Увидев замешательство старшего брата, Энцо испытал спокойное облегчение. Видимо, оно сразу отразилось у него на лице, потому что Дино прошипел:
– Смейся, смейся, девственничек.
Энцо вспыхнул, обиженный этим словечком, которое подчеркивало невосполнимое различие между ними, а Дино повернулся к отцу:
– Ты обращаешься со мной как с мальчишкой, а он – как с мужчиной.
– Да прекрати ты бахвалиться! – буквально уничтожил его Фредо. – С женщинами, которые на все согласны за деньги, все хороши.
Конец фразы потонул в судорожном кашле.
– Проклятая металлическая стружка! – задыхаясь, выдавил из себя Фредо и быстрым шагом направился к фонтанчику, лившемуся в каменную чашу. Он зачерпнул пригоршню воды, плеснул себе в лицо, а потом долго растирал. Когда же, казалось, он уже отдышался, новый приступ кашля заставил его прислониться к колонне возле крана.
Из полумрака цеха возник Ланчелотти, старейший из токарей. В руке он держал какую-то бутылку, наполненную до середины.
– Выпейте, Феррари, – посоветовал он. – Ламбруско хорошо помогает, когда болит горло.
Но Фредо жестом отказался от вина.
Окончательно придя в себя, он возобновил разговор с сыновьями. Глаза его горели.
– Здесь все работают и на тебя тоже, мой милый пижон, – хриплым голосом обратился он к старшему сыну. – Учись, этим ты очень порадуешь мать, но даже не мечтай появляться здесь и объяснять всем, что такое настоящий мужчина.
Осень уже стояла у порога, когда началась предсказанная Дино война. Она оказалась совсем не такой, какими были предшествующие войны.
Итальянские крейсеры с легкостью разгромили фортификации Триполи, держась в отдалении в море и оставаясь недоступными для устаревшей турецкой артиллерии. Когда же штурмовые подразделения высадились в Реджо Марина, они взяли город, не встретив никакого сопротивления.
Итальянцы постепенно захватывали всю прибрежную территорию, а затем конфликт достиг и того участка внутренней территории, где турки укрывались вместе с отрядами нерегулярной армии.
Иллюстрации на обложках «Доменика дель Коррьере» показывали, неделю за неделей, успешное продвижение итальянских войск по Триполитании и Чиренаике. По выходным Энцо рано утром бежал в газетный киоск, чтобы скорее узнать новости с очередной патриотической обложки.
Была эта война справедливой или нет, но она началась, и ее надо было выиграть. Люди воодушевлялись, увидев военных в серо-зеленой форме, стройными сомкнутыми рядами, примкнув штыки, идущих среди пальм. Они выстрелами отбрасывали турок в красных фесках, бедуинов в джеллаба и босых чернокожих, вооруженных копьями и саблями времен крестовых походов.
– Мы неминуемо победим, ибо в жилах наших доблестных солдат течет кровь легионеров Цезаря, – заверял всех Дино в тот день, когда наши взяли Бенгази. – А наши противники выросли в атмосфере приниженности, как и подобает низшим расам.
У Энцо на этот счет были другие мысли: если Италия успешно продвигалась в первой войне нового века, то только благодаря своему перевесу в технической оснащенности.
Фанатизму подданных Султана, призванных на войну, как во времена жестокого Саладина, королевское войско противопоставило самые современные доводы: бронированные кузова «Фиатов», снимки местности, сделанные с дирижаблей, удары с монопланов, беспощадные обстрелы из гранатометов.
А когда он потом прочитал, что Гульельмо Маркони сам приехал в Ливию, чтобы наладить радиоэлектронную связь, позволяющую известиям и приказам циркулировать со скоростью молнии, то решил, что игра проиграна: если уж величайший из гениев всей Земли борется против них, турки могут считать себя поверженными.
Однажды ясным ноябрьским утром Энцо спустился, чтобы взять свой «Дюркопп» и ехать в школу.
Не успел он выйти во двор, как увидел, что с другого конца во двор въезжает какой-то молодой человек на велосипеде, таща на прицепе тележку со сверкающими бортами.
Вновь прибывший, низенький, но крепкий, как молодой бычок, весело насвистывал увертюру к «Сороке-воровке» Россини. На нем была белая рубашка и жилет с перламутровыми пуговицами. Рукава рубашки он закатал выше локтя, видимо, чтобы показать сильную мускулатуру предплечий. Снизу из штанов фасона «а-ля зуав»[15] выглядывали желтые ботинки с пришивными ажурными носками. Лихо спрыгнув на землю, он с теплой улыбкой обратился к Энцо:
– Привет, юноша. Папа уже в мастерской?
Тут Энцо удалось прочесть надпись на борту тележки: «Братья Дзукки», и только тогда он понял, кто перед ним.
В Модене Аронне Дзукки знали все. В свои двадцать три года он стал одним из самых видных потомков и представителей династии нищих старьевщиков, которых роднила способность к акробатике.
С детства стучался он в дома, а за ним шел вонючий ослик с двумя перекинутыми через седло корзинами. Он выпрашивал лоскутки, старые футболки и дырявые свитера и был рад получить обрывки постельного белья и кухонных тряпок, слишком старых, чтобы их использовать.
