Но мне угрожала опасность. Я узнал, что Николо, заручившись поддержкой Дона Антонелли, планирует прибрать к рукам мою скалу, сделать все, чтобы ограничить к ней доступ, так же как это произошло с фабрикой. Он хотел оставить меня ни с чем. И что тогда? Как находиться там постоянно, чтобы не упустить нужный момент? Как я смог бы выяснить, по какому принципу работает портал, как провести необходимые эксперименты и наблюдения? Я не мог этого допустить. Николо мешал мне. Осознав, что есть крохотная, но все же вероятность, что Клык обладает особой силой, что он может являться моим спасением, я вдруг превратился в ребенка, который, получив долгожданный подарок, боится идти спать, опасаясь, что старший брат присвоит его игрушку. В моем воспаленном мозгу любое посягательство на возможное спасение приобрело устрашающие, во много крат преувеличенные черты, воплощением которых и стал Николо. Мне казалось, он не остановится, пока не лишит меня доступа к скале, пока не уничтожит меня, ведь, предав единожды, он намеревался идти и дальше. А теперь вдобавок за ним стоял Дон Антонелли, желавший преподать мне жестокий урок. Этого я не мог допустить, ведь с потерей Клыка я потерял бы единственную возможность вернуться домой. Я должен был избавиться от человека, угрожавшего моему будущему.
Я не мог мыслить рационально. Я был ослеплен угрозой, исходящей от него. И я задумал пойти на страшный грех, необдуманное, горькое преступление, я искренне считал, что у меня нет иного выбора. Я решил отравить его, подсыпав цианид в вино, которым планировал угостить. Я уже собирался осуществить задуманное, но за несколько минут до этого узнал, что Доната ждет ребенка. В это мгновение я словно очнулся. Для меня это было уже слишком, ведь я не убийца, а всего лишь человек, который попал в беду и искал любую возможность выбраться из нее. Николо не знал, что в момент, когда я услышал те слова, то вспомнил о собственном пока не рожденном ребенке, которого носила Катрин. В день, когда я пропал, жена сказала, что ждет нашего первенца. Я, так же как и Николо, планировал стать отцом, только там, в далеком будущем, которое когда-то было моим настоящим. Так я и оказался перед тяжелым выбором, и все же здравый смысл возобладал. Перед лицом преступления, на которое я собирался пойти, я наконец осознал, что, убив Николо, разрушу еще несколько жизней, жизней людей, которые были всегда добры ко мне. Я ужаснулся собственному безрассудству. Тому, что едва не совершил непоправимое, деяние, за которое никогда не смог бы простить себя. Но судьба, словно вознамерившись идти в своей благосклонности до конца, исполнила и эту опрометчивую прихоть. Мой друг сам выпил отравленное вино, пока я терзался муками совести, стоя на пыльной дороге посреди виноградников.
Принимать удары судьбы легче, когда она решает все за тебя. Оставалось лишь надеяться избежать наказания, ведь, несмотря на потрясение, я не мог отступиться от своей цели, а для этого я должен был оставаться на свободе. Мне повезло, расследованию не дали ход, но мое настоящее наказание было впереди. Теперь всякий раз, когда я видел Донату и их сына Лоренцо, в полной мере познал всю глубину сожаления, когда-либо доступного человеку. Пусть не напрямую, но косвенно я являлся причиной, по которой женщина на долгие годы надела траур, ее сын навек лишился отца, а сама она перенесла выкидыш. Я отнял жизнь у человека, который казался угрозой для меня, но в то же время был опорой и средоточием любви – для других. Чтобы хоть как-то искупить свою вину, я пытался оказать вдове поддержку, но меня отвергли. Доната не могла знать, что ее муж убит, но она обладала чутьем, позволявшим ей догадываться о моей причастности, и она закрылась от меня и ото всех вокруг, похоронив себя в стенах собственной виллы. Все, что мне оставалось делать, – это оставить на ее имя завещание, скрепленное печатью синьора Ди Агосто. Перед поездкой я передал ей все, чем владел, надеясь хоть как-то искупить свою страшную повинность.
Время шло, и я не мог тратить его попусту. Поэтому, как бы ни разрывалось мое сердце от сожалений, я был вынужден продолжить работы по прокладке железнодорожных путей через туннель. Я потерял интерес к этому проекту как к амбициозной цели. Он теперь нужен мне был лишь как прикрытие, как способ вести собственные наблюдения за аномальной зоной. Но я должен был поддерживать иллюзию вовлеченности и статус успешного горожанина, ведь до 15 августа, до дня, когда портал, как я надеялся, откроется вновь, оставалось совсем мало времени.
Но случилось непредвиденное: премьер-министр дал указание провести заезд в тот же день, в который я намеревался находиться внутри Клыка, имея собственный, тайный, план. Словно желая помешать мне, власти отказались даже общаться на эту тему, все было решено. Мне оставалось только смириться и надеяться, что если моя задумка сработает, то портал пропустит лишь меня, оставив в сохранности других пассажиров. Я почти уверен в том, что скала не тронет их. Ведь пропавшие рабочие тоже не находились в одиночестве, вокруг них были люди, которые остались в целости.
