Он помедлил пару секунд, но все же развязал узел. Еще секунда — и поднял веки с длинными и темными, но редкими ресницами, почему-то показавшимися искусственными. И на меня взглянула тьма. Непроницаемо-черная, матовая, словно бархатная. Глаза его были однородного цвета, без зрачков, и не блестели, отражая цвет, а будто поглощали его.
— Выглядит как… Пустота. Но это вовсе не страшно. Даже красиво.
— Безупречный черный, — в его голосе послышалось что-то похожее на гордость. — Великолепная работа.
— Тебе правда пересадили глаза от какой-то… Какого-то существа? — вспомнила я слова Летти.
— Не совсем, но их взяли за основу. Таких ни у одного существа в мире нет, и вряд ли возможно в природе. Слишком много функций, слишком сложно.
Он поднес к лицу руку, в которой держал повязку, с явным намерением вернуть ее на место. Я поймала его за запястье.
— Не прячься от меня, прошу. Хочу увидеть тебя такого, какой есть. Всего, понимаешь? Поверь, я не из слабонервных, следов от ожогов и шрамов не напугаюсь, или что там у тебя. В спальне свет включается?
Свет включался там, где пожелает хозяин, достаточно хитрого жеста и произнесенных шепотом нескольких слов. Запертые в стекло звезды, собранные на нашей ферме, подчинялись его заклинаниям.
Тео оставался спокойным, по крайней мере, внешне. Позволил снять с себя одежду. Рассматривать — если и вправду этого не любил, то сейчас сдерживался и не проявлял недовольства. И я наконец смогла разглядеть тело, которое так хорошо знала наощупь.
Посмотреть было на что. Красивое. Если принимать во внимание только телосложение — безупречное. Да и следы заживших ран только по цвету отличались, никаких уродливых рубцов. Гладкая нежная кожа, ни выпуклых родинок, ни морщинки, ни прыща. Чересчур гладкая, будто ненастоящая. У живых людей такой не бывает.
— У тебя совсем нет волос на теле?
— Не растут, побочный эффект. Главное, на голове все же восстановились, без бровей я был и вовсе урод.
— Ну какой из тебя урод, подумаешь, брови… А это… — я запнулась и несмело провела кончиком пальца по длинному вертикальному шраму на его животе.
В этом плане Тео было чем похвастаться: росчерки шрамов, белесые пятна от ожогов, какие-то совсем странные пятна, например, чернильное с монету размером ниже подмышки. Чуть заметное углубление напротив сердца, словно на ребро очень сильно нажали пальцем и вдавили… Но тот, про который я спросила, заметно выделялся. Хоть и был гладким, как нарисованным, но выглядел жутковато. Широкий, со следами грубых швов, будто кое-как шилом и толстой нитью штопали.
— Пришлось наложить швы, плохо заживало, — словно извиняясь, произнес Тео. — Обычно магии достаточно, но резали тоже магией, и то, что внутри, фонило очень сильно… Не бойся, сейчас все нормальное, просто улучшено немного. Зря ты это затеяла. Теперь тебе неприятно.
Впервые я подумала, что не так он хорошо меня видит, как сам считает. Эмоции слушает, но отчего они — не понимает. Разве что лишь самые яркие, грубые, а в тех, которые посложнее — путается. От понимания этого вдруг стало легче. Он совсем не ужасный, не всесильный и тем более не бесчеловечный. Такой же, как и все: ошибается, выдает желаемое за действительное, комплексует, боится быть отвергнутым. Все как у всех.
— Когда неприятно, меня обычно тошнит. Это другое, — попыталась я объяснить. — Странное всегда пугает, даже если не пугает — вызывает опасения, что ли. Я просто не знаю, как себя с тобой вести.
— Как раньше не получится? — спросил он.
В его голосе эмоции я худо-бедно научилась улавливать, но глаза казались совершенно потусторонними. Ничего человеческого. Наверное, зря я настояла, чтобы он снял повязку, но теперь нельзя себе позволить ни намека на страх. Почует и вообще от меня закроется.
— Прости, но как раньше точно не будет. На самом деле я ведь не просто так пришла, а с новостями. И они тебе не понравятся.
— Давай потом, — поморщился он, и горячие ладони скользнули по моим обнаженным бедрам.
Соблазнительно. Даже под пристальным чудовищным взглядом я чувствовала, как внутри разгорается жар, приятной тяжестью разливается по телу. Наоборот, под взглядом монстра все ощущалось острее, будто собираюсь сделать что-то опасное и запретное. А если скажу — он разозлится. Не удивлюсь, если и вовсе прогонит, решит, что пора завязывать. Но молчать не могла. Я ведь виновата.
— Ладно, — вздохнул Тео. — Вижу. Говори, раз тебя это так тревожит.
И я сказала. Без подробностей, конечно, самое главное. Что Летти нас видела, и случайно вышло, что Криштоф знает, а Райли сама догадалась, но и в этом тоже моя вина. Вот теперь отвела взгляд, ожидая его реакции.
Тео не разозлился. Ни расспрашивать не стал, ни упрекать. Притянул меня к себе, в горячие объятья, по которым я целыми днями скучала.
— Не бойся. Я все улажу, обещаю. Все будет хорошо.
51
Надо было поговорить с Летти по-хорошему. Помириться, ведь она уходила злая до невозможности. Объяснить все как следует, она девушка романтичная, наверняка в конце концов меня поймет. Ну и выяснить, что она дальше собирается делать с моей тайной.
