– Перед нами гений, – уверенно заявлял он, пользуясь только превосходными степенями, – он единственный, кто умеет воспевать наше время, единственный, кто предсказывает, что искусство и техника, однажды разогревшись до высокой температуры в общем горниле, создадут новую материю.
Он не мог сдержать восхищения, когда, возвращаясь поздней ночью во дворец на виа Каналькьяро, запирался в библиотеке, окруженный драгоценными фолиантами, принадлежащими отцу, и писал послания Маринетти, в которых называл его «Мастером брожения умов», железным сердцем, апостолом электричества.
Он настолько погрузился в свой восторг и восхищение, что отважился пригласить поэта для проведения в городе конференции по вопросам футуризма, которую разрекламировал как театральный спектакль.
В экстазе от такой перспективы, Леонид, не колеблясь, зарезервировал для своего нового идола театр Сторки, заплатив из своего кармана за временное изгнание из театра неаполитанского варьете с певицей Бебе Ламур. Кончилось тем, что он крупно рискнул, но был счастлив, как никогда. После того как он пригнал в Модену первый автомобиль, теперь его ожидала честь представить жителям города самого настоящего гения нового века.
Теоретически детям вход не был разрешен, но граф ди Рипафратта для себя и близких друзей зарезервировал центральную ложу. Фредо настаивал на том, чтобы сыновей тоже пустили, и капельдинер в конце концов сдался.
Когда они начали рассаживаться в ложе Леонида, к ним присоединился массивный Фермо Корни, король ключей и замков, вместе со своим наследником и правой рукой Гвидо.
Гвидо был вежливым молодым человеком, который закончил учебу в Швейцарии, но, не удовлетворившись только дипломом химического факультета, решил поступить еще и на юридический. Аккуратный твидовый костюм и залысины на лбу придавали ему вид слишком серьезный для его двадцати шести лет, но Энцо всегда охотно с ним общался. Мало того что молодой Корни проводил много времени за книгами, он уже давно вынашивал один необычайный проект: сконструировать самому летающий автомобиль, чтобы бороздить небо Модены.
Едва только Гвидо устроился между ним и Дино, как Энцо атаковал его вопросами о проекте.
– В прошлую субботу летательный аппарат наконец оторвался от земли, – объявил Гвидо. – Правда, всего на пару метров, но оторвался.
Энцо недоверчиво на него посмотрел, а Дино воспользовался возникшей паузой и задал вопрос, который давно вертелся у него в голове.
– А как это – летать?
– Ощущение невероятное, но полет был слишком короткий, – признался молодой Корни. – Я очень быстро пошел на снижение, совсем как Икар, и структура крыльев не выдержала удара. – Он пожал плечами и объяснил: – Все надо переделывать, и я чувствую, что сейчас речь идет о многообещающем провале.
Энцо восхищенно кивнул и про себя решил сохранить в памяти это парадоксальное выражение, «многообещающий провал», в котором сконцентрировался весь оптимизм новой эры.
– По сути дела, из неудачного приземления я вышел невредимым, – продолжил Гвидо, – и, как только разберусь с крыльями, попробую еще раз.
– Я слышал, что Маринетти за рулем умеет еще меньше, чем ты в роли авиатора, – насмешливо вставил его отец. – И кажется, он разбил в кювете свою «Изотту Фраскини», которая стоила целое состояние.
– Мы сюда пришли, чтобы послушать гения, а не поболтать об автомобилистах, – примиряюще сказал Гвидо. – Неужели Данте или Леонардо никогда не испытывали растерянности?
Ответа он дожидаться не стал, а обвел умными, внимательными глазами просторный партер, все еще освещенный электрическими лампами, и осторожно пробормотал:
– Будем надеяться, что публика проявит чуткость. Футуризм не каждому по вкусу.
Энцо высунулся вслед за ним, чтобы понять, что его так озаботило.
Первые ряды заполняли студенты, гимнасты из спортзала Панаро в желто-голубых шарфах и военные в форме, привлеченные словом «футуризм». А дальше места занимали провинциалы, которыми явно двигало желание услышать Бебе Ламур. Они решили пойти только для того, чтобы оправдать поездку в город, но не скрывали своего недовольства из-за изменения программы и уже начали переругиваться с теми, кто сидел ближе к сцене. Энцо не сразу заметил, что сегодняшний спектакль, в отличие от обычных оперетт, привлекавших публику в театр, собрал в основном мужскую часть населения.
– Прелесть в том, что сегодня все должно пойти шиворот навыворот, – удивил его Леонид.
Его небесно-голубые глаза блестели, и он приказал шоферу Оресту открыть большую морскую сумку, которую привез с собой и принес в ложу. Оттуда, к величайшему удивлению, выглядывали уже размякшие помидоры, пучки салата-латука с почерневшими листьями и еще много другой зелени.
– Разбирайте овощи, – скомандовал седьмой граф ди Рипафратта и заговорщицким тоном объявил мальчишкам: – Маэстро хочет, чтобы его освистали и закидали гнилыми помидорами в самой энергичной манере. По его сигналу мы должны открыть заградительный огонь.
– Мы что, и вправду должны закидать его вот этим? – спросил молодой Корни, пока Орест распределял боеприпасы.
