Задетый за живое, Энцо поддал ему ногой под столом.
– Quo usque tandem?[13] – продекламировал Дино. – Доколе, мой невежественный родственник, будешь ты пренебрегать звездами и предпочтешь жевать жвачку в стойле?
– Гимназия явно не пошла тебе на пользу, – пожал плечами Энцо. – Даже если ты не лопочешь на латыни, там, внизу, в мастерской, никто не понимает, что именно ты сказал.
– Нашел чем хвастать! – не сдавался старший. – Говорите на диалекте, если хотите! – раздраженно бросил он и обратил умоляющий взор на мать: – Взбей мне, пожалуйста, пару яичек с сахаром, сделай одолжение… Сегодня вечером мне понадобятся все силы, чтобы вернуться домой, не превратившись в животное.
В одном Дино был прав: Энцо был очарован жизнью рабочих, их солидарностью и той силой, которую придавала им эта солидарность.
Работать с металлом, приручать его и, согласно собственному замыслу, придавать ему элегантную форму означало взять верх над материей, и в мире, где большинство людей трудится на полях, такой работой гордились все подчиненные Фредо.
Их ремесло заставляло их чувствовать себя частью доселе неизвестной касты, которая умеет настоять на своих правах и сознает, что механик, в отличие от неграмотного батрака, принадлежит к цивилизованной части городской жизни.
Никаких животных дома, кроме собак и кошек. Все их сбережения уходили на велосипеды с хромированными фарами, на одежду, в которой не стыдно выйти на прогулку, квоты на запись в кассу взаимопомощи и подписку на журналы социалистов.
Хотя они родились в семьях скромного достатка, но посещали театры и лектории, а в конце недели вывозили свои семьи на ярмарку или на купание в реке. Конечно, они оставались людьми простыми, но в глазах Энцо были живой демонстрацией того, насколько интересно может жить человек при условии, что любит свою работу и работает для тех, кого любит.
– Рабочими нельзя управлять кнутом, как рабами на строительстве пирамид, – задумчиво сказал однажды вечером Фредо, когда в мастерской остались только он и сыновья.
Держа в правой руке сварочную горелку, он поднял указательный палец левой и разъяснил:
– Их уважение на рынке не купишь, его надо зарабатывать постепенно, хорошим примером и искренностью.
У всех троих на лицах были сварочные маски, чтобы не поранить глаза искрами, и из-под маски Дино заметил:
– По-моему, это уже слишком. Рабочие сидят в остерии и пируют, а хозяин еще за работой.
Фредо сдвинул маску на лоб и, перестав орудовать сваркой, спокойно и доброжелательно сделал старшему замечание:
– В новое время некоторые старые слова давят, словно камни. От рабочих нельзя требовать называть себя «хозяином», лучше «начальником» или «шефом». И если хочешь, чтобы они гордились тем, что работают с тобой, никогда не называй их «подчиненными», а лучше «сотрудниками».
– Так мы скатимся в номинализм, – заметил Дино высокомерным тоном, который так раздражал Энцо.
Фредо удивленно на него взглянул, потом продолжил:
– Чтобы экипаж полюбил капитана, он не должен стоять у штурвала. Но, если нужно, он должен ответственно выполнить любую работу, даже ту, что обычно выполняет последний из матросов.
Увидев протянутую отцом сварочную горелку, Дино отстранился, возведя глаза к небу.
– Механика – не мой конек, – недовольно заявил он. – При всем уважении к твоей работе, папа, я чувствую, что не создан для нее.
– Из воды да болтовни яичницы не сделаешь! – взвился Фредо. – На этом свете только священники зарабатывают болтовней!
И протянул горелку Энцо:
– Давай, попробуй ты.
Такую возможность отец предоставил ему впервые, и Энцо не хотел ошибиться. Натягивая защитные перчатки, он выбросил из головы и софизмы брата, и раздражение Фредо, и все свои мысли.
Единственное, что сейчас было важно, это в точности повторять одно за другим все движения, которые тысячу раз видел у отца.
Он аккуратно разместил на опоре край последнего модуля, подготовленного к сварке, таким образом, чтобы все линии точно совпали, затем наложил на линию совпадения тонкий алюминиевый лист размером с игральную карту, призванный навсегда соединить края в единое целое.
– Будь внимателен к каждому движению, – призвал его Фредо и предупредил: – О силе пламени позабочусь я. Твоя задача – ровный и точный шов.
Энцо кивнул, не отрывая глаз от алюминиевой пластинки, расположил ее на краю опоры и, когда выверил угол наклона и расстояние, произнес магическое слово:
– Огонь!
Фредо включил двойной поток кислорода и водорода, и из носика горелки показалось голубоватое пламя, готовое совершить чудо.
Алюминий шипел и потрескивал, потом начал плавиться, как столярный клей, отливая всеми цветами разогретого металла: пламя изменило его природу в районе шва, и три разные поверхности стали единым целым. В голове Энцо пронеслась мысль: наверное, вот так же чувствовали себя древние алхимики…
Погасив горелку и отложив ее в сторону, Фредо быстро взял шпатель, чтобы убрать натеки расплава, пока алюминий не остыл и не затвердел.
– Браво! – оценил он. – Безупречно, по всем правилам искусства!
