А между тем он успел укрепить остров Ре и город Бруаж и создать в течение пяти недель флот, состоявший из 70 кораблей. Этот флот крейсировал вдоль западных берегов Франции, захватывал купеческие корабли и увеличивал этим средства конфедерации[1609]. Деньги, собранные самим Лану с католиков острова Олерона, давали ему возможность поддержать в армии дисциплину и смело встретить врага.
А этот враг двигался крайне медленно и только в половине мая осадил город Фонтенэ-ле Конт. Но он не мог взять и этого укрепленного пункта: значительная часть армии разбежалась. Волонтерам не понравилась служба королю: постоянные нападения со стороны Лану крайне утомляли их[1610]. Монпансье увидел, что дело не пойдет, снял осаду и удалился ко двору. Военные действия были ведены гугенотами так удачно, что Бирону, засевшему в Сен-Жан д’Анжели, не удалось захватить ни одной крепости, несмотря на то, что он успел завести сношения с жителями, успел подкупить их[1611].
Таким образом, несмотря на полную неудачу плана захватить Алансона и поставить его во главе движения, — что, несомненно, значительно подрывало дело, начатое гугенотами, так как Екатерина Медичи была теперь в состоянии призвать на французский престол Генриха Анжуйского, — правительство находилось в крайне затруднительном положении вследствие чрезвычайных успехов гугенотов и позорного поражения армии Монпансье. Оставалась единственная надежда на маршала Матиньона, армия которого действовала в Нормандии. От ее победы или поражения зависело теперь в значительной степени существование правительства. Маршал Матиньон спас правительство от полного поражения. Это был единственный человек, выдвигавшийся вперед среди массы бездарностей своими способностями. Родом из Нормандии, он знал отлично эту провинцию и, как всякий нормандец, отличался хитростью и предусмотрительностью[1612]. Человек в высшей степени холодный и расчетливый, он был чужд и жестокостей и увлечений. Он всегда вел дело крайне медленно и осмотрительно, но за то ни разу еще не испытывал поражений и вырывал часто победу из рук врага в самую критическую минуту. Правительство оценило его заслуги; Екатерина Медичи находилась с ним в самых дружеских отношениях, и он был сделан кавалером ордена св. Михаила, потом маршалом и губернаторов Нормандии. Верный слуга правительства, которое ни разу не дало ему права жаловаться на невнимание, он ревностно заботился о том, чтобы все укрепленные места в провинции были снабжены достаточным количеством войска, выбирал в коменданты крепостей людей, которые не сдавались неприятелю при первом же приступе, старался всегда иметь под рукою средства собрать войско. Когда правительство издало приказ сформировать три армии, ему нужно было немного времени, чтобы стать во главе отряда, состоявшего из пяти тысяч пехоты и 1800 конницы, отряда, на помощь которому Екатерина Медичи успела послать еще два полка[1613]. Быстрота, с которою явилась в Нормандии армия, удивила даже гугенотов, а между тем сами они слишком мало еще сделали, чтобы с успехом бороться против Матиньона. Монгомери затянул дело восстания, не дал развиться ему во всей Нормандии, куда приглашала его и католическая, и гугенотская знать[1614], и дал время противнику собраться с силами. Высадившись в Котантен с армиею в шесть тысяч человек, он, вместо того, чтобы двинуться поспешно вперед, старался укрепиться в полуострове, пытался взять Шербур, а потом занялся осадою замка Валон (Valognes). То была с его стороны громадная ошибка: он потерял совершенно напрасно почти целый месяц и не сделал почти ничего даже для укрепления своего положения. Правда, он, наконец, понял свою ошибку, но было уже поздно. В то время, когда он начал движение вперед, у Матиньона уже было собрано войско, и он стал у Байе в то самое время, когда Монгомери со своею армиею достиг до Карантана. Свободный путь через северную Нормандию, где гугенотам представлялась полная возможность захватить города Фалез и Аржентан, был закрыт. А между тем своевременное занятие этих городов, жители которых склонялись в пользу партии политиков, парализовало бы действия Матиньона, освобождало бы дворян, ждавших прибытия Монгомери. Оставался путь на юг, путь, тем более удобный, что он давал Монгомери возможность соединиться с Гитри и Лану, что для движения гугенотской армии служил превосходным прикрытием город Сен-Ло, занятый Коломбьером. Сохранить этот путь значило выиграть дело, даже и при том положении, которое успел занять Матиньон. Но Монгомери и здесь упустил удобное время. Матиньон перехитрил своего земляка и лишил этот путь всякого значения. Стоя в наблюдательном положении подле Байе, Матиньон повсюду стал распускать слухи о своем намерении начать осаду Карентана, где Монгомери оставил своих сыновей с небольшим гарнизоном, и обратился даже к одному из дворян-гугенотов, Сент-Мари Эньо, с предложением собрать окрестных дворян и идти на помощь к королевскому войску для осады Карентана. Ожидать помощи от гугенота было нечего, но Матиньону была нужна не материальная помощь. Эньо, выжидавший в своем замке, какое направление примут дела, донес, как надеялся Матиньон, обо всем Монгомери. Немедленно началось передвижение гугенотских войск к Карентану, и из Сен-Ло была вызвана значительная часть гарнизона для подкрепления в Карентан. На это и рассчитывал Матиньон, и едва только узнал о том, что в Сен-Ло остались небольшие силы и что Монгомери с небольшим отрядом перешел в этот город как немедленно же, ночью, двинулся к Сен-Ло и 17 апреля осадил его. Связь с Корентаном была прервана, а фальшивая атака, произведенная по направлению к Карентану Ферваком, заставила гугенотскую армию отступить на север от Карентана. Монгомери с небольшим отрядом кавалерии в 60 человек едва удалось бежать из осажденного города, но его бегство было открыто, и сам Матиньон пустился за ним в погоню. Монгомери избрал путь на юг, но горячее преследование сделало дальнейшее движение невозможным, и он вынужден был остановиться в Донфроне (Domfront). То был старый полуразрушенный замок; его стены едва держались, башни находились в таком состоянии, что не могли выдержать и небольшой канонады. Да к тому же гарнизон города был крайне ничтожен, всего с солдатами, приведенными Монгомери, было на лицо 160 человек. Надежды выдержать осаду не было никакой, но Монгомери несмотря на это решился защищаться до последней крайности.
