о, он побывал там и сам видел вечнозеленые поля клевера и растущие на заборах льняные жмыхи и куски колотого сахара. Многие ему верили. Если здесь они изнемогают от голода и непосильного труда, то почему бы им, действительно, не пожить в довольствии хотя бы за гробом? Это было бы справедливо! Что было непонятно, так это отношение к Моисею свиней. Все они презрительно отвергали россказни о Леденцовых Горах как выдумки чистейшей воды и все-таки позволяли ему оставаться на ферме, нигде не работая, и даже определили ему четверть пинты пива в качестве ежедневного пайка.
Как только копыто у Боксера поджило, он налег на работу еще ретивее. В этом году, правда, все животные работали как проклятые. В дополнение к повседневным полевым работам и возведению мельницы началось строительство заложенного в марте школьного корпуса для поросят. На полупустой желудок трудно было иногда выдерживать долгий рабочий день, но Боксер был непоколебим. Ни словом, ни делом он не выказывал никаких признаков упадка сил. Вот только внешность Боксера, пожалуй, изменилась: шкура не лоснилась больше, а задние ноги как будто усохли. Некоторые животные уверяли, что Боксер поправится, как только поспеет весенняя трава, но вот весна пришла, а Боксеру нисколько не полегчало.
Иной раз, когда напряжением всех мышц Боксер придерживал какой-нибудь огромный валун, скользящий по склону каменного карьера, казалось, что он держится на ногах только усилием воли. Можно было увидеть, как губы его складываются в слова «Я буду работать еще лучше!» — но голоса у него уже не оставалось. Снова и снова Кловер с Бенджамином умоляли его поберечь здоровье, но он не слушался. Приближался день, когда ему должно было исполниться двенадцать лет. Боксер был готов на что угодно, лишь бы до выхода на пенсию набрать достаточный запас камня для мельницы.
Однажды в поздний летний вечер внезапный слух пронесся по ферме: с Боксером, который ушел ворочать камни в одиночку, что-то случилось. Слух оказался верен. Еще через несколько минут два голубя, обгоняя друг друга, примчались с вестью: «Боксер упал! Он лежит на боку и не может подняться!»
Чуть не половина всех животных фермы понеслась на пригорок к мельнице. Боксер лежал между оглоблями телеги, вытянув шею и не в силах приподнять головы. Глаза его потускнели, а бока покрылись испариной. Тонкий ручеек крови струился изо рта. Кловер опустилась рядом с ним на колени.
— Боксер! — сказала она. — Что с тобой?
— Легкие, — сказал Боксер едва слышно. — Но это не важно. Я думаю, вы теперь справитесь без меня. Камней мы наготовили прилично. А мне все равно оставался до пенсии только один месяц. Сказать по правде, я уже с нетерпением ждал ее. Может быть, и Бенджамина, который тоже стар, отпустят вскоре на покой, и он составит мне компанию…
— Нужно немедленно послать за помощью, — сказала Кловер. — Пусть кто-нибудь сбегает и известит Визгуна.
Все помчались назад в усадьбу. Остались только Кловер и Бенджамин, который лег рядом с Боксером и, ничего не говоря, стал отгонять от него мух своим длинным хвостом. Через четверть часа пришел Визгун, всем своим видом выражая огорчение и сочувствие, и сказал, что Товарищ Наполеон как величайшее несчастье воспринял это печальное происшествие с одним из самых верных тружеников фермы. Он уже готовит всё необходимое для отправки Боксера на лечение в Виллингдонскую больницу. Животные почувствовали беспокойство. Никто еще, кроме Снежка и Молли, ни разу не покидал эту ферму, и мысль о том, что их товарищ окажется в руках двуногих, им не нравилась. Визгун, однако, с легкостью доказал, что хирург-ветеринар в Виллингдоне вылечит Боксера успешнее, чем это можно сделать в условиях фермы. Где-то через полчаса Боксер несколько оправился и, хотя с трудом, смог дотащиться до своего стойла, где Кловер с Бенджамином соорудили для него мягкую постель из соломы.
Следующие два дня Боксер отлеживался у себя в стойле. Свиньи вынесли ему из ванной комнаты в доме большую бутыль розового снадобья, которое им попалось в аптечном сундучке, и Кловер давала его Боксеру два раза в день после еды. Вечера она проводила в его стойле, разговаривая с ним, а Бенджамин отгонял от них мух. Боксер признавался, что не жалеет о случившемся. После полного выздоровления он надеялся прожить еще года три и уже предвкушал эти покойные дни, которые он проведет на отгороженном пастбище для ветеранов. Впервые у него появится досуг для самообразования. Боксер говорил, что всё своё свободное время посвятит изучению алфавита.
Но Бенджамин и Кловер могли быть с Боксером только по вечерам, а фургон приехал за Боксером в середине дня. Животные под надзором свиней занимались прополкой репы, когда вдруг показался Бенджамин, который несся вскачь со стороны усадьбы и орал во всю свою ослиную глотку. Впервые они видели его в таком волнении, да и как Бенджамин скачет галопом, тоже раньше видеть не приходилось.
— Скорее! Скорее! — кричал он. — Боксера забирают!
Не дожидаясь никаких приказаний от свиней, животные бросили работу и понеслись в усадьбу. Во дворе действительно стоял крытый фургон, запряженный двумя лошадьми, с надписью на боку. На кучерском месте сидел сомнительной наружности человек в котелке, надвинутом на глаза. В стойле Боксера никого не было.