Когда солнце клонилось к закату, он возвращался к себе, в покосившуюся лачугу в квартале Сант-Амалия, за которой укрепилась слава недостижимой, как за пещерой, где гномы хранили свое золото.
В лачужке он разбирал добычу, занося каждую тряпку в каталог, потом его семья все это тщательно прокипячивала и продавала на вес, но уже за пределами города.
Судя по тому, как принарядился Дзукки, дела у него шли неплохо, и, чтобы придать себе более изысканный вид, он отпустил усики, тонкой линией подчеркивающие мясистую верхнюю губу.
– Ты ел когда-нибудь кошачий язык? – вопрошал Дзукки, и в этот момент вошел Фредо.
– Это что за новость? – недружелюбно проворчал он. – Ты отправил ослика на пенсию и теперь входишь в приличные дома, даже не спросив разрешения?
– Добрый день, дорогой Феррари, – отозвался тот, сияя, словно его приняли с большими почестями. – Я пришел, чтобы сделать вам предложение.
Фредо хлопнул себя руками по бокам, не скрывая раздражения, которое вызвала такая доверительность.
– К твоему сведению, Дзукки, я здесь работаю. Если тебе нужны тряпки – это к моей жене, поговори с ней.
– Ну что вы! – воскликнул тот. – Синьора мне не нужна, мне нужны именно вы.
Он сделал два шага в сторону хозяина дома и заявил:
– Я пришел, чтобы предложить вам одно дело, которое устроит нас обоих.
Фредо недоверчиво покосился на его желтые ботинки и вздохнул.
– Все ясно, хочешь мне что-то продать. Но я у тебя ничего не куплю.
– Купить? Скорее, продать! – весело возразил Дзукки. – Я занялся торговлей металлом, и если вы уступите мне отходы от работы с металлом, которые вам только мешают, я смогу вам хорошо заплатить.
У Фредо вырвался короткий нервный смешок. Вплоть до сегодняшнего дня он считал этого человека самым последним нищим, а тут вдруг оказалось, что он хитер и себе на уме, да к тому же много знает.
– Сколько? – спросил он.
– За железо – по десять чентезимо килограмм, – ответил Дзукки.
На эту сумму можно было купить иллюстрированный журнал и коробку игровых дротиков в придачу. Энцо прикинул в уме, что, если объединить все отходы, скопившиеся в ангаре, получалась очень интересная сумма, и не понимал, почему отец колеблется и не принимает предложение.
– Пятнадцать чентезимо за килограмм, прохвост, и по рукам, – услышал Энцо голос отца и решил, что тот сопротивляется исключительно с досады.
– Я действительно не могу, – с готовностью откликнулся Дзукки и со вздохом погладил усики. – Мы знакомы целую жизнь, Феррари, и ради вас я готов на двенадцать. Но никому не говорите, иначе разрушите мне рынок сбыта.
– Пятнадцать или ничего, – настаивал Фредо.
В этот момент во двор вышла принаряженная и красиво причесанная Джиза: она собиралась в город за покупками.
– Добрый день, дорогая синьора, – приветствовал ее Дзукки с низким поклоном, а сердечное приветствие, с которым она обратилась к нему, отнюдь не уменьшили раздражение Фредо.
– Уговорите, пожалуйста, вашего супруга, – попросил визитер и, напустив на себя смиренный вид, напомнил:
– Я ведь из простого народа. И я хорошо знаю, что лиры складываются из чентезимо. И я действительно не понимаю, почему синьор Феррари морщит нос.
Она попыталась поймать взгляд Фредо, но он, сжав кулаки, ограничился тем, что процедил сквозь зубы:
– Это работа, Джиза. Я сам с ним поговорю.
– Будьте рассудительны, Феррари, – не унимался Дзукки и, вытащив из кармана красный сафьяновый бумажник, раскрыл его у них на глазах: бумажник был набит купюрами.
– Если мы договоримся, то все останемся довольны.
Фредо взглянул на бумажник, потом перевел взгляд на жену и отшатнулся, словно получил пощечину: в ее глазах он заметил блеск восхищения.
– Это тоже будет работа, Фредо, – рассудила Джиза. – Все домашние счета веду я, и мне хотелось бы знать, о каком деле идет речь.
Когда же она услышала, что за килограмм отходов Дзукки предлагает двенадцать чентезимо, то очень сурово посмотрела на мужа.
– Идея мне кажется великолепной, – постановила она. – Ведь мы же все равно выбрасываем все отходы.
– Я сказал «нет»! – упрямо отрезал Фредо. – Я лучше утоплю их в колодце, чем отдам этому жулику!
– Видите, синьора Джиза, каков ваш супруг, – вздохнул Дзукки с ядовитой усмешкой. – Он прекрасный руководитель мастерской, но в коммерческих делах ничего не смыслит.
Это суждение окончательно вывело Фредо из равновесия.
– Сгинь! Пошел вон! – приказал он хриплым срывающимся голосом и указал на калитку.
– Повинуюсь, – насмешливо фыркнул Дзукки, наклонившись к велосипеду. – Однако позвольте вам заметить, что вы порядочный дурак.
Сильный пинок достался ему прежде, чем он успел сесть в седло.
Энцо был ошеломлен: он никогда не видел отца в таком состоянии и никогда не видел, чтобы мать бросалась его удерживать, чтобы не возникла драка.