путаться из всех затруднений.
Непомерные силы Боксера были предметом всеобщего восхищения. И во времена Джонса он был усерден, теперь же он просто работал за троих. Бывали дни, когда казалось, будто всё на ферме держится на его могучих плечах. С утра до ночи он таскал или подталкивал, всегда оказываясь там, где труднее. Он уговорился с петухом, чтобы тот будил его по утрам на полчаса раньше всех, и до начала дневных работ один добровольно трудился там, где, как казалось, это было всего нужнее. В ответ на любое затруднение, на каждую неудачу он говорил: «Я буду работать еще лучше!» Эти слова стали его девизом.
Но и все остальные старались в меру своих сил. Куры и утки, например, подбирая упавшие колоски, сберегли зерна на целых пять бушелей. Никто не крал, никто не жаловался на плохую кормёжку, а ссоры, взаимные щипки и зависть, которые в прежние времена были повседневным явлением, теперь почти совсем исчезли. Никто не ленился — или почти никто. Молли, правда, не очень охотно поднималась по утрам и имела обыкновение уходить с работы пораньше под предлогом мозолей на копытах. Странновато выглядело поведение кошки. Очень скоро все заметили, что ее обычно невозможно найти перед началом работ; она пропадала где-то часами, — а потом, как ни в чем не бывало, приходила к обеду или вечером после окончания рабочего дня. У нее всегда были такие исключительные уважительные причины и мурлыкала она так проникновенно, что усомниться в ее добрых намерениях было невозможно.
Старый осел Бенджамин, казалось, нисколько не изменился после Восстания. Он выполнял свои обязанности с той же неторопливой тщательностью, как и при Джонсе, никогда не отлынивал от работы, но и не надрывался на добровольных сверхурочных. О Восстании и его последствиях он своего мнения не высказывал. Когда его прямо спрашивали, чувствует ли он себя счастливее после изгнания Джонса, он обыкновенно бурчал что-нибудь вроде:
— Ослы живут долго. Никто из вас еще не видел дохлого осла.
Приходилось довольствоваться этим туманным ответом.
По воскресеньям не работали. Завтракали на час позже, чем обычно, а после завтрака происходила церемония, которая неукоснительно соблюдалась каждую неделю. Сначала подымали флаг. Снежок нашёл в сарае для упряжи старую зеленую скатерть миссис Джонс и белой краской намалевал на ней рог и копыто. Каждое воскресное утро подымали теперь эту скатерть на флагштоке бывшего жилого дома. «Зеленый цвет нашего знамени, — объяснял Снежок, — обозначает луга и поля Англии, а копыто и рог символизируют грядущую Республику Животных, которую мы создадим после полного и окончательного низвержения рода человеческого». После подъема флага все животные сходились на большом гумне на общее собрание, известное как митинг. Здесь намечались работы на предстоящую неделю и велось обсуждение предлагаемых резолюций. Авторами этих резолюций всегда были свиньи. Другие животные скоро усвоили сам обычай голосования, но собственных предложений, как правило, не выдвигали.
Активнее всех в обсуждении участвовали Снежок и Наполеон. Было, однако, замечено, что эта парочка никогда ни в чем не бывает согласна. Что бы ни предлагал один из них, другой непременно начинал спорить. Даже когда возникла идея — сама по себе не вызвавшая разногласий — отвести небольшой лужок за садом под пастбище для тех животных, которые по старости утратят трудоспособность, Снежок и Наполеон сцепились по вопросу о пенсионном возрасте для каждого вида животных.
Митинг всегда оканчивался пением «Всех животных Британии». Послеобеденное время отводилось для воскресных развлечений.
Свиньи превратили кладовку, где раньше хранилась упряжь, в свою штаб-квартиру. Вечерами по книгам, вынесенным из дома, они изучали здесь кузнечное дело, плотницкое искусство и другие необходимые ремесла. Снежок кроме того увлёкся созданием «животкомов», или Животных Комитетов. В этом ему не было равных. Он организовал Комитет по Производству Яиц для кур и Лигу Чистых Хвостов для коров, Комитет Перековки Диких Товарищей (с целью приручения крыс и зайцев), Движение за Более Белую Шерсть для овец и многое другое, помимо обучения чтению и письму. В своем большинстве эти затеи потерпели крах. Попытка приручить диких животных провалилась почти с самого начала. Дикие товарищи продолжали вести себя по-прежнему, а когда к ним проявляли великодушие, просто старались извлечь из этого всевозможные выгоды. В Комитет Перековки вошла кошка и в течение нескольких дней работала в нем очень активно. Однажды ее видели сидящей на крыше, где она проводила беседу с воробьями, которые, впрочем, были за пределами ее досягаемости. Она говорила им, что все животные теперь товарищи и что любой воробей, если захочет, может подлететь и посидеть у нее на лапке, но воробьи держались в отдалении.
