А между тем не эти только речи приходилось выслушивать власти. Были и другие ораторы, обнажившие перед глазами короля результаты вековой политики французской монархии. Правда, в их речах слышались другие ноты, в них не было ни той резкости, ни той гордости, которая проявлялась в прошении гугенотов; на каждом шагу заявляли они свои верноподданнические чувства, извинялись в своей смелости и дерзости, откровенно сознавались в своих колебаниях, заставлявших их так долго откладывать заявление своих желаний. Они ясно сознавали — по крайней мере заявляли это — что предписывать законы и требовать перемен в государстве, исследовать и контролировать ведение королем государственных дел не дело подданных; что лишь примеры прежних времен и благодушие короля заставили их решиться на такой смелый шаг. Но каково было слушать власти даже и такие речи, когда ее систему подвергали беспощадной критике, восхваляли опять то же прошедшее, когда, и это главное, речи говорились не от лица лишь одних гугенотов, но и католиков[1288].
Мы имели случай в общих чертах познакомиться с содержанием жалобы и не считаем нужным передавать его здесь. Для нас важны лишь вопросы: кого обвиняло среднее сословие в жалком состоянии страны? Чего требовало оно? Какие меры предлагало для исцеления болезни?
Страна страшно разорена, среднее сословие так истощено, что едва может добыть средства существования[1289], кто виною всего этого? Королевская власть, создавшая талью, субсидии, налоги, истощающие страну, доводящие ее до совершенного, конечного разорения, власть, переставшая даже спрашивать у Штатов, каковы средства страны[1290]. Страна на краю гибели, необходимо спасти ее, а это спасение заключается в полном освобождении ее на 10 лет от всяких налогов и взиманий. Но потом, когда пройдет 10 лет, брать ли с народа также суммы? Среднее сословие решительно отвергало такую меру. Оно выставляло свои права, которыми пользовалось при графах Прованских и Дофинах, графах Тулузских и Людовике XI; оно рисовало блестящую картину благосостояния народа в ту отдаленную эпоху, когда жители провинций Прованса, Дофине и других не платили ни тальи, ни налогов[1291], а пользовались исчезнувшими теперь привилегиями. Лишь вследствие «необходимости» среднее сословие соглашалось восстановить все в том виде, как то было при Франциске I[1292].
Таким образом, правительству приходилось вести дело зараз и с гугенотскою конфедерацией), и с целым почти населением юга. И та, и другое действовали отдельно, каждая предъявляла свои особые требования; но оба единогласно почти доказывали, что положение дел дурно, что идти вперед по прежнему пути невозможно и что в старом порядке, существовавшем в отдаленные времена, в восстановлении прав и привилегий, словом, в уничтожении всего сделанного королями в пользу централизации, лежит единственное средство спасения и умиротворения страны.
Не отвечать на эти требования было невозможно. Если среднее сословие и не грозило восстать с оружием в руках в защиту своих прав, то это не было ручательством в спокойствии страны. Воспоминание о народных бунтах при Генрихе II было еще у всех в памяти, и Екатерина Медичи была свидетельницею их. А конфедерация гугенотская прямо заявляла, что не положит оружия, пока не получит удовлетворения своим требованиям. С другой стороны, правительство в лице Монлюка дало торжественное обещание польским послам, что их требования относительно гугенотов будут выполнены во всей точности[1293].
Екатерина Медичи попыталась прибегнуть к своим обычным приемам. Она призывала к себе по одиночке каждого из депутатов, уговаривала, упрашивала их, то переходила к угрозам, то обещала всякие милости. Но ее усилия были напрасны. Гугенотские послы не были похожи на Конде, которого можно было подкупить какою-нибудь мадумуазель Лимейль, одною из légion volante Екатерины, или на короля Наваррского, которого можно было одурачить обещаниями содействовать полному восстановлению Наваррского королевства. То были «медные лбы», провинциальные дворяне, знавшие, что такое двор, не любившие его и предпочитавшие независимую и простую жизнь в своих замках жизни при дворе, правда жизни роскошной, блестящей, но крайне стеснительной. На все уговаривания они отвечали, что собрание приказало им вручить просьбу королю и привезть ответ, что оно не уполномачивало их ни на что большее[1294].
