вшею ни малейшего уклонения от раз начертанных правил поведения, объединяла и сближала разрозненные элементы, подготовляла их к общей деятельности. Обладая, таким образом, качествами, которых не было ни у одного из элементов, входивших в состав кальвинистской партии, она тем самым открывала своим служителям, открывала целой консисториальной партии обширное поле для влияния, можно сказать даже делала ее заправляющим элементом в целой партии.
Но такое положение дел продолжалось не долго. Сила и энергия религиозного рвения ослабевала; стремление сделать кальвинизм господствующею религиею в государстве уступало место простому желанию обеспечить за гугенотами право существования и свободного и повсеместного исповедания религии, а вместе с тем усиливалось стремление к достижению политических целей, и внимание большинства стало обращаться на вопросы мирские, оставляя религиозные ведению пасторов. Отсюда вышло то, что к партии стали примыкать лица, в глазах которых вопросы религиозные не имели значения и которые не заботились об интересах консистории и синода, да и у искренно преданных делу религии проявлялось некоторое равнодушие к консистории и пасторам. Таким образом, пасторы теряли влияние на ход дел, и власть стала переходить в руки светского, мирского элемента и именно дворянства, как наиболее могущественного и влиятельного. Варфоломеевская резня поставила его в резкие отношения к власти, определила характер этих отношений, развязала руки знати и этим устранила необходимость влияния консистории, как организующего элемента.
Это перемещение власти сразу же обнаружилось на характере воззрений гугенотов, на содержании и характере их литературы.
Ни одна партия во Франции не обладала до того времени такою обширною и богатою литературою, какою обладали гугеноты. Но ни разу еще она не была так богата и разнообразна[1089], как после резни и особенно после Булонского мира, доказавшего еще раз гугенотам, что им нечего ожидать от королевской власти. Действительно, начиная с 1573 г. и в течение следующих семи лет выходят одни за другими ряд памфлетов, превосходящих друг друга резкостью и решительностью своих мнений. В половине 1573 г. появились две брошюры: «Право магистратов над их подданными» («Droit des magistrats sur leurs sujets») и «Франко-Галлия» («Franco-Gallia»), послужившие основою для всех других. Они проложили путь, и в следующие годы были напечатаны такие памфлеты, как «Речи о божьих судах против тирании, афоризмы и знаменитые речи против тиранов» («Discours des jugements de Dieu contre la tyrannie, apophtegmes et discours notables contre les tyrans»), «Франко-Турция» («France-Turquie»), «Речи о различных властях» («Discours de diverses puissances»), «Ответ на вопрос, дозволено ли народу и знати с оружием в руках сопротивляться вероломству и жестокости господина» («Réponse à la question s’il est loisible au peuple et à la noblesse de résister par armes à la félonie et cruauté d’un seigneur») и целая масса других, написанных в том же духе, направленных к одной и той же цели, вполне согласных в своих выводах.
Одно заглавие этих брошюр указывает на их характер, как и на характер тех вопросов, которые затрагиваются в них. То были брошюры с политическим содержанием, правда опиравшиеся в своих выводах на то, что было выработано прежде, но гораздо более решительные и смелые, более широкие и по задаваемым вопросам и по предлагаемым решениям, представлявшие, поэтому, значительную противоположность с тем, что писалось гугенотами прежде.
Действительно, до резни гугенотская литература сосредотачивалась главным образом в произведениях, затрагивавших теологические вопросы, развивавших те положения, которых Кальвин коснулся в своих произведениях. Что же касается до брошюр с политическим содержанием, то их было немного, да и те затрагивали незначительные политические вопросы, и притом затрагивали несмело и робко, касались лишь Гизов, выставляя в ярком свете их поведение и всеми силами стараясь выгородить королевскую власть.