– Он сам так распорядился, – убеждал всех устроитель вечера, пока в зале постепенно гас свет. – Наша антиовация необходима, чтобы спектакль удался.
Энцо досталась здоровенная белая луковица больше кулака, его брату две картофелины, а Гвидо Корни смущенно получил пригоршню редисок.
– Я скажу вам, когда бросать, – предупредил Леонид, – и в нужный момент уж не жалейте сил.
Тем временем занавес рывками начал открываться.
Мальчишки удивленно переглянулись и дружно кивнули, а погрузившийся в темноту зал наполнился какофонией звуков: кашлем, перебранками, смехом.
Роль задника на сцене выполняло туго натянутое сукно с беспорядочными брызгами краски, наляпанными как попало. Шум постепенно начал стихать, и тогда на сцену вышла белокурая девушка с прекрасной фигурой и впечатляющей грудью.
На этом прелестном создании было платье из очень легкой материи, и прозрачность платья заставляла позабыть об экстравагантной прическе и необычном серебристом гриме, который вокруг глаз сгущался и терял контур.
– Я – скорость! – провозгласила примадонна и сделала ленивый пируэт, в ходе которого совсем обнажилась. Этого хватило, чтобы по залу прокатилась дрожь. Никто больше не сожалел о том, что в спектакль включили Бебе Ламур.
– Я существовала всегда, – продолжала актриса, снова повернувшись к залу с победной улыбкой. – Я – порыв, я – галоп, я – молния!
Казалось, она позабыла о робости, с какой вышла на сцену. Распустив пышную гриву волос, она улыбнулась, полностью уверенная в своем магнетическом воздействии на зал.
– Я – стрела, выпущенная из настоящего в самое сердце будущего, – торжественно объявила она и распахнула руки, выгнув спину назад, словно желая открыться взглядам всех присутствующих. – Но с кем же пойду я под венец?
– Со мной, дорогая! – крикнул какой-то весельчак из первого ряда, и тут же дождем посыпались еще кандидатуры. Но девушка отреагировала с такой силой, что все голоса затихли.
– Нет! – услышали все ее голос, в котором зазвучали нотки гнева.
Она затопала ногами по сцене, словно хотела вырваться из держащих ее тисков.
– Нет, о боже, нет! Тысячи уже делали мне такие предложения, но я буду принадлежать только одному!
– Ему повезло, – тихо сказал Гвидо, поудобнее устраиваясь в кресле.
– Это уж точно, – отозвался Дино, – повезло так повезло.
Энцо не хватило смелости вставить словечко. Эта живая аллегория скорости навела его на мысли о сошедшей на землю богине. В нем вдруг пробудилась чувственность, которая присутствовала и в покое, и в приступах гнева, а вместе с ней – какой-то незнакомый инстинкт.
– Только тому, кому предназначена, буду я принадлежать, – ясно и звонко сказала девушка. – Я с ним обручена, и его я заключу в электрические объятия, и мы станцуем с ним танец жизни и смерти между цилиндрами и клапанами, в непрерывном соединении прошлого с будущим. – Произнеся эти пламенные слова, она сгруппировалась в позу защиты, словно собиралась войти в некую невидимую скорлупу, в загадочную оболочку. Когда же она закрыла лицо руками, Энцо – это он-то, совсем еще ребенок! – вдруг испытал абсурдное желание защитить ее от непристойных реплик этих разгоряченных мужиков.
– Отдайся мне, красавица! – предлагали снизу. – Я тебе такой пистончик предоставлю!
– Заткнись, мужлан! – крикнул чей-то запальчивый голос. – Ты что, не слышал, синьорина помолвлена!
– Вот он, он идет сюда! – вздрогнуло на сцене прелестное создание и выпрямилось во всем своем великолепии. – Это он! Властитель нового века! Автомобиль!
В этот момент откуда-то из глубины сцены донеслась музыка, которую Энцо хорошо запомнил: густой гул двигателя «Фиата» Надзаро. На миг Энцо показалось, что сейчас он покажется на сцене вместе со своим пилотом-асом.
Было большим разочарованием понять, что гул доносился из граммофона и ему совершенно невпопад отвечал актер, изображавший автомобиль. Он носился по сцене в цирковом трико, и его точеная фигура никак не соответствовала смешному цилиндру на голове с приделанным на макушке клаксоном. Бррррумммм! Бррррумммм! – рычал он. – Врроммм! Но когда он начал изображать переключение скоростей, его звукоподражательство стало очень смешным, как у детей в песочнице, и партер расхохотался без всякого почтения.
– И вот этот чичисбей станет твоим владыкой? – возмущенно крикнул юношеский голос.
Но блондинка не обратила на него никакого внимания. Ее внимание было поглощено вновь прибывшим, и она не сводила с него влюбленных глаз.
– Вру-вру-вруммм! – старался придать силы своему «автомобилю» актер.
– Скрииик! – взвизгнул он, удивленно застыв перед блондинкой, словно увидел ее в первый раз.
– Возьми меня, о Автомобиль! – приказала она, сраженная нетерпением. – Здесь и сейчас! Обожги меня своим огненным дыханием под звездами нового века!
– Значит, верно, что автомобиль мужского рода, – пробормотал Дино, пока парочка сливалась в страстном объятии, что привело публику в полный восторг.