Горец запустил пальцы в густую седую бороду, словно желая выудить из нее некое предзнаменование, потом изрек, пожав плечами:
– Когда дьявол бьет в барабан, тот, у кого есть разум, возвращается домой быстро и в добром здравии.
– А растяпы-горожане, наоборот, вылезают под дождик, как грибы, – подхватил его сосед с изрезанным морщинами лицом, которое делили пополам пышные соломенные усы. Сдержанно усмехнувшись, он удобно закутался в грязный крестьянский кафтан и произнес примирительно:
– Если у них все по полочкам, они скучают, а потому стараются строить из себя оригиналов.
– Ригинали! – гортанным голосом пробормотал высоченный парень, который сидел с ними, и, открыв беззубый рот, коротко хохотнул и смерил братьев взглядом идиота, которому нынче все не нравится.
За стойкой никого не было видно, и братьям хочешь не хочешь, а пришлось вступить в диалог с компанией.
– Добрый вечер, синьоры, – отважился Дино и прошел, потирая замерзшие руки, к центру зала.
– Viene giu bene, nevvero? («Кончились хорошие деньки?»)
Старик и парень в кафтане согласно кивнули: очевидность события в подтверждении не нуждалась. Только идиот побагровел от усилия, пытаясь составить предложение, и заставил-таки всех услышать свой голос.
– Зонтик, – выдавил он из себя и тяжело поднялся с места. – Вам нужен зонтик!
Испуганный Энцо так и не сделал ни одного шага, но ему согрела сердце уверенность, с которой Дино подошел к стойке и крикнул:
– Эй, на кухне! Есть здесь кто-нибудь, чтобы обслужить двоих путешественников?
– Сейчас иду! – раздался женский голос из-за грязной занавески, скрывающей внутреннюю часть помещения.
– Вот идет Эрмелинда, can dell’ostia![12] – рассмеялся длинный парень, у которого наконец-то развязался язык, и старик отвесил ему порядочную плюху во всю щеку.
– Здесь не ругаются, козел! – предупредил виновного человек в кафтане, и тот, опустив глаза, принялся поглаживать огромной ладонью пострадавшую щеку. – Мы находимся в приличном заведении. – И он, хитро подмигнув, обернулся к старику.
Занавеска распахнулась, и в зал вышла пышнотелая девушка с медно-рыжими волосами, свободно лежащими на плечах, и веснушками на щеках. Она приветливо улыбнулась, словно встретила неожиданно приехавших старых друзей, потом оправила передник и сказала:
– Добро пожаловать в остерию «Арбалет». Что вам предложить, чтобы вы немного согрелись?
– Графин крепкого вина, такого же, что пьют синьоры, – уверенно сказал Дино и указал на горевший в камине огонь: – И, если мадемуазель не возражает, нам хотелось бы выпить его, сидя поближе к камину.
Энцо пил маленькими глотками, и ему казалось, что каждая фибра его тела, каждая молекула наслаждается теплом, идущим от очага. Дино, наоборот, все подливал и подливал себе вина, и с каждым бокалом в него, казалось, вливались силы и размывалась ясность восприятия.
Дровосеки уже привыкли к их присутствию и спокойно играли в карты, не обмениваясь ни словом. В такой ненастный день делать нечего, разве что дожидаться вечера.
– Не все неприятности случаются, чтобы нас погубить, – пробормотал Дино. – Еще момент – и синьорина Эрмелинда принесет нам борленги.
Он заказал две порции традиционного блюда этих краев: лепешек, приготовленных на плите и смазанных свиным жиром. Энцо очень хотелось есть, но он все-таки посмотрел в окно: дождь лил как из ведра.
– Раз уж мы здесь застряли, – пробормотал он, чихнув, – то почему бы нам не попросить комнату на ночлег?
На самом деле, и Барцини со своей командой, когда предоставлялась возможность, пользовались в Китае дешевыми гостиницами.
Дино мрачно на него покосился, словно такое предложение его обидело, но в этот момент из-за занавески появилась хозяйка с двумя дымящимися тарелками в руках.
Уже одного вида аппетитных лепешек и восхитительного запаха чеснока и розмарина хватило Энцо, чтобы испытать предчувствие довольства и благоденствия. Однако его смутил хищный взгляд брата, нацеленный отнюдь не на еду, а на рыжеволосую хозяйку.
– Пожалуйста, молодые синьоры, – сказала она, ставя тарелки на стол. – Эти борленги и мертвого расшевелят. Вы будете есть возле очага или вам поставить тарелки на стол?
– Здесь очень славно, – заверил ее Энцо, протянул руки, чтобы принять у нее тарелку, и сразу же откусил краешек лепешки, благоухающий и вкусный. И удовлетворение, которое он испытал, тепло и вкусно пахло спасением.
– Я тоже останусь у очага, мадемуазель, – пробормотал Дино. – Как старина Гораций перед седым Сократом.
И, не боясь показаться смешным, прочел несколько строк на латыни.
Ставя перед ними тарелки, девушка благосклонно улыбнулась и спросила без всяких церемоний:
– Сколько тебе лет, студент?
– Девятнадцать, – выпалил Дино, – я учусь на филологическом в университете.
– А я – персидская княжна, – подняла его на смех девушка. – Навскидку тебе не больше пятнадцати, – без промаха выстрелила она в цель. – Давай, болтун, ешь, пока не остыло.
