– Несомненно, – соглашался Фредо, – но никто не заставлял служанку лезть в постель к сыну хозяина.
Джиза в ярости впилась в него глазами, и у него возникло впечатление, что она готова выложить одну из историй своих учениц.
Но вместо этого она торжественно отчеканила:
– Если уж играть по таким правилам, то женщинам тоже надо дать право отказываться от нежелательной беременности.
– Мама! – вмешался потрясенный Дино. – Что за разговоры!
– Насколько я знаю, они уже осуществляют это право, – смущенно подал голос Фредо. – Это секрет Полишинеля.
– Да ты настоящий дикарь, – сказала она и принялась огорченно объяснять: – Эти бедные девушки подвергают себя средневековым пыткам, которые в грязных каморках практикуют старые ведьмы, и всякий раз рискуют поплатиться за это жизнью. Я говорю об операции, которую проводят в безопасности в больницах.
– Государство не может переживать за всех неосторожных девчонок, – надменно возразил Фредо. – А этим гусыням следует быть осторожнее, чтобы не нарываться на неприятности.
– Ты всегда нелестно отзывался о священниках, а состарился – и стал рассуждать, как они, – сказала Джиза, и голос ее позвучал враждебно. – Еще со времен Адама и Евы вся вина всегда ложилась на женщин.
– Вот и бери их к себе в дом! – взорвался Фредо. – Ты возишь их угоститься вкусной рыбкой, а они обращаются с тобой как со слабоумной!
Глаза у него блестели, и Энцо подумал, что, уж если родители столько лет прожили вместе, должен же быть у них хоть один по-настоящему счастливый день.
XIЯзык надежды1914 год
На площадях в центре города горцы в плащах с капюшонами поджаривали каштаны на прогоревших до дыр сковородках.
Полакомиться этим древним деликатесом можно было за несколько чентезимо, и Негус, бросивший школу, чтобы работать с полной нагрузкой, мог свободно угощать Энцо.
– Да брось ты, Верзила, ты же меня столько раз угощал…
Он не обвинил Энцо в провале встречи с Леонидом, более того, много раз благодарил его уже за то, что графа удалось ввести в замешательство.
Они маленькими кусочками поедали каштаны под аркой портика на виа Эмилиа, подняв воротники, чтобы не замерзнуть на холодном и влажном осеннем ветру. И тут Негус спросил, как там школа, как там ребята? Как там этот извращенец, преподаватель естественных наук? Нашел себе первоклашку, согласного дать себя щипать и гладить за хорошую оценку?
Энцо рассказывал ему о друзьях и о том, что от одной мысли, что учиться осталось всего год, у него кружится голова, и о том, насколько он сейчас нужен в мастерской.
Теперь их тайное общество, основанное на странных и несбыточных проектах, превратилось в искреннюю дружбу, а потому он с легким сердцем спросил:
– А ты-то сам как? Я так и не понял, чем ты занимаешься, кроме того, что носишь лом этому старьевщику Дзукки?
– Говори тише, – попросил Негус, испуганно выглянув из-под портика. – Модена город маленький, и здесь полно людей, которые ему немало задолжали.
Энцо пожал плечами, удивленный таким неприкрытым почитанием, но приятель еще не закончил говорить.
Он раскусил горячий каштан и, сплюнув жесткую шелуху, уточнил:
– Он выходец из народа, Аронне Дзукки, и никогда об этом не забывал.
– Забудет, – вздохнул Энцо. – Вон, он разъезжает на «Ланча Бета», а детишки у него в квартале бегают босые, как цыгане.
– Он помогает всем, кому может, – настаивал Негус, забросив в рот жареный каштан.
Казалось, он говорит о каком-то святом, и тогда Энцо рассказал о наказании, при котором присутствовал в караван-сарае.
– А он-то тут при чем? – воскликнул Негус с полным ртом. – Не может же он отвечать за все, что происходит рядом с ним! – Он проглотил каштан, вытянув шею, как страус, и задумчиво продолжил: – Может, и было достаточно этому придурку наглотаться мыльной воды?
– Это почему? – поинтересовался Энцо. – А чем дело кончилось? – Некоторые упрямцы не усваивают уроков, если даже им кричат прямо в уши.
Негус порылся в кульке с каштанами, вытащил еще один и задумчиво прибавил:
– Слишком многие путают Сант’Амалию с Банком Италии. Они идут туда клянчить ссуды, обещают все вернуть в срок, а потом свинчивают в какой-нибудь переулок. И теперь, когда в мире не существует благодарности, я думаю, что эти люди правильно делают, что защищаются.
Негус все знал о жизни, смерти и чудесах, происходящих в половине Модены. Он в свое удовольствие шатался по всем городским переулкам и кабачкам, которых Энцо просто не знал, потому что у него не было такой подробной и новой карты города.
В одну из теплых ноябрьских суббот он повел Энцо в пивную Мюллера, единственное место, где можно было заказать кружку пенистого с тирольскими сосисками и маринованным огурчиком.
В зале висел большой портрет Cecco Beppe, императора Вены и суверена еще семи государств, но его хмурое лицо не подвигло их на умеренность.
