– Но ты подумай, ведь, если женщины получат право голоса, у нас может в парламенте получиться женское большинство!
– Ну и что с того? – взвилась Джиза, и в голосе ее прозвучали резкие нотки. – Ты думаешь, они будут принимать менее взвешенные решения, чем мужчины?
– Да ладно тебе! – вздохнул Фредо, заговорщицки взглянув на мальчишек. – Ты можешь себе представить министра иностранных дел или председателя совета министров – женщину? Ты видишь этих дам, вяжущих носки и в то же время обсуждающих законы и трактаты? Какое впечатление будет производить Италия на международных конференциях?
У мальчишек эта странная идея вызвала хохот, и веселье окончательно пустило под откос настроение Джизы.
– А вы попробуйте сами поработать вязальным крючком! – взорвалась она. – И если хотите, чтобы у вас был вкусный обед, ступайте на рынок: у меня сегодня забастовка!
По крайней мере в одном пункте родители были согласны друг с другом: на образовании сыновей никто не экономил, и оба имели свои открытые счета в лучших книжных магазинах города.
Старший, щеголеватый пятнадцатилетний аспирант, всегда в костюме и при галстуке в тон костюму, предпочитал знаменитый магазин Винченци под портиком колледжа Сан-Карло. Побродив среди этих шкафов из потемневшего от времени дерева, он покупал книги, чей диапазон простирался от «Жизни цезарей» с параллельным переводом до тевтонских волнений «Бури и натиска» и от готических легенд о вампирах до нездоровых романов Габриэле д’Аннунцио, идола юных изнеженных нонконформистов.
Раз в неделю Дино заглядывал в «Эстенсе» и покупал последний номер периодического издания «Национальная идея», которое восхищало его своими умными высказываниями против меркантильной «Итальетты» в домашних тапочках правительства Джолитти. Ему, который с гимназической скамьи испытывал потрясение от последнего объятия Гектора и Андромахи и от самопожертвования спартанцев в битве при Фермопилах, тоже казалось, что нация пребывает под наркозом собственной меркантильности, которым она надышалась, и у нее есть возможность после пробуждения унаследовать героизм Возрождения.
Энцо же был сделан из другого теста.
Более практичный, он не давал себя обмануть разговорами о политике и молча изучал огромный цирк этого мира, осторожно обдумывая каждое движение.
В самом факте, что он закончил начальную школу, хоть и со скромными оценками в табеле, он не находил ничего само собой разумеющегося. Из двадцати шести одноклассников, с которыми он вместе ввязался в эту авантюру, с полдюжины провалили экзамены и пропали из поля зрения. Мингради уехал с родителями в Америку, не завершив последнего триместра, Нассетти поместили в туберкулезную клинику, а беднягу Обердана никто больше не видел: в один из скверных туманных дней он пытался проскочить под шлагбаумом на переезде, чтобы раньше приехать домой, но угодил под колеса Миланского экспресса.
В качестве награды за окончание пяти начальных классов Энцо разрешили сменить короткие штанишки на длинные брюки, но свободы ему это не прибавило.
Если бы он мог сам все решать, он бы сразу же пошел учеником-практикантом к отцу в мастерскую.
Он уже давно решил как можно скорее обучиться чудесному ремеслу Фредо, а потом отложить все в сторону и отправиться в путешествие по миру, как Филеас Фогг.
Там, в мастерской, он мог надышаться поэзией железных дорог, сеть которых уже оплела всю Италию, и почувствовать себя частью нового века. Проходя практику слесаря-жестянщика, он мечтал о путешествиях, когда цепь случайных совпадений приведет его на край света: на Гаити, в Сиам или в новорожденную Южно-Африканскую Республику. В людях, владеющих обработкой металла, нужда будет везде.
У его родителей, однако, был иной взгляд на вещи. Прежде чем, ухватив нужный момент, пробивать себе дорогу в новом веке, надо получить диплом.
Техническое училище находилось возле земляного вала Сан-Пьетро, а потому каждое утро Энцо должен был проезжать весь город с севера на юг на своем трехскоростном велосипеде «Дюркопп».
Чтобы сбросить с себя тягостное ощущение, что он едет в ссылку, он по дороге фантазировал о судьбах других велосипедистов и пешеходов, спешащих по тротуарам.
Военным училищем, расположенным в старом герцогском дворце, руководил один из пьемонтских генералов, чудом бежавших от абиссинцев во время резни в Адуа. По городу ходили чудовищные слухи об участи тех, кто попал в руки врагов. Говорили, что африканцы их жестоко истязали: вырывали им языки, а потом кастрировали одного за другим. Поэтому Энцо не завидовал ни мундирам, ни кепи своих сверстников, решивших стать военными.
За виа Эмилиа и богачи, и бедняки жили фактически друг у друга на головах. Дома, где был водопровод, стенка в стенку соседствовали со старыми сырыми кварталами и грязными дворами, где туалеты бараков располагались вблизи колодцев. Говорили, что в городе таких колодцев было больше тысячи. Джиза категорически запретила Энцо пить и из них, и из уличных кранов: в Модене еще не было своего водопровода, и случалось, что грязные стоки попадали в водоносные слои, вызывая эпидемию тифа.
