ь и без чьей-либо помощи возил его к будущей мельнице.
Несмотря на многочисленные тяготы, этим летом жилось не так уж плохо. Если кормов у них было и не больше, чем во времена мистера Джонса, то, по крайней мере, и не меньше. Одно то, что они должны были кормить только самих себя и не были обязаны содержать еще и пятерых расточительных двуногих тварей, было немалым преимуществом, которое перевешивало многие трудности. Методы работы животных во многих случаях были эффективнее и экономичнее. Так, например, прополка делалась с недоступной людям тщательностью. И опять же, так как ни одно животное не травило посевов, отпала необходимость отгораживать пахотные земли от пастбищ и поддерживать живые изгороди и ворота в должном порядке, что давало немалую экономию труда.
Тем не менее, уже в течение этого лета обнаружились и дали о себе знать многие непредвиденные трудности. Не хватало керосина, гвоздей, веревок, собачьих сухарей, железных подков, а самим произвести всё это на ферме было невозможно. А в будущем предстояло столкнуться с нуждой в семенах и искусственных удобрениях, не говоря уж о различных инструментах и оборудовании для мельницы. Откуда было взять всё это, никто не мог себе даже представить.
Однажды утром в воскресенье, когда животные собрались для получения приказаний на следующую неделю, Наполеон объявил, что переходит к новой политике. Отныне Ферма Животных завяжет торговые отношения с соседними фермами, разумеется, не ради коммерческой выгоды, а единственно для того, чтобы обеспечить себя некоторыми крайне необходимыми материалами. «Потребности мельницы должны быть поставлены во главу угла», — сказал он. Поэтому он, Наполеон, ведет сейчас переговоры о продаже стога сена и части урожая пшеницы текущего года, ну, а если денег все-таки не хватит, то придется добывать их продажей яиц, на которые всегда есть спрос в Виллингдоне. «Куры, — сказал Наполеон, — должны поддержать эту жертву как свой собственный вклад в строительство мельницы».
Снова животные ощутили смутное беспокойство. Разве среди прежних резолюций, принятых сразу после изгнания Джонса на первом, триумфальном, митинге, не было решения никогда не заключать никаких сделок с людьми, никогда не заниматься торговлей, никогда не прикасаться к деньгам? Все животные помнили, как принимали эти резолюции, или, по крайней мере, им казалось, что они помнят. Четыре юных борова, те самые, которые когда-то возмущались отменой митингов, робко подняли голос и на этот раз, но тут же и смолкли, заслышав устрашающее рычание псов. Овцы, как обычно, заблеяли: «Четыре — хорошо, две — плохо», и минутное замешательство сгладилось.
В заключение Наполеон простер ножку вверх, призывая всех к молчанию, и объявил, что он уже обо всём распорядился. Животным не придется вступать в непосредственный контакт с двуногими. Эту неприятную обязанность он целиком берет на себя. Мистер Вимпер, стряпчий, проживающий в Виллингдоне, согласился выступать в качестве посредника между Фермой Животных и внешним миром. Каждый понедельник он будет посещать ферму в утренние часы для получения инструкций. Наполеон закончил свое выступление обычным призывом: «Да здравствует Ферма!», после чего, пропев «Животных Британии», все разошлись.
В тот же день Визгун обошел всю ферму и навел должный порядок в мыслях и чувствах животных. Он заверил их, что резолюция против денег и торговли не только никогда не принималась, но даже и не выносилась на обсуждение. Это чистейшей воды измышление, возможно, восходящее в своих истоках к лживым инсинуациям Снежка. У некоторых животных были все-таки неясные сомнения, но Визгун жестко спросил у них: «А вы уверены, товарищи, что это вам не приснилось? У вас что — есть протокол того собрания? Эта резолюция была где-нибудь записана?» И так как это была истинная правда, что никаких записей об этом у них не сохранилось, животные поняли, что ошибались.
Мистер Вимпер, как было уговорено, посещал Ферму Животных каждый понедельник. Это был хитроватый на вид субъект невысокого роста с бакенбардами: адвокат и мелкий делец, раньше других сообразивший, что Ферме понадобится посредник и что на этом можно заработать. Животные относились к Вимперу с подозрением и опаской и, насколько это было возможно, обходили его стороной. И все-таки, когда они видели, как их четвероногий собрат Наполеон отдает приказания двуногому существу, они невольно исполнялись чувством гордости, которое их отчасти примиряло с этим новшеством. Их отношения с человеческим родом несколько изменились. Теперь, когда Ферма Животных процветала, двуногие ненавидели ее ничуть не меньше, а скорее даже больше. Каждый представитель человеческой расы верил, как в бога, в то, что Ферма рано или поздно должна обанкротиться, а затея со строительством мельницы и подавно обречена на провал. Встречаясь в пивных, они при помощи диаграмм доказывали друг другу, что мельница неизбежно развалится, а если даже и устоит, то всё равно никогда не будет работать.
