Животные окаменели от ужаса. Даже разрушение мельницы не шло ни в какое сравнение с этим предательством. Однако прошло все же несколько минут, прежде чем они поверили в это. Все они помнили — или подумали, что вспомнили, — как Снежок вёл их в атаку в Битве у Коровника, как он их сплачивал и ободрял на каждом шагу, и как даже ранение дробью ни на миг не остановило его. Всё это как-то не вязалось с тем, что он был сторонником Джонса. Даже Боксер, который редко задавал вопросы, был озадачен. Он лёг, подобрав под себя передние копыта, закрыл глаза и с тяжким усилием попытался выразить свои мысли:
— Я в это не верю… Снежок храбро сражался в Битве у Коровника. Я сам видел это. Разве мы не присвоили ему звание «Животное-Герой» I степени сразу же после битвы?
— Это была наша ошибка, товарищи. Теперь мы знаем, что в действительности он пытался погубить нас. Обо всем этом написано в секретных документах, которые теперь нашлись.
— Но он был ранен! — сказал Боксер. — Мы все видели, как он истекал кровью.
— Это было подстроено! — верещал Визгун. — Выстрел Джонса только слегка задел его. Я бы показал, что написано об этом в его собственных воспоминаниях, если бы вы умели читать. Замысел Снежка заключался вот в чем. В решающий момент он должен был подать сигнал к отступлению и таким образом оставить поле битвы врагу. И ему бы удалось это, если бы не наш героический Вождь, товарищ Наполеон! Или вы не помните, что как раз в тот момент, когда Джонс и его сторонники ворвались во двор, Снежок внезапно показал спину и обратился в бегство — и многие, многие, многие последовали за ним? И разве вы не помните также, что как раз в ту самую минуту, когда всех охватила паника и казалось, что всё потеряно, товарищ Наполеон выступил вперед с кличем «Смерть человечеству!» и вонзил свои клыки в ногу Джонсу? Вы помните это? — вопил Визгун, прыгая из стороны в сторону.
Теперь, когда Визгун описал сцену столь живописно, животным показалось, что они вспомнили ее. Во всяком случае, они припомнили, что в решающую минуту Снежок действительно побежал. Но Боксер не унимался.
— Я не верю, что Снежок всегда был предателем, — сказал он. — Другое дело, что он совершил потом. Но я не сомневаюсь, что в Битве у Коровника он был верным товарищем.
— Наш Вождь, товарищ Наполеон, — возгласил Визгун, выговаривая слова размеренно и твердо, — утверждает категорически, категорически, товарищи, что Снежок был агентом Джонса еще с тех времен, когда о Восстании никто и думать не думал!
— Ну, это уже совсем другое дело! — сказал Боксер. — Если это говорит сам Наполеон, значит, так оно и было. Наполеон всегда прав!
— Вот это уже правильное настроение! — сказал Визгун, но во взгляде его мигающих глаз была угроза. Уходя, он многозначительно добавил:
— Я предостерегаю всех и каждого: смотреть нужно в оба! У нас есть основания полагать, что тайные агенты Снежка и в эту минуту орудуют среди нас!
Четыре дня спустя Наполеон приказал животным собраться во дворе после обеда. Когда все были в сборе, из дома вышел Наполеон. Недавно он наградил себя орденами «Животное-Герой» I степени и «Животное-Герой» II степени, и оба они сейчас болтались у него на груди. Девять громадных псов прыгали вокруг Наполеона и рычали так, что у животных мурашки пробегали по спинам.
Все молчаливо ёжились на своих местах и, казалось, предчувствовали, что сейчас произойдет нечто ужасное.
Наполеон постоял, строгим взглядом оглядел присутствующих и издал пронзительный и высокий хрюкающий звук. Псы тотчас ринулись вперед и, схватив за уши четырех свиней, поволокли их, визжавших от боли и страха, к ногам Вождя. Из прокушенных ушей хлестала кровь, псы почувствовали ее вкус и, казалось, на какое-то время совсем ошалели. Ко всеобщему изумлению, трое из них бросились на Боксера. Первый пес был перехвачен копытом Боксера еще в прыжке и тотчас прижат к земле. Пес взвыл о пощаде, а два других отскочили, поджав хвосты. Боксер взглянул на Вождя, как бы спрашивая, что ему делать дальше. Наполеон, казалось, передумал и, скрывая испуг, строго приказал отпустить пса. Боксер убрал копыто, и помятый пес с воем метнулся прочь.
Суматоха улеглась. Четверо обвиняемых ждали, всем своим видом свидетельствуя о совершенных преступлениях. Наполеон потребовал, чтобы злодеи покаялись. Это были те самые четыре кабанчика, которые протестовали, когда Наполеон отменил воскресные митинги. Других подсказок не требовалось. Те признались, что с момента изгнания Снежка поддерживали с ним тайные сношения, содействовали Снежку в разрушении мельницы, вошли в сговор со Снежком с целью передать Ферму Животных в руки Фредерика. Они также добавили, будто Снежок доверительно признавался им в том, что много лет был тайным агентом Джонса. Как только они окончили свою исповедь, псы тут же перегрызли им глотки, а Наполеон зловеще вопросил, нет ли еще желающих в чем-либо покаяться.
