Вдохновленный и растроганный Лист под впечатлением от картины Эдуарда Бендемана[523] «На реках вавилонских», виденной им на обратном пути в Веймар, написал «137-й псалом „На реках вавилонских“» (Der 137. Psalm «An den Wassern zu Babylon»). Содержание псалма — насмешки врагов над священными песнями, тоска о потерянной родине, скорбь христианина по поводу своих грехов — вполне можно соотнести и с его собственными переживаниями…
Вскоре порвалась последняя ниточка, связывавшая Листа с Веймаром: 23 июня скончалась великая герцогиня Мария Павловна, его добрый друг и покровительница, с помощью которой он надеялся не только обрести семейное счастье, но и осуществить многие творческие мечты. «С этим гробом похоронен старый Веймар»[524], — с горечью произнес Лист на похоронах.
1859 год можно назвать роковым для Листа. Вскоре его постиг новый удар, последствия которого он переживал до конца своих дней. В июле в Париже вышло (на французском языке) первое издание его печально знаменитой книги «Цыгане и их музыка в Венгрии» (Des Bohémiens et de leur en Hongrie). Уже к началу августа книга попала в Венгрию. Рассуждения Листа упрощенно можно свести к тезису, что национальная венгерская музыка происходит от цыганской, в свою очередь берущей истоки в Индии. Венгерский музыковед Клара Хамбургер считает: «Книга о цыганской традиции в венгерской музыке оказала роковое влияние на отношения Листа и общественности страны. Если первое издание книги поссорило Листа с венгерскими националистами, то второе (1881 года. — М. З.) стало причиной общественного порицания со стороны части либеральных европейских мыслителей и омрачило последние годы жизни великого венгерского композитора»[525].
К созданию книги о цыганской музыке Лист шел долго. Еще в 1847 году он собирался опубликовать у Хаслингера свои «Венгерские рапсодии» и просил Каролину Витгенштейн снабдить это издание небольшим эссе. Эссе Каролины разрослось до объемов самостоятельного произведения. Оно-то и послужило основой для книги Листа.
Мы уже говорили, что литературное наследие Листа являет собой сложный конгломерат его собственных мыслей о музыке, личных переживаний со стилистикой и мировоззрением соавтора (в данном случае — Каролины Витгенштейн). Можно уверенно констатировать, что профессиональные музыковедческие рассуждения и впечатления от посещения различных стран, бесспорно, принадлежат Листу, а композиция, стиль и мировоззренческий настрой книги носят отпечаток личности княгини Каролины.
Клара Хамбургер объясняет причины ошибочной трактовки истоков национальной музыки: «Лист не был филологом — он был художником-романтиком, открытым и толерантным европейцем. В его представлении… цыгане воплощали неукротимую волю к свободе. Цыганских музыкантов он называл „любезными коллегами“; себя самого считал „наполовину францисканцем, наполовину цыганом“ и „первым цыганом Венгерского королевства“. Он желал быть их „песнопевцем“, „воссоздавая“ в „Венгерских рапсодиях“ мелодии, которые считал фрагментами утраченного древнего цыганского эпоса. Он заблуждался сразу по нескольким пунктам, поскольку эти якобы народные венгерские песни исполнялись цыганами максимум несколько десятилетий, носили в себе глубокие следы цыганской манеры исполнения, но не были ни цыганскими, ни народными, ни древними. Композитору даже в голову не приходило, что своей книгой он шокирует венгерское общественное мнение… В Венгрии книга появилась… как раз между 1849 и 1867 гг., в период жесточайшей реакции. <…> Лист представил общественности свою ошибочную теорию в тот момент, когда под запретом находился не только язык как символ венгерского самосознания, но зачастую и народный костюм. Именно поэтому венгерские народные песни и танцы в исполнении цыган стали на тот момент главным выражением венгерского национального самосознания — ведь в таком виде они не подлежали цензуре».
Неудивительно, что реакция на труд Листа последовала незамедлительно. 11 августа журнал «Мадьяр Шайто» (Magyar Sajtó — «Венгерская печать») писал: «Господин Лист вымыслил, что музыка цыган, везде являющаяся подражанием, в Венгрии — оригинальна. Уже хотят отсудить у нас и нашу музыку? Дело во всяком случае стоит того, чтобы о нем высказались специалисты. Надеемся, что так и случится… Если бы господин артист, в момент наивысшего энтузиазма опоясанный нашими старшими братьями венгерской саблей, соизволил бы больше времени проводить на своей родине и во время своих развлечений тут и там вместо отравленного воздуха салонов не счел опасной для своих легких атмосферу несколько ниже лежащих слоев, он смог бы познакомиться с тайной рождения венгерской народной песни, которая представляет сущность настоящей венгерской музыки. Если бы господин Лист сам черпал свои знания из единственного надежного источника, а не из вторых и третьих рук, он уберег бы себя от этого смешного утверждения, а нас — от горького чувства возмущения»[526].