Разрабатывая вопрос об отношениях между церковью и государством, французские публицисты, из партии гугенотов не пошли дальше того, что было сказано Кальвином в его Institution; они просто комментировали Кальвина, и лишь немногие из них решались сделать прямой вывод из положений, поставленных им, решались порвать связи с королевской властью. Мы видели, какими побуждениями руководились они, какие причины не допускали их смело разрешить вопрос: они не теряли надежду совершить реформу в церкви при помощи власти и в ее действиях и поступках отыскивали благоприятные для себя, для своего дела, симптомы. Если они говорили, что у них нет иного желания, как видеть торжество реформатской религии во Франции, то в этом не было задней мысли. «Это зависит от короля, — писал один из гугенотов, — и цель моя убедить его примерами царей и словом Божиим, что он должен искоренить идолопоклонство в своем государстве и водворить в нем истинное и чистое служение Божеству»[1090]. И как бы в вознаграждение за добрую решимость короля, они заявляли ему свою преданность, доказывали, что все их желание, вся просьба заключается в уничтожении идолов, и что «тот не может назваться истинным сыном церкви, кто не в состоянии подчиниться законам и повелениям тех, кого Бог поставил главою»[1091]. «Нас, — говорили они, — воспитывали с самой колыбели в таком уважении к королю, что мы дрожим при одном его имени и готовы отдать ему нашу жизнь»[1092]. При таком настроении не было ничего удивительного в том, что они не шли дальше угроз и объявляли, что гнев божий покарает короля, если он откажется исполнить желания гугенотов. «От вас одних зависит, — писали они королеве-матери, — чтобы истинная религия была признана и почитаема во всем королевстве. Достаточно вам сказать, что вы этого хотите, — и все суеверия, всякое идолопоклонство исчезнут, и восстанет истинное служение Богу… Если вы поступите так, вы же первая и пожнете плоды; вы увидите, что ваш народ окажет вам все то повиновение, которым он обязан вам согласно заповедям Божиим… Если же вы не изгоните идолопоклонства, то будете причиною гнева божия против вас и вашего народа. Когда волнение обнимет все королевство, вы лишитесь тогда возможности действовать, и Бог откроет другие средства насадить семена Евангелия, и все обратится вам в стыд»[1093]. Но каковы эти средства — гугеноты не говорили; они не решались высказаться даже и тогда, когда надежды на поддержку со стороны власти исчезли, когда уже в Шотландии Бэканан смело разрубил узел и провозгласил тираноубийство лучшим средством против зла…
Другой род литературы, уже с содержанием не религиозным, а политическим, был крайне ограничен по своим целям. Тут не было ничего кроме простого нападения на злоупотребления. Изредка указывали на старые обычаи, по которым когда-то управлялось государство, но редкий из гугенотов затрагивал вопросы об отношениях к власти, о правах дворянства, никто почти не пытался возвести феодальную старину в политическую теорию.
Как и в брошюрах религиозного содержания, высказывали гугеноты и в своих requestes, и в разного рода других памфлетах и манифестах полную преданность власти и на каждом шагу заявляли, что ведут борьбу лишь с целью освободить короля из плена или защитить права совести[1094]. Так, даже в 1567 г. в своей просьбе королю[1095] они продолжали заявлять свои верноподданнические чувства и нападали на Гизов за то, что они клевещут на них, обвиняя их, гугенотов, в стремлениях, противных их долгу по отношению к природному государю[1096]. Они указывали при этом на вредные для власти происки Гизов, торжественно объявляли, что взялись за оружие против воли и с большим неудовольствием, и просили короля назначит самый строгий суд над их действиями и над поступками Гизов и покарать их, если они окажутся виновными во взводимых на них преступлениях[1097]. Охлаждение к королю, уменьшение к нему уважения обнаружилось, как мы видели, только во время третьей религиозной войны, но и то крайне слабо и нерешительно.
За все это время, гугеноты лишь один раз попытались ясно определить свои отношения к власти, да и то вследствие тех деспотических замашек, к которым стала прибегать королевская власть[1098]. Королевский совет, ввиду того сопротивления, которое обнаружили города вроде Рошели, отказавшиеся подчиниться приказаниям короля, решился открыто провозгласить теорию королевской неограниченной власти. В мнении, поданном членами совета королю, мнении, предупредившем несколькими годами известные нам советы Понсе, доказывалось, что Франция — монархия, что ее король не может быть связан волею народа, так как он лицо ответственное лишь пред Богом и волен издавать какие угодно законы и уничтожить все то, что издано его предшественниками. Если король не будет изъят из-под власти законов, то, говорили они, он не будет более верховным владыкой (souverain).
То было подробным развитием известной фразы Франциска I, что «такова наша воля» (tel est notre bon plaisir), но в то же время то было впервые высказанное с такой решительностью, с таким весом мнение, к которому не привыкли такие города, как Рошель, считавшие дарованные и приобретенные ими привилегии и вольности правом ненарушимым, не зависящим от чьего бы то ни было произвола, даже если бы произвол этот исходил от самого короля. Поэтому-то, когда сделались известными решения государственного совета, Рошель протестовала против высказанных на нем мнений и указывала и на историю отношений городов и власти, и на те клятвы, которые давали короли — сохранять права и свободу подданных. Клятва, говорили жители Рошели, была во все времена делом обоюдным: король клялся соблюдать права подданных, — подданные — повиноваться королю. Таким образом, ни тот, ни другие не вправе нарушить клятву, так как нарушение ее есть клятвопреступление, и король, нарушивший ее, а, следовательно, совершивший смертный грех, ставший чрез это атеистом, не может считаться государем. Подданные освобождаются от клятвы в верности королю, от признания его государем и вполне могут быть оправданы, если поднимут знамя восстания.