За первой кружкой последовала вторая, потом третья. Хмельная волна закачала портрет, и его рама утратила четкие очертания, а седые головы фаворитов Габсбурга превратились в горки взбитых сливок. Когда же он запел «Мама, дай мне сто лир, я хочу в Америку», Негус ткнул его пальцем в грудь с довольной улыбкой:
– Вот таким ты мне нравишься! И теперь, когда ты тепленький, Негус поведет тебя к девчонкам!
В такой теплый вечер десятки девушек гуляли по аллеям городского парка и поодиночке и стайками, двигаясь по одному и тому же кругу между статуей генерала Фабрици и маленьким барочным дворцом, который герцоги возвели себе триста лет тому назад как место для увеселений.
Энцо разглядывал девушек, как будто видел впервые, удивляясь, насколько они неотразимы в своих пальтишках. У них сдержанные жесты и скромные взгляды, но от этих глаз ничего нельзя скрыть. Пока друзья поднимались на невысокий холм в восточной оконечности парка, Негус учил его, как привлекать внимание девушек.
Во-первых, надо было идти с ленцой, вразвалочку, «по-гусиному», и тут ученик вдруг проявил сообразительность и прекрасно скопировал учителя.
– Неплохо, – похвалил его Негус, – но убери с лица эту улыбочку пикового валета.
Эта карточная фигура пользовалась двусмысленной славой нарцисса, и Энцо сразу же с готовностью нахмурил брови.
– Ты кто? Синяя Борода, что ли? – высмеял его приятель, недовольный такой интерпретацией. – Если хочешь, чтобы эти лакомые кусочки на тебя посмотрели, – терпеливо объяснил он, – самое главное – правильное выражение лица.
– А какое правильное? – спросил Энцо, стараясь не нарушать новую для него походку сердцееда.
– Слушай как следует, ибо Паганини дважды не повторяет, – предупредил Негус и торжественно произнес: – Ты должен быть одновременно и печальным, и веселым.
Энцо застыл, пытаясь изобразить это выражение лица. Пытаясь придать себе нужный вид, Энцо представил себе, что он один-одинешенек на всей земле, в отчаянии оттого, что кругом одни гробы с окоченевшими телами родных людей. И одновременно он старался снова увидеть, как ему рукоплещет толпа на постаменте «Тарга Флорио».
Надо было сосредоточиться, чтобы не завязнуть в одном состоянии, и такое упражнение неожиданно принесло свои плоды.
– Есть! Ты видишь? На тебя смотрят! Не меняй выражение лица, и мы сейчас с ними поздороваемся.
Это предложение вызвало у Энцо озноб. Он всегда чувствовал себя неспособным на такие подвиги, слишком длинным и нескладным, не считая того, что за последние годы нос его достиг внушительных размеров. К тому же у него был оcchio maffo[17].
– Расслабься, Верзила, и веди себя так, словно ты уже с ними знаком и тебе доставляет большое удовольствие снова их увидеть, – пояснил Негус с высоты своего житейского опыта и толкнул Энцо локтем:
– Смотри и учись.
Им навстречу под руку шли две девушки примерно их возраста. Шляпы у обеих были одинаковые, с грациозно загнутыми полями, но в остальном было бы, наверное, трудно найти более непохожих подружек. Одна из них, стройная и гибкая брюнетка, обладала чуть угловатой фигурой и красивыми высокими скулами; другая, обладательница белокурых кудрей, лежащих по плечам, и розовых щечек, смутила Энцо смеющимся взглядом зеленых глаз. Эта девушка показалась ему одновременно и экзотическим явлением, и доказательством того, что инкарнация существует. Где-то в прошлой жизни он наверняка был с ней знаком.
– Добрый вечер, прелестные синьорины, – приветствовал девушек Негус таким учтивым тоном, какого Энцо никогда не слышал из его уст, и двумя пальцами приподнял берет.
– Вечер сегодня прекрасный, правда?
– Добрый вечер, Bonan Vesperon[18], – в один голос ответили они, не замедляя шага. Энцо не смог найти слов и просто приподнял шляпу. Девушки застеснялись и отвели глаза, а Энцо был просто ошеломлен: техника Негуса работала даже при знакомстве с иностранками и, как по волшебству, ему показалось, что он различает веселый голос одной из красавиц и голос другой, тихий и довольный. Более того, он различил даже их ароматы: с нотками цитрусовых у одной и с цветочными нотками у другой.
– Русские, – тоном знатока уверил его Негус. – Интересно, как их сюда занесло.
– А по-моему, никакие они не русские, – отозвался Энцо, не в силах отвести глаз от блондинки. – Может, испанки? – предположил он.
В этот момент им наперерез, буквально в шаге от девушек, на аллею выскочила белка. Блондинка тоже ее увидела и обернулась, следя за ней глазами. Энцо почувствовал, как задрожали у него колени, когда они встретились взглядами. А когда красавица ему улыбнулась, для него на миг все исчезло.
– Мы быстро поймем, откуда они, – заверил Негус, не замечая, насколько он смущен, и уверенно заявил: – Вот сейчас станем обходить статую, и держу пари, что эти хитрюги окажутся к нам лицом.
Энцо пожалел, что не знает языков, а потом понял, что проблема гораздо сложнее.