся с этой стороны замка. Осажденные увидели всю великость грозившей им с этой стороны опасности. Пожар открывал горожанам доступ в замок и буржуа решились противопоставить пожару пожар. Они зажгли склады хлеба, леса и мебели. Громадный столб пламени поднялся над Сансерром. Пожар был страшный, он охватил всю северную сторону замка, и деревянная башня, защищавшая с этой стороны замок, погибла. К вечеру пожар прекратился, и испуганные буржуа увидели громадную брешь. Они поняли, что сделали громадную ошибку, что дело их проиграно.
Горожане стали теперь употреблять все усилия, чтобы проникнуть в замок. Им донесли, что осажденные упали духом, донесли и то, что на Луаре видны лодки, наполненные солдатами. Они различали уже шум двигавшегося вдали войска, звуки труб и литавров. Медлить было нельзя; приближалась ночь. Сплошною массою двинулись осаждающие на приступ. В замке начался страшный переполох. Осажденные перестали даже стрелять. В это время Люи Мартина, тот самый, который был впущен в замок вечером 9 ноября по настоянию беглецов, пользуясь смятением в замке, отворил ворота, ведущие в город. «Не стреляйте, не стреляйте! Это я — Мартина, — кричал он осаждающим. — Смелее! На приступ! Они собираются бежать!» Это был решительный удар для буржуа. Горожане поняли, что победа в их руках. Капитан Лоран пробрался в замок, беспрепятственно взошел на дымящуюся еще башню и призывал горожан: «Сюда, сюда! Замок в наших руках! Осажденные перепуганы, у них исчезла храбрость!» И толпа, движимая призывом, ринулась в замок. Рокан успел уйти, но Кадайле, изменник, подготовивший катастрофу, остался в замке. Он был ранен в голову и не мог убежать. Разъяренная толпа отыскала его. Она могла теперь отплатить за все перенесенные ею опасности. Кадайле был вытащен из замка. Среди криков и проклятий влекли его по улицам города и наконец убили перед дверьми церкви св. Иоанна. Два других лица, из наиболее скомпрометированных, подверглись той же участи. Торжество беглецов было полное: замок был в их руках, сочувствие горожан было приобретено, защищаться было можно, и надежды беглецов теперь, казалось, осуществились. И ноября Фонтен уехал в Париж, отчаявшись в возможности захватить город и подчинить его власти короля.