Но я никак не могла себя заставить, будто что-то держало. Находила себе десятки срочных дел и сотни отговорок. Вот прямо сейчас — никак не получится. Завтра. Или потом, когда-нибудь. Так за неделю и не смогла, лишь хватившись, что столько времени прошло, отправила с посыльным записочку. Ничего особенного, написала, что скучаю и надо бы увидеться.
Зато встречалась с Райли, как всегда, на заседании общества трезвости и вечеринке после. Эта не намекнула ни словом, ни взглядом, словно и не было никакой ссоры и того разговора между нами. Уделяла мне ровно столько внимания, сколько всегда, общалась на те же темы, что и обычно.
Встречалась с Тео, каждую ночь к нему приходила. Не спрашиваясь, а он больше не возражал. Вообще ничего не говорил, не выпроваживал меня под утро, позволял спать в его кровати, сколько вздумается. С того раза всегда ждал меня, если заставала за работой, то дома. Об одном лишь попросил: не приходить засветло, и не уходить, конечно. В тот момент я поняла, что люблю полярные ночи.
Мы много разговаривали, обо всем, что в голову взбредет. О моде в моем мире. О спорте тут и там. О существах, на которых он охотится, и загадках природы, исковерканной магией. Даже о войне, хотя подробности своей работы он все же умалчивал. Сказал только, что это было очень жестоко с точки зрения обывателя, но в военное время в принципе много жестокости. И воспринимается она иначе, тут ведь важно, с какой стороны посмотреть.
— Никогда такого не понимала. Жестокость и есть жестокость, с какой стороны не смотри. И с поговоркой, что победителей не судят, тоже не согласна, — доказывала я, а он слушал со скептической полуулыбкой. — Тем более, ты ведь вроде как был на стороне победителей, за что же тебя так? Или под шумок чем-то незаконным занимался?
— Милая моя, для меня тогда не было ничего незаконного. Более того, самые нашумевшие эксперименты, те, которые осудили как преступление против человечества, проводились как раз по поручению государственных служб. Хотели идеального солдата вывести. Без страха, равнодушного к боли, абсолютно преданного, со способностями, превышающие норму во много раз.
Вообразив это искусственно созданное совершенство, я содрогнулась. Какое счастье, что исследования завершить не получилось, и подобную магию запретили. Тут было бы даже не восстание машин, а кое-что похлеще. Ведь эти «терминаторы» остались бы людьми, со всеми страстями и пороками. Научились бы воспроизводить себе подобных, упразднили бы старых, несовершенных, за ненадобностью…
— Ты тоже меня осуждаешь? Боишься? — уловив эмоциональную окраску моих мыслей, спросил Тео.
— Нет, ты обычный безумный ученый, всего лишь исполнял приказ. Ядерное оружие тоже появилось из изобретений, сделанных исключительно ради любви к науке.
— Какое оружие? Я догадываюсь, вряд ли ты им всерьез интересовалась, но…
— И тебе говорить не буду. Надеюсь, оно у вас еще долго не появится, — соврала, догадываясь, что магия двигает науку быстрее, возможно, что-то такое у них уже есть и рванет совсем скоро. — В любом случае я рада, что эти исследования запретили. Вот только наказали не того. Те, кто приказы отдавал, как я понимаю, живут себе спокойно на свободе?
По его лицу пробежала тень. Кажется, я затронула болезненную тему, и запоздало об этом пожалела. Ну какое мне дело! И раньше всегда избегала разговоров о политике — глупо спорить до хрипоты о том, на что никак не сможешь повлиять. Вот и сейчас для Тео все в прошлом, а меня в принципе не касается.
— Неважно. Главное, что ты жив, здоров, никто больше тебя не преследует и ни к чему не принуждает. Не будем вспоминать о прошлом, нам бы в настоящем ужиться как-нибудь.
Тео взял мое лицо в ладони — не для поцелуя, всмотрелся сквозь повязку. Он еще не привык снимать ее дома насовсем, когда я рядом. Но не отказывался, если просила снять — уже прогресс. А вот я привыкала. Сначала буквально заставляла себя смотреть, но всего за несколько дней две бездонные пропасти вместо глаз напрягали не больше, чем та повязка.
— Я не свободен. Ни здесь, ни сейчас, и никогда свободным не буду. Разве что решу сбежать в ледяные пустоши за кальдерой и там выживать в одиночку, — произнес он, не отпуская меня. — Важно, чтобы ты это поняла.
— Я понимаю. Ты здесь в ссылке. Но даже у заключенных есть права, и человеческие потребности никто не отменял.
— Пока что единственный мой подопечный — тот, кто живет за закрытой дверью, но я не калечу его рассудок. Наоборот, пытаюсь вернуть способность мыслить. Заглянуть в искаженное сознание.
— И что ты там видишь?
Он убрал руки, откинулся на спинку дивана, разрывая контакт. Я придвинулась ближе, забралась с ногами и устроилась у него на груди. Тео не возражал. Обнял меня, как я хотела.
— Безумие. Жуткое и по-своему завораживающее зрелище. Такая она, моя работа, Стася. Я вовсе не садист, никого не пытаю ради мучений самих по себе и не испытываю от них удовольствия. Но бывает, что во время исследований подопытные страдают. Прогресс всегда строится на костях. Все, кто имеет отношение к военному делу — убийцы. Я, наш милейший Йенс… Не хочу, чтобы однажды ты разочаровалась, внезапно осознав это.