И это было только начало! Теперь уже не гнушались открыто ставить под сомнение и композиторский талант Листа, «поскольку свои тяжеловесные вариации на тему известных произведений, а также гимн, написанный на торжества в честь открытия Эстергомского собора, он и сам вряд ли считает выдающимися произведениями»[527].
И такое говорилось и писалось на его родине! Тамошние ядовитые стрелы ранили всего больнее. Правда, голоса тех, кто осмелился выступить в защиту Листа, были хотя и единичны, но гораздо более авторитетны, чем его критиков. Так, композитор, пианист и видный музыкальный деятель граф Иштван Фаи (Fáy; 1809–1862), давний знакомый Листа, писал в номере «Вашарнапи Уйшаг» (Vasárnapi Újság — «Воскресные новости») за 25 сентября: «Не будем говорить оскорбительных слов о его патриотизме, ибо он возложил на алтарь родины немало жертв и всегда был ее патриотом, пусть не словом, но делом. Нация может гордиться им. Сделанные им заключения стали, скорее всего, результатом поспешности»[528].
Позднее еще более откровенно высказался Михай Мошоньи в основанной им совместно с давним другом Листа Корнелем Абраньи[529] музыкальной газете «Зенэсети Лапок» (Zenészeti Lapok — «Музыкальные листки»): он признался, что сменил свою немецкую фамилию Бранд на венгерскую Мошоньи, вдохновившись именно книгой Листа[530].
Но одинокие голоса в защиту Листа тонули в море озлобленной критики. Лист откровенно не понимал, чем он мог обидеть соотечественников. Он с детства был убежден, что цыганская музыка является подлинным венгерским фольклором; тогда же он ее искренне и навсегда полюбил. В то время многочисленные цыганские ансамбли называли венгерскими по всей Европе. Лист просто осмелился высказать вслух заблуждение, в котором пребывали многие, и это заблуждение тут же стали приписывать ему одному.
Пожалуй, самым весомым и объективным словом в защиту Листа стал доклад Белы Бартока «Проблемы Листа», прочитанный в Венгерской академии наук 3 февраля 1936 года, почти через полвека после смерти гениального земляка: «Мы лишь частично можем предъявить Ференцу Листу обвинение в связи с его ложными выводами; из всего того, что он имел возможность видеть и слышать, он вряд ли мог сделать иное заключение, чем то, которое вытекает из его книги. Более того, как раз напротив, та смелость, с которой он высказывает свое добросовестное, хотя и ошибочное мнение, вызывает уважение»[531].
Стоит обратить особое внимание на один чрезвычайно важный вывод Бартока, во многом объясняющий недооцененность творчества Листа, которая к началу 1860-х годов начинала всё острее ощущаться им: «…широкая публика не может уловить сущности музыкальных произведений, она легче воспринимает их внешние стороны». По его мнению, произведения Листа важнее вагнеровских — не потому, что более совершенны, а потому, что «Вагнер полностью использует и развивает все введенные в них новые возможности, а многочисленные начинания, встречающиеся у Листа, были развиты не им самим, а его последователями»[532].
Сам Лист, словно ставя точку в болезненном вопросе, 14 января 1860 года писал Анталу Аугусу: «Патриотизм, без сомнения, великое и достойное восхищения чувство, однако излишняя пылкость его проявления стирает необходимые границы, а единственным его двигателем становится лихорадочное раздражение; случается, что устраивают и бурю в стакане воды. <…> Я, однако же, твердо убежден в своей способности выполнить свое предназначение и буду постоянно стремиться к прославлению родины… трудами на поприще художника. Возможно, не совсем так, как предполагают некоторые патриоты, для которых „Марш Ракоци“ означает примерно то же, что Коран для халифа Омара; возможно, не совсем так, как те, кто с удовольствием сожгли бы — как Омар Александрийскую библиотеку — всю немецкую музыку под тем чудесным предлогом, что она или не представлена в „Марше Ракоци“, или не стоит ничего. Возможно, не совсем так, но тем не менее я привязан к Венгрии. Позвольте еще заметить Вам, что шум, поднятый вокруг моего труда о цыганах, натолкнул меня на мысль о том, что я еще больший венгр, чем мои оппоненты, маниакально настроенные венгры, ибо одной из характерных черт нашего национального характера всегда была лояльность»[533].
Книга Листа «Цыгане и их музыка в Венгрии» оказалась для автора миной замедленного действия. Осенью 1881 года в Лейпциге вышло, снова на французском языке, ее второе переработанное издание, вызвавшее не меньшую бурю, чем первое. К тому времени акценты значительно сместились: если первое издание сочли оскорблением венгерской нации, то второе — свидетельством листовского антисемитизма. По мнению К. Хамбургер, Каролина Витгенштейн, фактически приписав Листу собственные убеждения, «нагородила ужасной чепухи о венграх и цыганах и до неузнаваемости исказила венгерские имена и географические названия. В качестве отрицательной „противоположности“ свободолюбивым цыганам одну седьмую часть книги она посвятила „другому“ народу