[1410]. Ряд войн, приводивших за собой грабежи, пожары и разрушения целых деревень, истребление массы людей, постоянные неурожаи, холодные зимы, жаркое лето с бездождием и засухами — все это еще более ухудшало положение дел. Но ни разу зло не доходило до такой степени, до какой оно дошло в начале семидесятых годов и особенно в 1573 г. Клод Гатон представляет значительное число данных, доказывающих это, и эти данные, относящиеся лишь к Шампани, подтверждаются и для других провинций, особенно Лангедока, теми заявлениями, которые все чаще и чаще высказываются на Штатах[1411]. «Весна, — рассказывает Клод Гатон, — начавшаяся с последних чисел февраля, была крайне дурна и холодна вследствие частых морозов и снега. Март месяц прошел в холодных дождях, снеге и морозах, в апреле были часто приморозки, сопровождавшиеся холодными дождями, что задерживало рост хлебов». Правда, несколько теплых дней дали возможность деревьям и винограду пустить почти, но ряд морозов убил их[1412]. Результаты не замедлили обнаружиться: цены на хлеб поднялись страшно. В течении шести дней четверик пшеницы с 10 су поднялся до 24, 25 и даже до 30 су, «тогда как с 1540 г., за исключением бесплодных годов, он стоил 5, 6 и 7 су»[1413], и это, прибавляет Гатон, было явлением повсеместным во Франции, бедные люди и особенно крестьяне очутились в самом критическом положении, очень многие из крестьян, опасаясь грабежа солдат и гугенотов, свезли хлеб в город Провен, — теперь они бросились за хлебом, но им дозволили молоть его лишь с большими затруднениями, и они принуждены были покупать хлеб у пекарей и булочников, поднявшим цену хлеба до 24 денье и больше[1414]. Приходилось протягивать руку за милостынею, — иначе грозила голодная смерть. Те, кто стыдился нищенства, продавали скот, мебель, земледельческие орудия, разорялись, чтобы добыть кусок хлеба. В городах накопилось невиданное прежде число иногородних, из которых значительная часть просто умирала на улицах от истощения и голода[1415]. А между тем и сбор винограда был крайне плох: собрано было около четверти того, что собирают обыкновенно, да и плоды были кислы. Питаться было нечем, и страшная смертность развилась как в Провэне и окрестных местах, так и во всей Франции[1416]. Правда, когда кончилась жатва, смертность уменьшилась, но цена хлеба осталась по прежнему высока, так как многие земли были не засеяны[1417]. «С этого года, — замечает глубокомысленно Гатон, — дела стали идти все хуже и хуже (de mal an pys)», и переходит к рассказу о грабежах и вымогательствах солдат, об установлении платы за приложение печатей и о других «inventions», «которые были найдены крайне странными и дали случай французскому народу ненавидеть (hayr) короля и дурно отзываться о нем»[1418].
Таково было то состояние, к которому была приведена масса народа, благодаря фискальным мерам правительства, благодаря непрестанным войнам и грабежам. Обеднение стало всеобщим фактом: земли были обременены долгами и недоимками; рабочих рук было мало; число пустопорожних мест увеличивалось все более и более. Отсутствие безопасности, смуты и беспорядки, почти неустанная борьба всех со всеми, рядом с все чаще и чаще повторявшимися в последние годы засухами и морозами, истреблявшими жатвы, довело страну до полного разорения. Во всех делах обнаружился застой; торговля прекратилась; никто не осмеливался ни путешествовать по стране, ни обрабатывать землю; отправление юстиции прервано; деревни опустели; в храмах нет ни священников, ни служения, — такова была картина, которую рисовали комиссары королю, таков был обыденный порядок дел во Франции. Народ стал сознавать свое безвыходное положение, он понял, что идти дальше по этому пути невозможно, и волнение прокралось и в его среду и в ней требование Генеральных штатов, стало лозунгом всех недовольных.