Казалось, она решила тоже остаться здесь, протянув руки к очагу, прямая, как тропинка между их стульями, и мягкое великолепие ее тела прекрасно дополняло вкус еды и тепло, идущее от очага.
Энцо с удивлением заметил, что девушка, должно быть, одного возраста с Гвидо Корни, и ему в голову пришла абсурдная мысль: эти двое выросли в таких разных уголках света, что и время там текло по-разному.
– Работая здесь, я стала очень любопытной, – пробормотала хозяйка, словно никто не мог ее услышать. – Когда приезжают путешественники вроде вас, мне всегда интересно узнать, куда они едут.
Энцо попытался протиснуться между стулом и бедром хозяйки, чтобы посмотреть на брата и как-то согласовать ответ, но у него ничего не получилось.
– Мы едем на Сицилию, на «Тарга Флорио», – сказал Дино, – на самую важную автогонку в сезоне.
Энцо даже не поверил, что старший брат раскрыл все карты, чтобы пофорсить непонятно перед кем, перед какой-то горянкой, которую видел в первый раз.
– А сколько дней вам понадобится, чтобы туда доехать? – поинтересовалась Эрмелинда, повернувшись к нему роскошной задницей.
– Мы рассчитываем приехать в Неаполь через пять дней, – окончательно выдал все планы Дино. – А оттуда на пароходе, и дело сделано.
– Но сегодня где вы планируете остановиться? – продолжала хозяйка, и Энцо был поражен, увидев, как она удобно устроилась за спиной Дино, вальяжно опершись рукой ему на плечо.
– Мы думали добраться хотя бы до Пистойи, но непогода задержала, – промямлил Дино, покраснев. – Боюсь, что придется поставить палатку где-нибудь возле Абетона.
Это предположение было встречено громким смехом, донесшимся со стола, где сидели дровосеки.
– Слыхал? – спросил старик. – Это будет поинтереснее, чем слушать стишки в майский праздник.
– Если сейчас двинуться в дорогу, наверху попадете в метель, – объяснила встревоженная Эрмелинда и принялась массировать плечи Дино, словно хотела его согреть.
– Молодчина! – похвалил ее усач. – Согревай как следует этих мальчишек, иначе завтра нам придется идти к ним с готовыми гробами.
– Я не скрываю, что это будет рискованно, – признал Дино, а она тем временем массажировала его все крепче, как поступают гейши со своими господами. – У моего брата слабые бронхи, и он может заболеть, – объяснил он, вспыхнув, когда грудь Эрмелинды прижалась к его затылку, и еле слышно спросил: – А у вас, случайно, не найдется комнаты на ночь?
Борленги камнем лежали у Энцо в желудке. Может, от холода, может, от смятения, которое охватило его, когда он оказался один в скверно оштукатуренной комнате за лиру.
Дино лишком много выпил и в таком состоянии не смог противиться ласкам Эрмелинды.
Он пробовал остановить брата и напомнить этому идиоту, что у них каждая лира на счету, но все было напрасно. Когда последние посетители разошлись по домам и двери остерии были закрыты, Дино ускользнул в комнату хозяйки, восхваляя священную весну и всепобеждающую любовь, готовый принести в жертву собственной прихоти немалую часть бюджета путешествия.
Мысль о том, что на полдороги они оказались блокированы в неизвестной деревне, не давала Энцо покоя. И неважно, застряли они в горной деревушке или на кипящем пеной молу Неаполя. Но хуже всего было помимо воли слушать доносящиеся из-за стены стоны и заговорщицкое хихиканье.
– Да, о сладостная лесная нимфа! – терзал его сквозь стену голос Дино. – Теперь ты моя!
Энцо ничего не хотел об этом знать, а потому завернулся в одеяло с головой.
Но ничего не поделаешь. В этой ватной темноте его мучили недобрые призраки, которые орали нескончаемую пьяную песню и издевались над ним: теперь его брат знает, как устроена женщина, а его к этим играм не допустили.
Почему на месте брата не мог быть он? И почему вместо этой толстой, жадной до денег горянки он не мог сжать в объятиях гибкую «Аллегорию скорости»? Он воображал ее фигуру под пальмами, представлял себе, как ищет ее, а она ищет его, видел, как выгибается ее тело в поиске наслаждения, как рассыпались по постели ее белокурые волосы, как трепещут ее губы… Но даже это видение не приносило покоя и облегчения.
– Сильнее, синьорино! – побуждала Эрмелинда его брата. – Дай мне его целиком!
Энцо спрятал голову под набитую конским волосом подушку, и звуки от этого только стали глуше, но совсем не пропали: до него свободно долетали ритмичные удары, совсем не похожие на скрип и треск, только что сопровождавшие любовную игру. Что же они там делают, эти чокнутые?
Ему понадобилось около секунды, чтобы понять, что удары идут извне: кто-то внизу отчаянно колотил в дверь.
– Открывай, паршивая сука! – гремел голос человека, явно вышедшего из себя от ярости.
Энцо похолодел.
– Я знаю, что ты там развлекаешься с этим городским дураком!
Из остерии ему ответило глубокое молчание, и от этого Энцо почувствовал себя еще более одиноким и беззащитным.