Фредо задумчиво кивнул, остановившись возле машин.
– На настоящий момент Ливия будет требовать только вложений, – согласился Гвидо.
Энцо тем временем с восхищением рассматривал клаксон на его машине, уникальную конструкцию, выполненную в виде дракона.
– А знаете, кто быстрее всех разбогатеет в Ливии? – сказал молодой Корни, проверив, не подслушивает ли кто. – Обыкновенные конструкторы, прибывшие по рекомендации Джолитти и его министров, которые всегда уверяют, что дадут миллионы на обустройство дорог, каналов и строительство деревень.
Фредо с горечью прищелкнул языком и раздраженно сказал Дино:
– Вот видишь, как обстоят дела в этой стране? Бедняков посылают на войну во имя родины, а сливки потом снимают политиканы, что сидят в Риме.
В одно из декабрьских воскресений, когда по городу проходили полки победившей армии, Негус не удостоил внимания ни духовой оркестр, ни орудия, которые тащили мулы, ни бронированные автомобили, похожие на неприступные сейфы на колесах, с торчащими из них стволами пулеметов. Он думал о том, что будет дальше.
– Не во Французский Судан, где сами не понимают, что говорят, – рассудительно сказал он, глядя, как площадь постепенно очищается от зевак, – а в Ливию надо ехать, чтобы разбогатеть.
– Ага, при условии, что перенесешься туда мгновенно, – заметил Энцо. – Сын Корни говорил, что там не хватает жилья.
Негус с досадой на него взглянул:
– Ты ведь опять дашь задний ход, как тогда с аэропланом.
Они немного помолчали, потом Энцо вздохнул:
– Да перестань, Рубен, ты не хуже меня знаешь, что собрать три тысячи лир было невозможно.
– Как и двенадцать лир на Кармен, но ты их старательно собирал, – проворчал Негус.
Перед глазами Энцо снова замаячила обнаженная женщина с фотографии, и он глубоко вздохнул:
– Я туда съезжу! Точно съезжу! Она все еще в Баджоваре?
Негус сурово на него покосился, вставил в рот сигарету «Джубек» и произнес, доставая из кармана спички:
– Да будь ты хоть семи пядей во лбу… – Потом остановился среди толпы, чтобы спичка не погасла, сердито раскурил сигарету и назидательно продолжил: – Если будешь выбрасывать деньги на спортивные журналы и на дротики для дартса, никогда не станешь мужчиной.
В этот момент Энцо кто-то сильно толкнул в спину.
Схватившись за друга, он оглянулся, чтобы понять, в чем дело, но заметил только удаляющийся в толпе берет с воткнутым в него вороновым пером.
– Ты знаешь этого белобрысого парня с пером, как у индейца? – враждебно спросил Негус, выпустив струю дыма, и заверил: – Полный кретин.
Энцо ничего ему не рассказывал про свой визит в «каравансарай», потому что боялся, что он захочет принять участие в сделке и потребует, чтобы с ним разделили деньги, а потому прикинулся дурачком.
– Его зовут Вагнер, он якшается с мошенниками из Сант-Амалии, – объяснил Негус и сплюнул на землю. – Он считает себя самым крутым в городе, но рано или поздно я его заставлю сожрать перо вместе с беретом.
Энцо распрощался с Негусом сразу за Барьером, на углу немощеной улицы, ведущей к Дарсене, и улицы, ведущей к дому.
На последних метрах он ощутил на себе холодную тень вины. Негус спекулировал табаком, организовывал сомнительные лотереи и знал сомнительные карточные приемы, но во многих отношениях оставался простодушным: по отношению к Энцо он всегда был прозрачен и прям, а вот сам Энцо постоянно блуждал в лабиринте секретов.
Он задумчиво сунул руки в карманы куртки и вздрогнул, обнаружив, что бумажник исчез, а вместе с ним и горсть медных монет с портретом короля. Вместо бумажника в карман был засунут листок бумаги, сложенный до размера визитной карточки. Энцо растерянно развернул листок и вздрогнул, увидев на нем черный отпечаток ладони.
Этот символ сопровождала печать, набранная смутно, кое-как, но прочитать ее было можно:
«Либо ты с нами, либо против нас. Приноси еще железо друзьям, а не то дорого заплатишь сам».
XМужчины и женщины1913 год
– Что-то давно тебя не было видно, пострел, – заметила старуха Зобеида, складывая лом на весы. – Забыл про нас, что ли?
Энцо смущенно пожал плечами и пробормотал:
– Это все потому, что зимой дороги плохие.
Ему понадобились три ездки подряд, чтобы перевезти все куски лома, что он натаскал на чердак за зиму. Деньги, полученные за все эти труды, давно уже покрыли сумму, которая требовалась, чтобы узнать устройство женщины. В этом смысле мотив для посещений Зобеиды исчез, и он мог сюда больше не приезжать. Но ему было непонятно, догадалась старуха о его намерениях или нет.
– Я уж было подумала, что ты на нас обиделся, – вздохнула Зобеида.
Голос у нее смеялся, словно она шутила, но смотрела она на него, как заклинательница змей смотрит на свою жертву.
– Нет, не обиделся, – коротко отрезал он и прибавил, указывая на рюкзак: – Просто надо было все сложить в сторонке, прежде чем затруднять вас.
Она занесла в список результат последнего взвешивания и сняла с весов куски металла, разложив их кучками сбоку.