И всё же они невольно стали относиться с некоторым уважением к умению животных управлять своими делами. Во всяком случае, они признали новое название фермы и перестали поддерживать Джонса, который оставил надежду на возвращение, покинул Виллингдон и поселился в другом конце страны. Между Фермой Животных и внешним миром не было никаких других контактов, кроме тех, которые осуществлялись через Вимпера, но, по слухам, Наполеон, как будто, всё время собирался заключить какое-то торговое соглашение: либо с мистером Пилькингтоном из Фоксвуда, либо с мистером Фредериком из Пинчфильда. И что любопытно, никогда с обоими одновременно.
Примерно в это же время свиньи вдруг перебрались в жилой дом. Животным снова показалось, что они помнят какую-то давнюю резолюцию против этого, но Визгун опять сумел переубедить их. «Совершенно необходимо, — сказал он, — чтобы свиньи — разум и совесть Фермы, имели спокойное место для работы. И достоинству Вождя (а в последнее время Визгун называл Наполеона только так) более подобает жить в доме, чем в свинарнике».
Кое-кто был все-таки обеспокоен, когда пронесся слух, что свиньи не только готовят себе пищу на кухне и превратили гостиную в комнату отдыха, но и спят на кроватях. Боксер, как обычно, сказал, что «Наполеон всегда прав», но Кловер, которой казалось, будто она помнит четкое и ясное законоположение против кроватей, отправилась на гумно и попыталась выяснить, что же там написано в Семи Заповедях о кроватях. Убедившись, что она ничего не может понять и разобрать, кроме отдельных букв, Кловер позвала Мюриель.
— Мюриель, — попросила она, — прочти мне Четвертую Заповедь. Не запрещает ли она спать в кровати?
Хотя и не без труда, Мюриель прочитала Заповедь вслух:
— Там сказано: «ЖИВОТНОЕ ДА НЕ СПИТ В КРОВАТИ на простыне», — произнесла она наконец.
Странно, но Кловер не помнила, чтобы в Четвертой заповеди что-нибудь говорилось о простынях. Но раз так было написано на стене, то сомневаться не приходилось. Случайно проходивший мимо Визгун, сопровождаемый двумя или тремя псами, тут же всё надлежащим образом разъяснил.
— Вы, товарищи, уже слышали, что мы спим в кроватях? — спросил он. — А почему бы и нет? Ведь вы же не думаете, что это запрещено? Слово «кровать» означает, собственно, «место, где спят». Строго говоря, груда соломы — это тоже кровать. Закон запрещает спать на простыне, которая действительно является людской выдумкой. Мы убрали все простыни с кроватей и спим на одеялах. Да, это удобно. Но могу вам сказать, товарищи, не удобнее, чем мы того заслуживаем! Ибо сколько трудов и забот ложится на наши плечи! А ведь и нам надо иногда отдохнуть! Ведь вы же не хотите, чтобы мы надорвались на работе и перестали справляться со своими обязанностями? Ведь вы же не хотите, чтобы Джонс вернулся?
Животные тут же заверили его в этом, и толки о том, где спят свиньи, с этого дня прекратились. А когда через несколько дней Визгун объявил, что свиньи отныне будут вставать по утрам на час позднее других, то жалоб и недовольства по этому поводу не возникло.
К осени животные буквально падали от усталости, но были довольны собой. Год выдался тяжелый, и запасы пищи на зиму после продажи части урожая зерна и сена не были слишком обильны, но мельница вознаграждала за всё. Она была возведена уже наполовину. После жатвы случилось несколько сухих и ясных деньков, и животные налегли в эти дни на работу еще усерднее, чем раньше. Они полагали, что есть смысл потратить больше сил на добычу камня, лишь бы поднять стены мельницы еще на один фут. Боксер даже вставал по ночам, чтобы часок-другой в одиночестве поработать при свете полной осенней луны. В свободные минуты животные прохаживались вокруг наполовину отстроенной мельницы, восхищаясь прямизной и крепостью стен и поражаясь, как это им всё удалось. Только старый Бенджамин не выражал никакого энтузиазма насчет мельницы, хотя, по обыкновению, помалкивал. Он только говорил, что «ослы живут долго», и большего от него было невозможно добиться.
Наступил ноябрь. Задули яростные юго-западные ветры. Строительство пришлось приостановить, потому что дожди не давали замешивать цемент. Однажды ночью была особенно страшная буря, такая, что строения фермы зашатались, потрясённые до основания, а с крыши амбара сорвало несколько черепиц. Тревожно кудахтая, в страхе проснулись куры, потому что всем им одновременно приснился отдаленный ружейный выстрел. Утром животные вышли из стойл и сараев и увидели, что флагшток сломан, а в нижнем конце сада валяется вяз, вырванный, как редиска, с корнем. Но то, что они увидели чуть позже, вызвало общий вопль отчаяния. Ужасное зрелище предстало перед их глазами: мельница лежала в развалинах!
Животные устремились туда все как один. Наполеон, который вообще бегал редко, сам скакал впереди всех. Да, мельница была разрушена до основания, а камни, которые они кололи и таскали с таким усердием, валялись вокруг. Не в силах произнести ни слова, они стояли, скорбно глядя на бесформенную груду камня. Наполеон в молчании сновал взад и вперед, временами принюхиваясь к земле. Хвостик его стоял торчком, судорожно подрагивая из стороны в сторону, что у него всегда было признаком интенсивной умственной деятельности. Внезапно он резко остановился, как будто пр