[38], главным действующим лицом которой должен был стать дух коллежа.
Первые наброски романа были сделаны в 1905–1906 гг., когда Ларбо ездил в Испанию, роман должен был называться Энкарнасьон и ее поклонники. Далее работа продолжалась в поездках по городам Франции и к 1908 г. текст приобрел уже более-менее завершенный вид. В 1909 г., когда вышли в свет Стихи богатого дилетанта, в прессе было объявлено о скорой публикации сборника Hedera Virens[39] и романа о жизни в аристократическом коллеже Incarnation Barea.
Шарль-Луи Филипп, известный французский писатель, друживший с Ларбо, посоветовал отправить рукопись в несколько издательств. В издательстве Fasquelle не ответили, в La Grande Revue попросили изменить концовку, сочтя «чувственные описания» неприемлемыми, после чего Ларбо отозвал рукопись. Узнав об этом, Андре Жид написал автору, сообщив, что La Nouvelle Revue française было бы счастливо ознакомиться с его новой работой.
Единственное, что изменил Ларбо в рукописи перед отправкой Жиду — название. Дело в том, что новогодние праздники 1906 г. он провел в Мадриде с матерью и ее сестрой, часто принимавшими семейство Флорес, — они познакомились еще в Виши, — и Ларбо воспылал платонической любовью к мадам Боек де Флорес, которая называла себя Ферминита и вскоре умерла. В память о тайной юношеской страсти Ларбо дал героине новое имя. Роман вышел в четырех номерах La Nouvelle Revue française в 1910 г. В следующем году его опубликовали отдельной книгой в ничего не ответившем поначалу издательстве Fasquelle.
Вскоре Ларбо получил невероятно восторженное письмо французского поэта Франсиса Жамма. За ним последовали не менее лестные послания Клоделя и Жида, поздравившего Ларбо с тем, что Фермина Маркес начала долгое путешествие по миру. Роман регулярно переиздавался во Франции; в 1943 г. его перевели на венгерский, в 1951 г. — на шведский, в 1952 г. — на японский, в 1953 г. — на итальянский, в 1956 г. — на немецкий и португальский.
Фермину Маркес чаще всего сравнивают с другим классическим произведением — единственным романом Алена Фурнье Большой Мольн, вышедшем в то же время, в 1913 г. Кроме переклички в датах, возрасте авторов и того, что герои текстов совсем юны, сопоставлений может быть не так много: Мольн строится на запутанном сюжете, странствиях, потерях, неожиданных встречах, словом — событиях. В Фермине событий как таковых нет, герои почти все время находятся в Сент-Огюстене, никаких таинственных переплетений сюжета не наблюдается.
Другой близкий по времени текст о эпохе взросления — Душевные смуты воспитанника Тёрлесса Роберта Музиля, опубликованные в 1906 г. Казалось бы, душевные смуты охватывают и Жоанни Ленио, и всех остальных воспитанников. Однако первый роман Музиля — это бездонный колодец внутренних переживаний, незнакомых, порочных чувств. Повествование пронизано тонким психологизмом, многие душевные порывы описаны очень подробно. Там ясный сюжет и, более того, вполне откровенно описано юношеское влечение. Фермина Маркес — абсолютная противоположность Тёрлессу: мы не знаем, что происходит в душе одного из главных героев — Жоанни. Мы следим за повествованием, и кажется, почти все о нем понимаем, а потом выходит, что он все выдумал. Через несколько дней ему за свои рассказы становится стыдно. Какие же были у него душевные порывы на самом деле? Единственное, что можно сказать точно: он сильно переживал, но что именно было у него на душе, каковы мотивы, каковы эти смуты — автор, если и раскрывает, то кратко и схематично. Весь психологизм сводится к пересказу прочитанных книг, в которых словно бы суть всего мира, однако через несколько дней эта суть будет забыта. Все мимолетно. Не приходится говорить и о телесности — да, воспитанники взрослеют, но — они пока только мечтают, догадываются, — они еще ничего не знают.
Все главные герои романа Ларбо — своего рода перевертыши: Жоанни Ленио выдумывает, чтобы произвести эффект; Камий Мутье, который младше его, вначале кажется забитым, озлобленным и невзрачным, но как прекрасен оказывается его порыв; кто же такая Фермина Маркес — вообще неизвестно, кроме ее религиозных речей мы ничего о ней не знаем, она — силуэт, незнакомка из дальней страны, повод. Повод для того, чтобы поведать об остальных героях? Но о героях ли?
Возможно, схожие вопросы решал Петер Альтенберг, его Венские этюды 1904 г. во многом перекликаются и с Ферминой Маркес и, даже в большей степени, с Детскими: Альтенберг не рассказывает, он любуется, сожалеет. Это почти живопись. Такая, как у Бальтюса, утверждавшего, что он рисует не ту или иную девушку, а время. Время, когда ребенок еще не понимает, что он невинен, не ведает, в кого превратится в ближайшие дни.
Фермина — лишь фигура, зеркало, в котором отражаются попеременно воспитанники аристократического, космополитического коллежа, дети миллиардеров, — по сути, безымянные, их имена не так уж важны, как и имя креолки и ее сестер во всех концах света, они — лишь средство, лишь сменяющие друг друга персонажи времени — главного героя Ларбо, действующие лица которого невесомы, прозрачны, как назавтра увядшие лепестки, крылышки пяденицы, как сама юность — ускользающая тайна акварельных текстов писателя.