А правительство как-то бесчувственно, безучастно относилось ко всему этому, не принимало радикальных мер к устранению зла, закрывало глаза на грозящую ему опасность, на которую так прямо и бесцеремонно указывали его слуги — ревизоры. В то время, когда необходимо было действовать со всею возможною энергиею, оно выказывало апатию и нерешимость, прибегало к закулисным средствам, думало спастись, подсылая убийц к своим противникам, и как бы боялось идти прямым и решительным путем. Оно не давало, да вряд ли было способно дать народу знамя, за которым он пошел бы с готовностью, забывая свое горе горькое, и не заботилось даже привлечь его симпатии облегчением на родных нужд. В народе усилилась бедность; у него не оказалось средств платить налоги; — ревизоры указывали постоянно на это, правительство молчало и не делало ничего. И вот оно оказалось без средств, ему нечем было платить жалованья солдатам, этой язве тогдашнего времени, этому предмету ужаса для несчастного земледельца. Горе народное накоплялось, а правительство своими действиями отталкивало народ, который был вынужден искать где либо вне короля защиты и знамени, и не замечало, как мало по малу вырабатывается из этой массы бедняков опасный противник, силами которого воспользуются католические монахи, состоявшие на жалованье у испанского короля, воспользуются и Гизы с своею роднею, чтобы низвергнуть Валуа; не замечало оно и теперь, несмотря на прозрачные намеки ревизоров, что народ относится хладнокровно и безучастно к делу королевской власти и открывает этим свободное поле для знати.
И вот, благодаря страшному разорению, ослабившему податные силы народа, благодаря крайней неурядице, господствовавшей в управлении финансами, неурядице, открывавшей обширное поле для утайки сумм, получаемых с народа, дававшей возможность обкрадывать беззастенчиво, чуть не открыто казну, правительство в самую критическую минуту своего существования, в минуту, когда был поднят вопрос о его существовании, когда отовсюду стали раздаваться требования реформ государства в его членах, и в целом, когда одна половина населения готова была восстать с оружием в руках, а другою овладело равнодушие к делу власти, — правительство, говорю я, оказалось в самом затруднительном положении: его финансовые средства были крайне ничтожны, громадный долг отягощал казну, дефицит возраставший год от году, нечем было покрывать, доходы стали получаться крайне неисправно: талья, достигшая в 1572 г. до 7 500 000 ливров, в 1575 г. достигла 7 120 000 ливров[1419]. Чтобы покрыть дефицит, чтобы удовлетворить хоть в некоторой степени настоятельным потребностям, приходилось прибегать к всевозможным средствам. Займы следовали за займами, но дело мало поправлялось; потом обложили города, что составило три миллиона ливров[1420]; но и эта сумма не в состоянии была покрыть издержек, так как несколько месяцев спустя правительство вновь прибегло к той же мере, и это стало повторяться периодически[1421]. Однажды расстроенные финансы были уже в крайне дурном состоянии и правительство вынуждено было прибегать к продаже церковных имуществ с разрешения папы, что было скрытым объявлением банкротства, доходы простирались до 12 270 000 ливров, и при этом существовал дефицит при общем долге в 43 700 000 франков и процентов на нем в 15 миллионов и более[1422]. В 1574 г. валовой доход казны возвысился до 16 000 000: талья принесла казне 712 000, денежные сборы и субсидии дали 2 000 000, gabelles — один миллион, таможенный сбор — 562 000, домены — 3 000 000, леса и parties casuelles — 600 000[1423], и таким образом правительство получило на 33 000 000 ливров больше, чем десять лет назад. Но это было чисто номинальное увеличение: в действительности казна получала даже меньше. Ценность одного ливра равнялась 1560 г. четырем франкам и шести сантимам, а в 1574 г. понизилась до трех франков и 14 сантимов[1424]: таким образом, доход 1560 г. равнялся почти 49 000 000, тогда как доход 1574 г. состоял из 50 000 000 с небольшим. Но этого мало: цены на хлеб возвысились в громадной пропорции 60 на 100[1425], а ценность золота, вследствие прилива его из Америки, по вычислению Лебера, упала на 20 процентов[1426], так что, по словам Кламажерана, доход 1560 г. стоит по современному счету 180 миллионов, а доход 1574 г. — всего 150 миллионам[1427]. А между тем и этого не получала казна, так как многое было отчуждено, взято вперед, а другие суммы, по большей части талья, были захватываемы гугенотами, да кроме того, нужно было истратить много и на покрытие издержек по собиранию податей. Оттого, по счету, составленному в 1574 г.[1428] чистый доход казны простирался всего до 4 851 000, в то время, когда расходы достигали до 11 105 000. Дефицит, таким образом, представлял сумму в 6 256 000. В следующем году дело еще более ухудшилось: чистый доход высчитывался в 33 360 000 при увеличившихся расходах, которые, по расчету депутатов Штатов в Блуа, простирались до 12 000 000[1429], что давало дефицит в 8 000 000[1430]