Энцо поднял маску и с трепетом рассмотрел свой первый в жизни шов. Его взволновала мысль, что он способен создавать нечто полезное и долговечное, например крыши железнодорожных перронов, эту защиту всех путешественников, снующих по Италии.
В стране, где в качестве скидки принята красота, вряд ли кто-нибудь заметит, что он включился в производство этой красоты, да он и не просил большего: результат его труда был неотличим от результата труда опытных мастеров!
Как только долг был погашен и «Маршан» восстановлен, Дино ушел из мастерской с чувством узника, выпущенного из тюрьмы.
Он с радостью приветствовал начало учебного года в лицее и, от экзамена до экзамена, снова погрузился в свой мир сумбурного и загадочного чтения и собраний националистического кружка у Леонида. По субботам, надев соломенную шляпу на волосы, блестящие от бриллиантина, двубортный пиджак, какие носили британские студенты, с обязательной гаванской сигарой в углу рта, он отправлялся на прогулку с самыми рафинированными из друзей выпить утренний кофе в кафе-шантане.
Теперь он знал, как устроены женщины, и в определенного сорта местах мог ухаживать за девушками без предрассудков, покоряя их стихами о великих муках, напичканными цитатами из д’Аннунцио.
Напрасно Энцо напоминал ему об обязанностях основателя и руководителя общества «Модерниссимо». Дино отвечал, презрительно пожимая плечами с оттенком легкого отвращения, словно ему предложили вместе подняться на голубятню или пострелять в тире.
Теперь Дино думал совсем о другом, и Энцо предстояло это понять. До сих пор они оба росли на одной ладони, но следовать за братом в его новых увлечениях было неосуществимо, а просить его внимания – унизительно. Поэтому, как бы жестоко это ни звучало, ему оставалось только смириться с тем, что дальше он будет расти без брата.
Его класс в Техническом училище был наводнен мелюзгой в коротких штанишках, которая едва доходила ему до плеча. И поэтому, как только звенел звонок на перемену, он выходил во двор в поисках таких же второгодников лет четырнадцати-пятнадцати, как и он сам, которых называли «сгальви», что означало одновременно и хитрость, и предприимчивость.
«Сгальви» развязно разглагольствовали о женщинах и пускали по кругу контрабандные папиросы-спаньолетты без фильтра. Многие из них страстно увлекались спортом, тренировались в спортзале Панаро, боготворили олимпийца Бралья. Бегуны выросли на мифе Дорандо Пьетри, любители мотоспорта рассуждали о заездах чемпионов-мотоциклистов, знатоки мопедов – о велосипедных моторах и об автомобилях.
В этой компании Энцо был известен под прозвищем Верзила. Его уважали за познания в технике, а главное – за приключение на «Маршане».
В сентябре 1911 года очарование автомобилей впервые несколько ослабло: с тех пор как летательный аппарат, сконструированный Гвидо Корни, на глазах у свидетелей перелетел через ограду семейной виллы, держать банк стали успехи в воздухоплавании.
То, что огромный аэростат или дирижабль держат высоту, несмотря на свою массу и размеры, казалось всем почти естественным. Но как аппаратам, гораздо тяжелее воздуха, удавалось отрываться от земли, рассчитывая только на мощность мотора, объяснить было трудно. Еще более чудесным и невероятным казалось то, что удалось совершить еще несколько таких перелетов: перелет через Ла-Манш и перелет через Альпы, стоивший жизни перуанца Жео Чавеса.
Как бомба, взорвалось во дворе Технической школы известие о том, что «Ресто дель Карлино» решил созвать на форум лучших авиаторов Европы для нового перелета из Болоньи в Венецию. На этот раз, чтобы присутствовать при взлетах, требовалось проехать всего час на поезде, а потому второгодники подали торжественную просьбу разрешить им всем поехать в Болонью.
В субботу, на которую был назначен отъезд, моросил мелкий надоедливый дождик. Этого хватило, чтобы единодушное предложение ехать в Болонью омрачили сомнения.
В результате Энцо нашел на вокзале только одного из компании, Рубена Виллани, самого нерадивого и драчливого. В небесно-голубых глазах этого юноши время от времени вспыхивало безумие, руки до локтей были покрыты коростой, а грива волос, подстриженная ради такого случая, падала на лоб и соответствовала четырнадцати годам своего хозяина, его подбородок уже темнила отрастающая бородка. Весь его облик, казалось, свидетельствовал о том, что сидеть ему в начальной школе навечно. Он жил с матерью в самом отдаленном и позабытом уголке своего квартала. Маленькие домики его были стиснуты между берегом речки Дарсены и фабрикой газовых смесей. Ходили слухи, что его отец сидит в тюрьме за убийство, а он сам говорил, что родитель служит во французском Судане в звании сержанта Иностранного легиона.
Конечно, парень пропускал гораздо больше уроков, чем кто-либо другой, и каждый раз его отсутствие заставляло одноклассников строить самые невероятные гипотезы. Когда же он возвращался, то все с разинутыми ртами слушали его рассказы о путешествиях на веслах по Навильо до самого Капосанто, где он забирал у цыган контрабандный табак и потом его продавал. Искушенный во всяких делах, он спокойно докладывал о своих галантных приключениях с прачками и о карательных экспедициях в компании со старшими приятелями, владеющими ножами, против банды мошенников в Сант-Амалии.