Вперед вышли три черные минорки, зачинщицы яичного бунта, и заявили, что Снежок являлся им во сне, подстрекая к неповиновению Наполеону. Их тоже прикончили. Вышел гусак и повинился, что утаил шесть початков кукурузы с прошлого урожая и ел их по ночам. За ним овца призналась в том, что помочилась в поилку по наущению, конечно же, Снежка, а две другие овцы покаялись, что умертвили престарелого барана, особенно верного приверженца Наполеона. Они долго гоняли его вокруг костра, не обращая никакого внимания на кашель, терзавший несчастного. Все они были казнены на месте.
Череда признаний и расправ продолжалась до тех пор, пока у ног Наполеона не образовалась гора трупов и самый воздух не пропитался забытым со времен Джонса тяжелым запахом крови.
Когда резня прекратилась, все животные, за исключением свиней и псов, гуртом побрели прочь. Они были потрясены и опечалены. Они даже не знали, что их ужаснуло больше: измена своих товарищей, предавшихся Снежку, или жестокое возмездие, свидетелями которого они стали. Кровавые сцены им приходилось наблюдать и прежде, однако то, что произошло сегодня, показалось им ужаснее чего бы то ни было, потому что случилось между своими. С тех пор, как Джонс бежал с фермы, животные не убивали друг друга. Даже крыс никто не трогал.
Они поднялись на пригорок неподалеку от наполовину отстроенной мельницы. Чтобы было теплее, они сбились в тесную кучу. Здесь были Кловер, Мюриель, Бенджамин, коровы, овцы, вся стая гусей и кур — все, кроме кошки, которая внезапно исчезла как раз накануне устроенной Наполеоном экзекуции.
Некоторое время все лежали молча. Один Боксер остался на ногах. Он переступал с ноги на ногу, хлестал себя по бокам длинным черным хвостом, время от времени выражая свое недоумение коротким и негромким ржанием. Наконец он сказал:
— Не понимаю. Я бы не поверил, что такое может случиться на нашей ферме. Должно быть, мы и сами в чём-то виноваты. Вывод, я думаю, один — надо работать лучше. С сегодняшнего дня я буду вставать по утрам на час раньше, — и тяжелой рысью Боксер ускакал на карьер.
Там он, в качестве разминки перед сном, набрал два воза камней и отволок их один за другим на мельничный холм.
Сгрудившись вокруг Кловер, животные тесно жались друг к другу. С холма, на котором они лежали, открывался широкий вид на окрестности. Большая часть фермы лежала перед их взорами: большой выгон, тянувшийся до главной дороги, поле, засеянное кормовыми травами, рощица, пруд с питьевой водой, пахотные земли, где густо зеленела молодая пшеница, красные крыши хозяйственных строений, из труб которых вился дымок.
Был ясный весенний вечер. Трава и распускавшийся кустарник живой изгороди отливали золотом под косыми лучами солнца. Никогда еще ферма не казалась им столь желанным местом — и с каким-то даже удивлением они вспомнили, что это их собственная ферма, где каждый клочок земли принадлежит им.
Кловер смотрела с холма, и ее глаза наполнялись слезами. Если бы она смогла выразить свои мысли, то сказала бы, что совсем не для этого они затеяли несколько лет тому назад борьбу против тирании человеческой расы. Эти сцены страха и резни — нет, не этого они ждали в ту ночь, когда старый Майор призвал их к Восстанию. Сама она представляла себе будущее, если вообще как-то представляла, как сообщество животных, свободных от голода и бичей, где все равны, каждый трудится по способностям и сильный оберегает слабого, как сама она оберегала в ту ночь потерявшихся утят, загородив их своими ногами. Она не знала почему, но вместо этого они дожили до того, что никто уже не осмеливается высказать вслух того, что думает; повсюду рыщут жестокие и злобные псы, и на твоих глазах твои собственные товарищи признаются в кошмарных преступлениях и гибнут, разодранные в клочья. У нее не было и мысли о мятеже или неповиновении. Она знала, что даже теперь все-таки лучше, чем при Джонсе, что самое главное — это предотвратить возвращение двуногих. Что бы ни случилось, она останется верна идеям Энимализма, будет усердно работать, честно исполнять возложенные на нее обязанности и признавать руководящую роль Наполеона. Однако не за это они боролись, не на это уповали, не ради этого трудились. Не ради того они строили мельницу и шли под пули Джонса. Таковы были ее мысли, хотя слов, чтобы их выразить, ей не хватало.
Наконец, чувствуя, что песня может в какой-то мере заменить недостающие слова, она затянула «Всех животных Британии». Животные, сидевшие вокруг, подхватили песню. Они спели ее три раза подряд, очень мелодично, но тихо и печально, как никогда не пели раньше.
Едва они допели ее по третьему разу, как появился Визгун, и, судя по его виду, новости у него были важнейшие. Визгуна сопровождали два пса. «Особым постановлением Товарища Наполеона, — объявил Визгун, — песня „Все животные Британии“ отменяется. Петь ее отныне запрещено».
Животные были ошарашены.
— Но почему? — спросила Мюриель.
— Нужды в ней больше нет, товарищи, — сказал Визгун непререкаемым тоном. — «Все животные Британии» — это гимн Восстания. Но Восстание завершено… Сегодняшняя казнь предателей была заключительным актом Восстания. Наши внешние и внутренние враги разгромлены. В «Животных