Занятия чтением и письмом, впрочем, пользовались большим успехом. К осени каждое животное на ферме в той или иной степени повысило свой общеобразовательный уровень. Что касается свиней, то они давно овладели грамотой в совершенстве. Сравнительно неплохо выучились читать собаки, но, если не считать Семи Заповедей, чтение их мало интересовало. Коза Мюриель читала даже лучше собак и иногда по вечерам, бывало, зачитывала для окружающих обрывки газетных статей, которые попадались на помойке. Бенджамин читал не хуже любой свиньи, но своих способностей он никогда не применял. «Насколько я знаю, — говорил он, — на свете нет ничего такого, что действительно стоит прочесть». Кловер выучила весь алфавит, но слова складывать не умела. Боксеру не удалось пойти дальше буквы Г. Он своим огромным копытом выводил в пыли буквы А, Б, В, Г, а потом стоял и вглядывался, сдвинув уши назад, потряхивая временами гривой и стараясь изо всех сил припомнить, что там ещё дальше, и всегда безуспешно. Иногда, правда, он брался учить Д, Е, Ж, З, но к тому моменту, когда он осваивал их, оказывалось, что буквы А, Б, В, Г улетучились из его памяти. Наконец, он решил удовлетвориться четырьмя первыми буквами алфавита и обыкновенно писал их дважды или трижды на дню, чтобы освежить их в памяти. Молли отказалась учить что-либо еще, кроме пяти букв, из которых складывалось ее имя. Она очень искусно выстраивала их из прутиков, украшала свою работу парой-другой цветочков и любовалась ею, расхаживая вокруг.
Все остальные не продвинулись дальше буквы A. Кроме того, выяснилось, что самые неспособные животные, например, овцы, куры и утки, не в силах выучить наизусть даже Семь Заповедей. После некоторых размышлений Снежок объявил, что Семь Заповедей можно на деле свести к единственному принципу, а именно: «Четыре ноги — хорошо, две ноги — плохо». «Этот принцип, — сказал он, — вполне выражает сущность Энимализма. Всякий, кто его прочно усвоил, застрахован от человеческого влияния». Птицы сначала возразили, потому что им показалось, будто у них тоже две ноги, но Снежок с легкостью переубедил их.
— Птичье крыло, товарищи, — сказал он, — не есть орган действия или преступного бездействия. Крыло — орган передвижения, то есть нога. Отличительный признак Человека — это рука, орудие его многочисленных злодеяний.
Птицы не совсем поняли сложные объяснения Снежка, но удовлетворились ими. Животные, совсем не способные к грамоте, все до единого принялись заучивать новый афоризм наизусть. Слова ЧЕТЫРЕ — ХОРОШО, ДВЕ — ПЛОХО начертали на задней стенке гумна несколько выше Семи Заповедей и более крупными буквами. Выучив это наизусть, овцы очень полюбили его. Лежа на лугу, они часто начинали блеять хором: «Четыре — хорошо, две — плохо, четыре — хорошо, две — плохо…» и могли твердить это часами, нисколько не уставая.
Наполеон к комитетам Снежка не проявлял видимого интереса. Он говорил, что забота о подрастающем поколении гораздо важнее и перспективнее обучения взрослых. Джесси и Блюбель ощенились сразу после сенокоса, родив обе в общей сложности девятерых щенят. Как только они смогли обходиться без материнского молока, Наполеон забрал щенят, сказав, что сам займется их воспитанием. Он поселил щенят на чердаке, куда можно было попасть только по приставной лестнице из бывшей кладовки, и содержал их там в таком уединении, что на ферме скоро забыли о том, что они вообще есть.
Тайна исчезновения молока раскрылась быстро. Каждый день им сдабривали свиное пойло. Подоспели ранние сорта яблок, и сад завалило падалицей. Животные считали самим собой разумеющимся, что эти яблоки следует делить поровну, но тут последовал приказ снести их все к бывшей кладовке — в распоряжение свиней. Тут некоторые из животных было возроптали, но без толку. Все свиньи придерживались единого мнения по этому вопросу, даже Снежок и Наполеон. Миссия разъяснить необходимость такого решения была возложена на Визгуна.
— Товарищи! — возгласил Визгун. — Вы, надеюсь, не вообразили себе, что мы, свиньи, — просто эгоисты, жаждем привилегий и поэтому пьем молоко и лопаем яблоки? Я сам, например, их терпеть не могу! Единственная цель, которую преследует данное решение — это поддержать здоровье. Молоко и яблоки (и это научно доказанный факт, товарищи!) содержат вещества, совершенно необходимые для здоровья свиней. Мы, свиньи, — животные умственного труда, руководящая и направляющая сила на Ферме. День и ночь мы заботимся о всеобщем благосостоянии. Это ради вас мы пьем это молоко и питаемся яблоками! Знаете ли вы, что будет, если мы, свиньи, перестанем справляться со своими обязанностями? Джонс вернется! Неужели, товарищи, — вопил Визгун почти умоляюще, прыгая из стороны в сторону и подёргивая хвостиком, — неужели кто-нибудь из вас хочет снова увидеть Джонса?
Уж если и было что-то на свете, в чем животные были уверены, так это в том, что они не желают возвращения Джонса. Как только вопрос о яблоках представился им в этом свете, им уже нечего стало возразить. Важность поддержания свиней в добром здравии была совершенно очевидной. Без дальнейших споров было решено, что молоко и попадавшие яблоки (а заодно и остальные яблоки, как только они созреют) будут предоставлены свиньям в исключительное пользование.