Раздались рыдания. У дверей дома постелили солому, и все животные ходили мимо дверей только на цыпочках. Они спрашивали друг у друга со слезами на глазах, как же им теперь жить без Наполеона? Прошел слух, что Снежку все-таки удалось подсыпать яду в его тарелку. В одиннадцать часов Визгун вышел сделать еще одно объявление. В качестве своей последней воли Наполеон издал торжественный декрет: употребление спиртных напитков отныне карается смертью!
К вечеру, однако, Наполеону полегчало, а на следующее утро Визгун уже смог сказать им, что Вождь выздоравливает. К вечеру того же дня Наполеон вновь приступил к работе, а уже на другой день поручил Вимперу закупить несколько популярных брошюр по перегонке спирта и пивоварению. Через неделю Наполеон повелел перепахать небольшую лужайку за садом, которую первоначально предполагалось зарезервировать для животных, достигших пенсионного возраста. Сначала объявили, что это пастбище сильно истощено и нуждается в пересеве, но вскоре стало известно, что Наполеон намерен занять этот участок земли под ячмень.
В один из этих дней случилось странное происшествие, смысл которого едва ли кто был способен понять. Как-то в полночь со двора послышался невероятный треск, и все животные повыскакивали из своих стойл и сараев. Ночь была лунная. У задней стенки большого гумна, на которой были начертаны Семь Заповедей, валялась разломанная надвое приставная лестница. Оглушенный падением Визгун пластом лежал рядом с ней, тут же валялись фонарь, малярная кисть и опрокинутое ведро, из которого по земле растекалась белая краска. Псы вмиг окружили Визгуна и, как только он очнулся и смог подняться на ноги, сопроводили его в дом. Животные терялись в догадках, что бы всё это значило. Никто ничего не понимал, за исключением старого Бенджамина, который кивал своей головой с умным видом и, казалось, всё понял, но, по обыкновению, решил промолчать.
А несколько дней спустя Мюриель, перечитывая для себя Семь Заповедей, обнаружила, что еще одну Заповедь животные запомнили неточно. Они думали, что в Пятой Заповеди сказано «Животное да не пьёт спиртного», а там оказалось еще три слова, о которых все почему-то забыли. Заповедь гласила: «Животное да не пьёт спиртного не в меру».
Глава девятая
Разбитое копыто Боксера заживало медленно. Мельницу стали восстанавливать уже на следующий день после победных торжеств. Боксер не взял освобождения от работ ни на один день. Он старался не показывать виду, что страдает от болей в ноге. По вечерам, правда, он признавался Кловер, что копыто его несколько беспокоит. Кловер делала ему припарки из жеваной травы и вместе с Бенджамином уговаривала Боксера работать не надрываясь. «Лошадиные легкие тоже не вечны», — говорила она ему. Но Боксер не слушал. «У меня только одна мечта, — говорил он, — еще до ухода на пенсию убедиться, что строительство идёт к завершению».
Еще когда принимали трудовое законодательство Фермы, было решено, что свиньи и лошади выходят на пенсию в возрасте двенадцати лет, коровы — в четырнадцать лет, собаки — в девять лет, овцы — в семь, а куры и гуси в пять лет. Всем были обещаны щедрые пенсии. Хотя никто из животных пенсионного возраста еще не достиг, говорили об этом в последнее время много. Теперь, так как поляну за садом отвели под ячмень, пошли слухи, что скоро участок большого выгона будет отгорожен и превращен в специальное пастбище для пенсионеров. Для лошадей пенсия была определена в свое время в размере пяти фунтов зерна в день летом и пятнадцати фунтов сена зимой. По общественным праздникам предполагалось выдавать еще и морковку или, может быть, яблоко. Боксеру исполнялось двенадцать лет в августе следующего года.
Между тем, жилось на ферме нелегко. Зима выдалась не теплее, чем в прошлом году, а пищи было еще меньше. Для всех, кроме свиней и псов, пришлось еще раз сократить продовольственную пайку. «Уравниловка, — объяснял Визгун, — противоречит принципам Энимализма». Он доказывал без труда, что, хотя так и может иногда показаться, в действительности никакой продовольственной проблемы на ферме не существует. Конечно, ситуация в текущий момент вынудила произвести пересмотр продовольственных норм (Визгун всегда говорил не «сокращение», а именно «пересмотр»), но в сравнении с временами Джонса общее улучшение питания животных — громадное. Он зачитывал цифры пронзительной скороговоркой, детально показывая, что они теперь получают больше овса, больше сена, больше кормовой свеклы, чем во времена Джонса, что питьевая вода у них теперь гораздо лучшего качества, рабочий день короче, продолжительность жизни увеличилась, а детская смертность сократилась, что соломы в стойлах стало больше, а мух меньше. Животные ему верили. Сказать по правде, всё, что было при Джонсе, почти полностью выветрилось из их памяти. Они сознавали, что теперешняя их жизнь тяжка и сурова, что они часто голодают и часто мерзнут и от работы свободны разве что во сне. Но, конечно же, раньше было еще хуже. В это они охотно верили. А главное, раньше они были в рабстве, а теперь свободны, в этом принципиальная разница, всё время подчеркивал Визгун.