Животные гурьбой окружили фургон. «До свидания, Боксер! — хором закричали они. — Выздоравливай!»
— Идиоты! — заорал Бенджамин. — Идиоты! — Он носился вокруг фургона и вставал от волнения на дыбы. — Вы что, не видите, что там написано на боку этого фургона?
Животные пришли в замешательство и смолкли. Мюриель принялась было читать надпись по слогам, но Бенджамин отпихнул ее и средь мертвой тишины выкрикнул: «Альфред Симмонс, Виллингдон. Убой лошадей и варка клея. Торговля шкурами и костяной мукой. Поставка мяса на псарни».
— Вы понимаете, что это значит? Боксера везут на живодерню!
Раздались крики ужаса. Но в этот миг человек на козлах хлестнул своих лошадей, и фургон выкатил со двора. Лошади проворно перебирали ногами. Все выбежали вслед за фургоном, крича что было сил. Кловер бежала впереди. Фургон набирал скорость. Силясь пуститься вскачь на своих негнущихся ногах, Кловер с трудом перешла на неровный галоп. «Боксер, — кричала она, — Боксер! Боксер! Боксер!»
В эту минуту Боксер как будто услышал шум снаружи, и морда его с белой полосой появилась в маленьком заднем окошечке фургона.
— Боксер! — ржала Кловер в отчаянии. — Боксер! Прыгай! Прыгай скорее! Они везут тебя на смерть!
— Прыгай, Боксер, прыгай! — подхватили остальные, но набравший скорость фургон уже уносился от них. Было даже неясно, дошел ли до Боксера смысл слов Кловер. Но тут вдруг его морда в окошке исчезла, а из фургона послышались звуки барабанящих в стены копыт. Видимо, он пытался пробиться на волю. В былые времена Боксеру хватило бы двух ударов копыт, чтобы разнести фургон в щепки. Но, увы, силы уже оставили его. Звуки ударов ослабли, а еще через несколько секунд стихли совсем. В отчаянии животные стали взывать к лошадям, увлекавшим фургон прочь: «Товарищи! Товарищи! Остановитесь! Не губите Боксера! Он ваш брат!». Но две глупые и невежественные скотины даже не понимали, о чём это им кричат, только поводили ушами и всё ускоряли бег. Морда Боксера больше не показывалась в окошке. Кто-то догадался, что надо обогнать фургон и захлопнуть окованные железными скрепами ворота, но было уже поздно. Через минуту фургон миновал их и быстро исчез на дороге внизу.
Никто никогда не увидел больше Боксера. Через три дня было объявлено, что он скончался в больнице, окруженный наивысшим вниманием и заботой, какие когда-либо выпадали на долю лошади. Новость принес Визгун, уверявший, что присутствовал при последних часах жизни Боксера.
— Я в жизни не видел более трогательного зрелища, — хрюкал Визгун, смахивая слезу. — Я был с ним до самого конца. И перед смертью, уже теряя голос, он прошептал мне на ухо: «Единственное, о чем я сожалею, что мельница еще не достроена! Вперед, товарищи! — шептал он мне. — Вперед, к победе Энимализма! Да здравствует Ферма Животных! Да здравствует Товарищ Наполеон! Наполеон — всегда прав!» — таковы были его последние слова, товарищи!
Вдруг весь облик Визгуна переменился. Он на мгновение смолк, его маленькие глазки подозрительно пометались в одну сторону, в другую — и он продолжил:
— Нам стало известно, — сказал он, — что когда Боксера увозили, кто-то распустил неумный и вредный клеветнический слух, порочащий нашу Ферму. На фургоне будто бы заметили надпись «Убой лошадей» и вообразили, что Боксера увозят на живодерню. Кто мог придумать эту глупость? Я уверен, что вы лучшего мнения о нашем обожаемом вожде, Товарище Наполеоне! — вопил Визгун возмущенно, дергая хвостиком и прыгая из стороны в сторону. — А всё это очень просто объяснить, товарищи! Раньше фургон принадлежал живодеру, который продал его хирургу-ветеринару, а тот не замазал старую надпись. Вот так возникла эта ошибка.
Животные выслушали его с большим облегчением. А когда Визгун пустился в описание дальнейших подробностей мужественного поведения Боксера на смертном одре, забот, которыми он был окружен, дорогостоящих лекарств, невзирая на цены, заказанных для него Наполеоном, последние сомнения отпали. Боксер, по крайней мере, умер счастливым; эта мысль смягчила им горечь утраты.
В следующее воскресное утро Наполеон сам появился на собрании и произнес краткую речь в память о Боксере. Вернуть останки Боксера для погребения на ферме не оказалось возможным, но он, Наполеон, велел сделать большой венок из лавра, растущего в саду, и послать его на могилу Боксера. «А еще через несколько дней, — сказал Наполеон, — свиньи устроят Боксеру торжественные поминки». Наполеон закончил свою речь напоминанием о двух знаменитых изречениях Боксера: «Я буду работать еще лучше» и «Товарищ Наполеон всегда прав». «Эти замечательные афоризмы не мешало бы накрепко усвоить всем на ферме», — сказал он.
В день, назначенный для поминок, из Виллингдона прикатил фургон бакалейщика и доставил на ферму большой деревянный ящик. Весь вечер из дома доносились звуки шумных песен, пение потом перешло во что-то, похожее на неистовую перебранку, а окончилось всё около одиннадцати часов ужасным грохотом стекол. До полудня в доме не шелохнулась ни единая душа, и на ферме решили, что свиньи, наверное, опять раздобыли где-то денег на ящик виски.