Правительство вынуждено было дать ответ на просьбу гугенотов[1295]. Но то был ответ в высшей степени уклончивый, неопределенный. Правда, король уверял их в своей благосклонности, в своем желании видеть мир, царствующим в его государстве, обещал созвать Генеральные штаты в Компьене, но на главное, чего добивались гугеноты, он не давал прямого ответа. Он ограничивался лишь тем, что назначил комиссию, состоящую из Данвиля, герцога Юзеса, сенаторов Дасье и Кайлюса (Caylus), и отправил к ней гугенотов. Он предоставил им избрать город для совещаний где-нибудь подле Монтобана или в другом месте, порешить с условиями мира и явиться к нему 15 декабря в Компьень; тогда он даст ответ, какой будет признан необходимым.
Депутаты должны были возвратиться назад ни с чем.
А между тем гугеноты начали опять свою деятельность. Перемирие, заключенное с Данвилем, истекло 20 октября, и гугеноты взялись за оружие. В октябре жители Кастра овладели городом Бюрла (Burlas) и истребили почти весь гарнизон. Из Безьера сделано было успешное нападение на город Бизаи (Bizan de las Aliteras) неподалеку от Нарбонны, и он был взят. А в ноябре почти во всех гористых местностях открылись военные действия. В Лораге, Руэрге, Лодеве и других местах гугеноты стали опять захватывать города и замки[1296].
Правда, это не была еще открытая война. Во многих местностях перемирие сохранялось. Данвиль, например, успел заключить с Нимом новое перемирие в Монтобане до 15 ноября[1297], а в Виварене подобное же соглашение произошло между Пьерегурдом и Пелу[1298]. Но то были лишь перемирия. Прочного мира не было, да и не могло быть: требования гугенотов были слишком громадны, а правительство и не думало выполнять их. Одною рукою рассыпало оно им обещания, а другою в то же время готовило им удар, задумывая захватить Рошель.
Комиссия, назначенная королем, тоже не приводила ни к какому существенному результату. Просьба и надежды короля, высказанные им в его ответе гугенотам, что всякие враждебные действия прекратятся[1299], не осуществились, а комиссия имела полномочия слишком ограниченные. После долгих совещаний, в начале декабря и было решено продолжить перемирие еще на три месяца, но с условием, что гугеноты возвратят взятые ими города Флоренсак и Памейроль.
Очевидно, что ждать было нечего, да и настроение гугенотов было не таково, чтобы можно было ожидать от них уступок.
Действительно, к 16 декабрю они созвали новое собрание в Мило с целью окончательно разрешить вопрос о переговорах с властью и ввести более прочные учреждения в подчиненной им стране, на нем высказали вполне и свои чувства и свои намерения. Правда они отнеслись довольно благосклонно к предложению короля решить взаимные пререкания путем общей работы в комиссии, даже согласились выбросить некоторые из наиболее оскорбительных для власти требований, но они заявляли, что признают разрешение вопроса в комиссии делом хорошим лишь настолько, насколько оно будет основываться на представленных ими условиях и, кроме того, потребовали немедленного исполнения некоторых из просимых ими гарантий. «Лицам религии, — говорили они, — необходимо всякое время, будет ли то время мирное или военное, быть настороже и вести себя так, чтобы можно было оказать сопротивление тайным проискам и предприятиям, которые подготовляют ежедневно враги для истребления людей религии»[1300]. Они постановили, что везде, где поднято оружие, а особенно в городах, гугеноты должны быть особенно настороже.
Этого мало. Ввиду борьбы, ввиду опасностей, которые окружают их, они требуют клятвы от всех в сохранении единства, добрых отношений и взаимопомощи. Все члены собрания должны поклясться «оставаться верными единству до самой смерти, составлять одно общее целое, сноситься друг с другом и сообщать все то, что необходимо для тесного союза всех церквей и всех, исповедующих истинную религию, оказывать помощь друг другу, не щадя ни живота, ни средств, присылать по первому требованию войско даже и в отдаленные места, не отступать от единения, какие бы обещания и выгоды ни были им предложены, а главное, не предпринимать ничего во вред единению, без взаимного согласия, и не иметь ввиду иной цели, кроме славы Божией, процветания его церкви, блага короны и общего спокойствия страны».
Собрание было чрезвычайно многочисленно. Все знатнейшие аристократы, губернаторы городов явились на собрание. Среднее сословие прислало своих представителей почти от всех городов, входивших в союз. Из Виваре, Велэ, Жеводана, как и из областей Кверси, Лораге, Фуа и других явились горожане, члены конфедерации[1301]. Собрание было действительным представителем всей гугенотской партии, и оно могло теперь распространить организацию на все подвластные ей земли и исправить те недостатки, которые вкрались в введенную уже систему учреждений, особенно во всем том, что касалось внутреннего управления и что служило средством объединения конфедерации.