Ртов на ферме прибавилось. Осенью четыре свиноматки опоросились почти одновременно, родив общим счетом тридцать одного поросенка. Все они были пегие и выявить их родословную было нетрудно: Наполеон оставался единственным нехолощеным кабаном на ферме. Впоследствии, как только появятся кирпичи и бревна, предполагалась построить в саду школу. Пока же Наполеон лично руководил воспитанием поросят на кухне. Поросята занимались спортом в саду, и им не рекомендовалось играть с другими несовершеннолетними животными. Примерно тогда же было установлено правило, что когда свинья встречается на тропинке с каким-нибудь другим животным, последнее должно посторониться и уступить дорогу, а также, что все свиньи любого звания имеют исключительное право носить зеленый бантик на хвосте по воскресеньям.
Сезон завершили сравнительно успешно, но денег всё равно не хватало. Предстояло закупить песок, кирпич и известку для строительства школы, к тому же опять надо было копить средства на мельничный механизм. А кроме того, были нужны свечи и керосин для дома и сахар на стол Наполеону (другим свиньям Наполеон запретил есть сахар, заботясь о том, как бы они не ожирели). Требовалось пополнить таявшие запасы гвоздей, шпагата, угля, проволоки, заплат, собачьих сухарей, различных инструментов. Пришлось продать стог сена и часть урожая картофеля, а поставки яиц на рынок увеличить до шести сотен в неделю, так что цыплят куры высиживали совсем немного, только чтоб поддержать поголовье на прежнем уровне. Кормовой рацион, урезанный в декабре, в феврале сократили вторично, и, в целях экономии, было запрещено зажигать керосиновые лампы в стойлах. Но свиньи не были похожи на голодающих и даже прибавляли в весе. Как-то в конце февраля, после полудня, теплый, сильный, аппетитный запах, неслыханный никогда ранее, разнесся по двору из заброшенной еще при Джонсе пивоварни. Кто-то сказал, что очень похоже пахнет вареный ячмень. Животные жадно втягивали в себя воздух и гадали: не им ли на ужин готовится это варево? Но никакого варева они, во всяком случае, не получили, а в следующее воскресенье вышел указ, согласно которому весь ячмень отныне будет поступать в распоряжение свиней. Полянка за фруктовым садом уже была засеяна. А вскоре поползли слухи, что в ежедневный рацион каждой свиньи входит теперь пинта пива. Сам Наполеон получал полгаллона пива в день, которое ему всегда подавали в супнице фирмы «Краун Дерби».
Лишения, которые приходилось нести, хотя бы отчасти скрашивались тем, что жизнь теперь стала торжественнее и красивее. Больше стало песен, речей и шествий. Наполеон решил проводить раз в неделю Стихийную Демонстрацию в память о победах и сражениях Фермы Животных. В назначенное время все животные, оставив работы, должны были в воинском строю и маршевым шагом делать круг почёта вдоль всех границ фермы. Во главе процессии шли свиньи, следом за ними лошади, потом коровы, овцы и домашняя птица. Псы бежали по бокам, а черный петух Наполеона вышагивал впереди колонны демонстрантов. Боксер и Кловер всегда носили зеленое знамя с копытом и рогом, украшенное лозунгом «Да здравствует Товарищ Наполеон!». После демонстрации декламировали сложенные в честь Наполеона стихи, а Визгун делал доклад, в коем знакомил животных с деталями последних достижений в области производства продуктов питания, а иногда палили из ружья. Величайшими энтузиастами Стихийных Демонстраций были овцы. Когда ни свиней, ни псов не было видно поблизости, кое-то, бывало, ворчал, что, дескать, мы зря, неизвестно ради чего выстаиваем на холоде часами, но овцы непременно прерывали ворчание единодушным блеянием: «Четыре — хорошо, две — плохо!». Но, в общем, эти торжества доставляли животным радость. Ведь они напоминали им, что, в конце концов, они и вправду хозяева сами себе и работают только на себя — и это служило им утешением. Песни и шествия, цифровые сводки Визгуна, ружейная пальба, петушиные клики и колыхание знамен помогали им забывать о пустом брюхе, хотя бы ненадолго.
В апреле Ферма Животных была провозглашена Республикой, благодаря чему возникла необходимость избрать Президента. Кандидатура Наполеона получила всенародное одобрение, и избрание его произошло единодушно. В тот же день Визгун сообщил, что открылись новые документы, которые содержат ранее неизвестные подробности о предательстве Снежка. Снежок не просто пытался, как прежде полагали, изменнически проиграть Битву у Коровника, но и открыто выступил на стороне Джонса. Это именно он возглавлял людские полчища и сражался против животных с кличем «Да здравствует Человечество!» на устах. Раны на спине Снежка, о которых кое-кто из животных еще помнил, были следами клыков Наполеона.
В середине июля после многих лет отсутствия на ферму внезапно вернулся ворон Моисей. Он совершенно не изменился, по-прежнему бездельничал и рассказывал теми же словами, что и раньше, байки про Леденцовые Горы. Он взлетал на верхушку шеста, хлопал черными крыльями и часами проповедовал всем, кто был расположен его слушать, указуя большим клювом в небо: «Там, в вышине, за тёмными тучами, высятся Леденцовые Горы, счастливая страна, где мы, несчастные животные, найдёт отдохновение от наших тяжких трудов!». Он даже утверждал, что как-то, взлетев очень-очень высок