Энцо тем временем выгружал из рюкзака следующую порцию, укладывая ее на кафедру, и впервые спросил себя, на кой черт надо было покупать автомобиль, если он все равно стоит возле школы.
– Я так и знал, что птичка вернется в гнездо, – раздался сзади чей-то голос, и Энцо было достаточно поднять голову, чтобы встретиться взглядом с белобрысым Вагнером. Когда он видел его в последний раз на площади, то не заметил, как мальчишка вырос и окреп, словно рос в удвоенном темпе. Шрам на щеке уступил место молочно-белой полулунной метке, а под всегдашней шляпой с вороновым пером лицо светилось какой-то терпкой чувственностью, от которой становилось неловко.
– Мне сказали, что ты потерял на площади кошелек, – с издевкой подмигнул Вагнер, засунув руку в карман куртки и вытащив оттуда бумажник Энцо.
– Это твой? – спросил он, пока Энцо с удивлением разглядывал бумажник. – Бьюсь об заклад, что ты даже не заметил, как его вытащили, хотя ты у нас и синьорино.
– Стать синьорино мне еще только предстоит, а пока что мои не дают мне ни лиры.
Набравшись храбрости, он открыл бумажник. Там было пусто, и он, фыркнув, положил его в карман.
– Мы все тут, в Модене, сидим без гроша, – сказала старуха Зобеида, заново наполняя чашку весов. – А поэтому нам надо помогать друг другу.
Энцо бросил взгляд на исписанную цифрами тетрадь, на цыганские золотые кольца, висевшие в ушах женщины, на блестящие сапожки белобрысого и вспомнил появление Дзукки в фойе муниципального театра. Ему в голову пришла мысль, что, выклянчивая милостыню, население Сант-Амалии сколотило себе недурное состояние.
– Сколько железа принес птенчик? – спросил Вагнер, указывая на кафедру.
– У птенчика, между прочим, есть имя, – упрекнула его Зобеида, до сих пор сама называвшая Энцо «постреленком». – Его зовут Энцо.
Это неожиданное «крещение» вызвало у него чувство неловкости, как бывает, когда тебе ничего так не хочется, как поскорее уйти, а тебя задерживают.
– Так сколько он принес? – снова спросил Вагнер.
– У нас двадцать семь кило, и все-таки не хватает, – сказала Зобеида.
Пока Энцо проверял сумму выплаты, со двора донесся мучительный крик.
Какого-то мужчину лет сорока тащили по двору двое здоровенных парней с бритыми головами и пышными усами, похожие на цирковых силачей. Он отчаянно сопротивлялся и пытался отбиваться ногами, но эти двое его не отпускали.
– Это Менабуэ, ткач, – пояснил Вагнер. – Он прятался в подвале, как мышь.
– Скверное дело, – вздохнула Зобеида. – Мы помогаем всем, но есть такие, кто пытаются нас надуть.
Пленника дотащили до середины караван-сарая, а когда его заставили встать на колени, Энцо спросил:
– А что он сделал?
– Он проигрался в карты, и мы пожертвовали собой, чтобы покрыть сумму карточного долга, – объяснил Вагнер. – А когда пришло время отдать нам долг, он просто смылся. Пришлось вытаскивать его из дома.
– Простите! – кричал бедняга, пока две женщины ставили перед ним ушат грязной воды. – Клянусь, я все отдам!
– Ты, значит, решил схитрить? – спросил один из силачей, который держал его за волосы.
– А теперь попей мыльной водички! – крикнул второй.
Они подняли бедолагу с колен и окунули головой в ушат с грязной водой.
Видимо, несмотря на веселый характер местных обитателей, такие представления случались не в первый раз. Энцо успел досчитать до десяти, пока лицо ткача не вынырнуло из ушата.
Он кашлял, отплевываясь и стараясь перевести дыхание. Лицо у него побагровело, как у Фредо во время приступа удушья, но оба силача были далеки от того, чтобы проявить жалость.
Они снова окунули его головой в ушат, и на этот раз дождались, пока он не начал судорожно дрыгать ногами, и только потом дали ему возможность отдышаться.
– Не забывай, что Модена – город маленький! – крикнул ему в лицо тот, что держал его за волосы, и ударил его наотмашь, да так, что тот повалился на землю.
– У тебя неделя, чтобы расплатиться, придурок! – пригрозил второй, схватив его за воротник и поставив на ноги. – А теперь пошел вон! И если попытаешься еще раз нас надуть, мы всю процедуру проделаем с твоей женой.
Пошатываясь, тот побрел к выходу со двора, окруженный толпой ребятишек, наперебой норовивших обстрелять его всякой гадостью. Энцо сразу же перевел свое намерение никогда больше не появляться в Сант-Амалии в разряд молчаливой клятвы.
Вести любые дела с этими людьми означало попасть к ним в плен.
Тридцать кило металлолома принесли ему три купюры по лире каждая с изображением суровой физиономии старого короля Умберто и целую пригоршню монет, на которых был изображен его сын, Виктор Эммануил III, по-простому Сабелька.
Энцо сел на велосипед и вдохнул ароматный мартовский воздух, предвкушая все удовольствия, какие только сможет позволить себе, потратив свое сокровище. Когда же на мосту в Сант-Амалию он увидел Негуса, шедшего навстречу и толкавшего тележку с металлоломом, у него екнуло сердце.