Королевское войско приближалось к городу, и Монгомери не успел сделать всех необходимых приготовлений к защите, как Матиньон обложил со всех сторон замок. Не было еще артиллерии, но она была выслана и должна была вскоре явиться. Для Монгомери оставалось одно средство — пробиться, но две вылазки, произведенные им, всеми наличными силами, были отбиты с страшным уроном, и он принужден был запереться в замке со всеми своими приверженцами, число которых теперь уменьшилось, между тем как к Матиньону прибывали подкрепления, и его армия увеличилась до семи тысяч человек. Исход осады был вне сомнения, но Монгомери не думал сдаваться: на все предложения сдаться он отвечал гордым отказом. Он решился лучше умереть, чем отдаться в руки правительства, к которому он питал страшную ненависть и недоверие. Матиньону оставалось одно средство — бомбардировка. В воскресенье, 23 мая, рано утром на город посыпались бомбы, и к одиннадцати часам одна из башен стала развалиною. Широкая брешь открывала свободный путь в город, защищать который не было возможности. Оставалась одна только цитадель, и в ней укрылся Монгомери с отрядом в 40 человек. Остальные бросили его; они увидели бесполезность сопротивления. Между тем бомбардировка продолжалась; бомбы падали в город и расчищали путь для штурма. В час сигнал к атаке был дан, и армия Матиньона двинулась на приступ. Напрасны были усилия Монгомери остановить движение; его вылазка была отбита, и войска полезли на стены. В два часа сделана была первая попытка взять замок; но и к семи часам вечера дело не подвинулось ни на шаг вперед. Правда, рвы были пройдены, но влезть на стены не было возможности: неизбежная смерть встречала храбреца, осмеливавшегося подняться. Рука Монгомери и его сподвижников разила метко, и ни один из тех, кто поднимался на стены, не оставался в живых. Сент-Коломб, Дуильи, с целою массою солдат лежали во рву мертвые, с раскроенными черепами, со смертельными ранами в груди. Несмотря на все усилия осаждающих, на постоянно прибывавшие подкрепления, цитадель все еще оставалась в руках Монгомери, и не одному солдату не удалось войти в нее. В армии короля не оказалось более смельчаков, готовых жертвовать жизнью, и Матиньон приказал начать отступление.
Приступ окончился, но торжество защитников замка было куплено дорогою ценою. Из 40 человек в живых осталось только 28, из которых 12 были тяжело ранены. Монгомери получил две раны: в лицо и в правое плечо; но это не смущало его. У него оставалась впереди целая ночь; можно было поправит бреши и вновь начать защиту. Монгомери не сомкнул глаз во всю ночь; ни раны, ни страшное утомление не заставили его бросить начатое дело.
Настало утро. Защитники собрались; их было всего 14 человек: остальные ушли ночью в лагерь, или лежали тяжело раненные. Монгомери не поколебало и это. То были верные люди; с ними можно было еще раз выдержать приступ. Был бы только порох, — все остальное можно было преодолеть. Они идут к пороховому магазину, — пороху нет; отправляются в склады съестных припасов, осматривают цистерны, — нет ни воды, ни хлеба.
То был страшный удар. Энергия Монгомери была подорвана в корне, и белое знамя стало развеваться на вершине главной башни.
25 мая начались переговоры. Монгомери требовал свободного пропуска для себя и своих товарищей. Матиньон отказал ему в этом, и Монгомери, убеждаемый своим родственником де Вассе, увидел себя вынужденным подписать капитуляцию, которую ему предложили. Он сдался, как военнопленный, выговаривал для себя королевскую милость; лишь друзья его получили право на свободный пропуск с оружием в лагерь, а чрез несколько дней его отвезли под сильным конвоем в Париж, где с нетерпением ждала его Екатерина Медичи.