Но я все еще не был уверен, как работает портал, что пробуждает эту неведомую силу. Я мучился предположениями: то ли дело в священном празднике, особом дне, а может, сама скала обладает потусторонней силой. Верны ли мои предположения, получится ли у меня? У меня нет ответа. Я могу лишь верить в то, что жизнь тех, кто войдет со мной в поезд, продолжит течь там же, где им и суждено состариться: в этом времени, на этой земле. Я надеюсь, что аномалия, забросившая меня в 1905 год, сумеет вернуть нас с Викторией туда, откуда мы явились, и не тронет остальных. Слишком ли я самонадеян? У меня нет иных вариантов. Даниэль Серро, пропавший в 2017 году, попал в прошлое, сюда, в Ланцио. А отсюда он исчез вновь. Куда он отправился, обратно в 2017 год? Как же я хочу верить в это! Но даже если я попаду в 2307-й или 1654-й – я готов рискнуть, я сумел выжить в 1905-м, выживу и там…
Виктория… Получив мое приглашение, она приехала. Когда я навестил ее в гостинице и рассказал о том, что выяснил, то едва ли не плакал вместе с ней, до того счастливой она казалась. Она целовала меня в обе щеки, не уставая благодарить за то, что я подарил ей надежду на возвращение. Надежда. Это единственное, что у нас есть.
Сколько бессонных ночей я провел, придумывая возможные варианты спасения! И ни один не казался мне осуществимым, пока судьба сама не подкинула мне этот шанс. Я до сих пор не знаю, по чьей прихоти я оказался здесь, в прошлом, и не знаю иного способа снова попасть в свое время, в будущее столь далекое, что мне никогда не дожить до него. Я жду, что наконец все мытарства окажутся позади и я смогу вернуться к прежней жизни: жене, ребенку, родителям. Я хочу вернуться к работе, так как скучаю по ней. Но здесь я оставляю тех, кого обрел на долгом запутанном пути, людей, без которых я уже не сумею представить этот мир.
Завтра я сяду на поезд. Со мной будут Мадди, Виктория и другие пассажиры. И когда все произойдет… Как это случится? Будет ли это ослепляющая вспышка, после которой пассажиры недосчитаются двоих? Возможно, все это – лишь плод моего больного воображения и ничего не произойдет: мы благополучно проедем через туннель и доберемся до Рима как ни в чем не бывало. Мадди поведет меня выбирать кольца, а генерал Балди будет ворчать всю обратную дорогу до Ланцио. Лоренцо и Беатрис заснут, склонив друг к другу головы, а Ева Гоцци будет задумчиво глядеть в окно, сожалея об ушедшей молодости. Мы прибудем в Ланцио затемно и разъедемся по домам, полные восторга или горестного разочарования. Что из этого – мое будущее? Я должен знать. Ведь я заплатил за него слишком большую цену.
Что ж, пора заканчивать. Я должен хоть немного поспать перед завтрашним путешествием. Почему я написал это письмо? Из надежды, что его никто и никогда не прочтет. Что я сожгу его, как только мой план сработает и я окажусь в 2017 году. Дома.
Глава 18
Ланцио, Италия. 1972 год
Через несколько дней после обнаружения письма Карло все с тем же чемоданом в руках, с которым приехал несколько недель назад, стоял на пороге дома графини Партичини. Мягкое утреннее солнце растекалось по белоснежному гравию, сглаживая упрямство белесых камней. Хвойный воздух, пока еще свежий, не одурманенный зноем, наполнял легкие. Слуги во главе с расчувствовавшейся Эленой собрались возле выхода, провожая гостя, в глазах их стояли слезы. Все они успели привязаться к добросердечному и немного мечтательному репортеру из Рима, и их сентиментальность передалась Карло, у которого без остановки щипало в носу.
К дому подъехал автомобиль Кристины, который она так и не отремонтировала. Девушка собиралась отвезти Карло на вокзал, она выглядела взъерошенной, словно воробушек, в глазах металась растерянность, которую она пыталась скрыть привычной веселостью. Стараясь не встречаться взглядом с Карло, она открыла багажник, чтобы он смог забросить туда свои вещи. В машине сидел кто-то еще, и Карло заулыбался, когда увидел, как из салона выбрался Джованни, карабинер из местного отделения полиции, внук одной из пассажирок пропавшего поезда. Мужчины радушно пожали друг другу руки.
Джованни все не мог прийти в себя от истории, которой Карло с ним поделился, и, кажется, не поверил в нее до конца. Карло же был рад, что уезжает раньше того момента, когда невероятный слух разлетится по Ланцио и его начнут атаковать со всех сторон, ведь скрыв имя того, кто передал ему письмо Франко, Карло сделал себя единственной мишенью – пришлось бы отдуваться в одиночку. К тому же ему предстояло всеобщее внимание в Риме, и Карло заранее готовился к этому.
На улице появилась графиня. Ее коляску катил Энрике Партичини. На его лице сияла благодушная улыбка, и Карло поразился тем изменениям, что произошли в мужчине за последние дни. После того как с помощью Энрике Карло смог завершить расследование, между мужчинами растаял лед вражды. Синьор Партичини не говорил этого вслух, но Карло чувствовал, что сумел все же снискать его благосклонность рвением и искренним желанием найти правду.