За перекрестком с университетской улицей виа Сан-Карло раздваивалась: левая ее ветка шла к училищу для девочек-сирот, и оставалось уже в последний раз крутнуть педали, чтобы издали показалась колонна, переходящая в крест перед церковью Сан-Пьетро. Эта колонна была воздвигнута еще во времена язычества и принадлежала храму Юпитера. Прижавшись к церкви, возвышалось печальное здание, в котором когда-то жили монахи, а теперь учился он. До обеда учеба, а потом скучная повинность выслушивать бестолковые речи и ругань мужиков, которые, не умея объяснить как следует, выплескивали свое раздражение на учеников.
В конце первого года Энцо едва удалось избежать полного провала.
Он умолял родителей разрешить ему сменить училище, но Фредо был непреклонен: он уже потерял старшего сына, увлекшегося гуманитарными науками и витавшего в облаках, и теперь настаивал, чтобы хотя бы младший пошел по пути, который приведет его к профессии инженера или по крайней мере химика, как Гвидо Корни.
Прослушивать еще раз диссертации профессоров, которые докучали ему целый год, вряд ли доставит ему радость, к тому же не хотелось тратить часы на учебу. У него были другие неотложные интересы: стрелять по гипсовым мишеням, выстроенным на пустыре, разводить и воспитывать птенцов на чердаке в надежде сделать из них почтовых голубей, бренчать на фортепиано оперные арии – в общем, куча всего, чем можно заняться, держа положенную дистанцию от учебы.
В сравнении с одинокими учебными занятиями, коллективный труд рабочих в мастерской казался ему праздником. Он не понимал, зачем родители приговорили его к получению аттестата, а потом обрекли на защиту диплома. Удел мужчины – работать, и начинать надо было сразу. В таком расположении духа он продолжал приносить домой плохие оценки. Джиза изводила его упреками, что он не берет примера с брата, предсказывала очередную вспышку гнева Фредо, и, когда отец отправлял его в комнату, оставив без ужина и называя нарушителем, скотиной и невеждой, Энцо охватывал глухой гнев.
Он считал, что не заслуживает таких слов, поскольку ему нравились книги, конечно, за вычетом школьных учебников.
Он вдруг полюбил заходить в новый книжный магазин «Тарантул», где покупал тома Сальгари и Жюля Верна, Диккенса и Стивенсона, «Итальянскую иллюстрацию» и журнал «Туристический клуб».
Именно здесь в одно весеннее утро он, прогуляв училище, нашел книгу, которая подействовала на него, как яркая вспышка магния, и навсегда вычеркнула из его памяти и черных корсаров, и путешествия на воздушном шаре, и двадцать тысяч лье под водой.
У этой книги, элегантно изданной издательством Hoepli, на обложке соседствовали китайские пагоды, с их изящными обводами, и Эйфелева башня. Она была написана асом журналистов-путешественников Луиджи Барцини и называлась «Полсвета, увиденные из окна автомобиля».
В отличие от выдуманных романов, корреспондент «Коррьере делла Сера» рассказывал подлинную историю: несколько лет назад директор назначил его ехать в беспрецедентный автопробег Пекин – Париж. Только пять отважных экипажей достигли столицы Поднебесной, чтобы испробовать свои силы. Барцини прикомандировали к экипажу выдержанного и благородного князя Сципиона Боргезе, сочетавшего в себе черты спортивного джентльмена и античного полководца. Шофером и механиком в команде был уроженец Романьи Этторе Гвиццарди.
Троица поехала в путешествие на «Итале», сорокасильном автомобиле князя, преобразованном специально для узких каменистых дорог, бесконечных степей и ненадежных переправ Центральной Азии, и книга, которую издатель поспешил перевести на одиннадцать языков, завоевала огромный успех. Это был правдивый и блестящий отчет о шестнадцати тысячах километров, преодоленных на одном дыхании до Сияющего Города.
Чтобы уверить читателей, что здесь нет никакого обмана и никаких трюков, книга снабжена огромным количеством удивительных фотографий, где изображения словно стремятся выпрыгнуть за пределы рамок.
Описание борьбы «Италы», лишенной кузова, которая, лицом к лицу с трудностями, доказала свою мощь и красоту, описание путешествия в самое сердце Пекина на автомобиле «на горючем топливе» и трогательного отъезда из дипломатической миссии с неизгладимой силой воздействовали на фантазию Энцо: он словно угадал свое предназначение.
Эту удивительную книгу он проглотил за каких-нибудь три дня, а потом без конца ее перечитывал. Ему хотелось раз за разом чувствовать себя рядом с Барцини и его товарищами, проехать с ними по старым расшатанным мостам, ведущим в Нан-коу, откуда хорошо видна зубчатая Великая Китайская стена.
Он воображал себя рядом со своими героями на неровном каменистом дне горных потоков, через которые «Италу» на руках перетаскивали кули[9], рядом с гигантскими статуями Будды, высеченными прямо в скалах, и в мрачной долине, которая служила императорам династии Мин мавзолеем под открытым небом.